Дольше, чем лето

1
Oни зашли в бар, который можно было так назвать только с натяжкой. Ведь бар – то место, где можно отдохнуть от всего, отдохнуть душой, заказать по кружке пива или по коктейлю и выпить их. Под приглушенный свет, под расслабляющую атмосферу все обсудить и понять, что все гораздо проще.
Тяжелая входная дверь, узкий коридор, может быть, лестница, если бар находится на верхнем этаже или в подвале, длинная стойка и тихий вечерний уют. Здесь же все было совершенно иначе. Вход был с торца дома, и чтобы попасть в сам бар, нужно пройти через комиссионный магазин, где продают старые вещи: телевизоры, магнитофоны, колеса от отечественных машин и прочее.
Комната была без барной стойки, тут стоял обычный прилавок с кассой, за которым из кранов разливались два сорта пива: «Жигулевское» и «Чешское». Последнее привозили только по праздникам, но они были одной ценой и оба разливались в кружки чужих марок: «Сибирская корона» и «Арсенальное». Непонятно было, откуда взялись эти кружки, ведь такого пива здесь никогда не было, но подобными вопросами никто не задавался, и мы тоже. Посреди комнаты стояли две прямоугольные колонны. Было около десяти деревянных столов, с обеих сторон которых стояли деревянные лавочки. Над каждым столом висели картины природы, чьи-то портреты под слоем пыли, но на них никто не смотрел. Столы были исписаны разными именами и номерами телефонов, и на столах лежали крошки.
В одном углу сидела одинокая женщина лет тридцати, которая, как ни странно, не выглядела особо потрепано для подобного места, но, тем не менее, имела образ разгульной пьяницы. В другом конце, рядом с музыкальным автоматом, из которого играли песни Михаила Круга, сидели мужчина, несколько женщин и двое детей. У одного из детей был день рождения. Мальчику исполнилось шесть лет. Взрослые выпивали по полной рюмке водке за праздник, запивая водой из граненых стаканов.
Они сели посередине комнаты, около стола, со стариком лет семидесяти, перед которым стояло несколько полных рюмок, и который качался, даже уперевшись рукой в стол и положив в ладонь голову.
Они заказали по кружке и сели.
– Да, ничего, всего наладится.
– И я надеюсь, ¬– сказал темный. – Что думаешь летом делать?
– Работать. Что ж еще?
– Так категорично?
– А есть варианты? – спросил светлый.
– В твоем случае действительно нет.
– Искупаться уже успел? Товарищи уже ездили загорать и окунаться, надо бы и нам как-нибудь собраться.
– Кончено, – ты забыл, где я живу? У меня Красное под боком.
– Ребята, вы не против, если я вмешаюсь, – сказал старик, сидящий рядом. – Я тут случайно подслушал ваш разговор, так, краем уха, и хочу добавить.
– Говорите, – сказал темный.
Он был не прочь послушать разговор пьяного старика, ведь они с товарищем уже успели выпить и были не против разговоров. Старик был одет обычно для людей своего типа: перфорированные белые туфли, черные брюки и клетчатая рубашка. Его очки, съехав на край носа, вызывали вопрос: как они еще не упали, на чем они держатся? Дед навис над краем стола уперевшись в его углы руками так, что светлый был слева от него, а темный справа.
– Зачем вам на Красное? Там же грязно и куча народу. Езжайте на Томь, это наша великая река.
– Она же вся в помоях, – перебил его светлый, – тогда уж лучше взять машину и съездить на Яровое. Там гораздо чище и приятней.
– Нет, вы послушайте, – сказал дед. – Когда я в семьдесят третьем году закончил Барнаульский Авиационный Институт, то мы с лучшим другом по распределению попали в Кемерово. Нас было всего два авиаинженера на весь город, но в аэропорту была неимоверная радость – целых два инженера! И помню, мы с другом приехали в город… О чем я говорил? – сказал старик, забывшись из-за опьянения.
– Вы остановились на приезде в город, – сказал темный.
– Да, мы попали сюда по распределению, почти сразу же после защиты диплома. Технический ВУЗ – это не ваши гуманитарные предметы, – сказал старик наугад, – это чертежи, схемы, формулы. Нам дали общежитие, где жили сотрудники аэропорта, и там мы познакомились с двумя женщинами. Они тоже попали по распределению, но с разных городов. К концу августа мы с ними сдружились и решили выехать на природу. У дамы моего друга была машина – копейка, малиновая, с первой партии конвейера. Вернее, машина была отца, но он отдал ее, чтобы дочери было удобнее передвигаться по большому городу. Сам он был важным начальником, работал в комсомоле… – старик опять сбился.
– Вы рассказывали про ваших подруг, – сказал светлый.
  – Ага, давайте выпьем, – произнес старик и взял со своего стола рюмку с водкой и наполовину полный стакан с водой.
Он выпил, и товарищи сделали несколько глотков пива. Светлый допил и пошел заказать еще кружку и почти что сразу вернулся.
– Друг был за рулем, впереди сидела его дама, а мы с моей сидели сзади с левой стороны.  Лето было не столько жарким, как бывает сейчас. Да и при здешнем климате к концу лета не было так знойно, поэтому купаться мы не хотели, решили просто выехать с палатками. Знаете, есть такая деревня – Пещерка. Тридцать километров на север от города.
– Это не рядом с тобой? – спросил темный.
– Я хоть живу в селе, но не настолько далеко от цивилизации, – ответил светлый.
– Там был такой красивый каскадный склон, не очень высокий, но все же склон. Можно было упасть и расшибиться, если быть не очень осторожным или пьяным, поэтому не следовало сильно напиваться. Хотя дамы были не против, даже напротив – за. Пиво. Холодное пиво. Да, они обе очень любили выпить, особенно его. Такое пенное. Для них было романтикой, выехать с малознакомыми людьми за город, напиться там, и ночевать под звездным небом. Пока мы ехали, я целовал свою даму: руки, лицо, шею, губы. Она даже в какой-то момент спросила: ”Что ты делаешь?”. На что я ответил: ”Целую тебя, разве не ясно?” Наверное, она была растеряна, что мужчина может так выражать свои чувства к малознакомой женщине. Да, собственно, она и не была моей. Мы виделись к тому моменту всего пару раз.
– А откуда тогда чувства? – спросил светлый, и был прав.
– Эх, ты! – воскликнул старик. Чувства, это не то же, что и привязанность к другу, к Шарику, которых ты видишь каждый день много лет, это другое, – говорил он очень медленно и внятно то ли из-за опьянения, то ли чтоб придать важности словам. – И я просто к слову, сказал «чувства». Это было самое обычное, что мужчина может испытывать к понравившейся даме.
Темный отхлебнул пива.
– С нами ехала еще одна компания – знакомые наших подруг. Дамы были общительными и уже успели обзавестись друзьями. Их друзья должны были приехать на час позже. Мы уже виделись с ними, и это оказались хорошие ребята. Сначала мы ехали по городу, пробок тогда еще не было, да и город был не такой большой, чтобы долго по нему ехать. Потом стали виднется частные дома, построенные на окраине – то, с чего начинался город, потом отдельные избушки вдоль дороги, потом поля пшеницы, потом просто заросшие поля, и наконец, мы приехали к месту. Склон был не особо высокий, но с него открывался отличный вид на еще не пересыхающую Томь. Мы решили остановиться почти с краю, на обрыве. Там было высокая, с меня ростом, трава, а затем небольшие куски леса. Мы не стали проезжать вглубь, а остановились на полянке.
– Заехали бы дальше, – возразил темный. – В лесу интересней, чем на обрыве.
– В лесу сосновые ветки закрывают небо и почти не видно солнца. Зачем вообще выезжать, если нет солнца.
– Ну да, – согласился темный, – тоже верно.
– Они же не за грибами ехали, – пояснил ему светлый.
– Мы поставили машины подальше от обрыва и пошли прогуляться по полянке, затем мимо самой Пещерки, а когда вернулись, вторая машина уже стояла рядом, и ребята раскладывали палатки. Мы тоже принялись за работу. У меня была импортная палатка. Я достал, разложил, скрепил меж собой дуги, продел их в петли, чтобы было чему держать крышу, а когда пришла пора забивать колья, оказалось, что у меня их нет. Хорошо, у товарища были лишние; он дал их мне, и я прибил по одному с каждого угла и одно колышко спереди, чтобы порог под входом плотно прилегал к земле.
Наши подруги, стояли со своей компанией в теньке у машины, курили и весело хихикали. Моего друга это не смущало, а меня возмутило. Я подошел к подруге, взял ее за руку, отвел в сторону и сказал, что не годится так – я за обоих стараюсь, а она прохлаждается. Дал ей подушку, одеяла, простынь, и велел расстелить и разложить их в палатке.
– Вы же мужчина, –  сказал светлый. – Вы сами не могли этого сделать?
– В наше время так не было принято. Женщины работали наравне с мужчинами. Когда отца забрали на войну, мать работала и за него, и за себя. На заводе трудились одни лишь женщины, да инвалиды и старики вроде меня. И женщины не возмущались, как сейчас. Да. Были люди в наше время. Не то, что нынешнее племя, – будто бы подбадривая себя, сказал старик.
Он снова повернулся к своему столу, взял еще одну рюмку, запасенную заранее, стакан и чекнулся с темным, а затем выпил. Светлый чекнулся с темным, и они тоже выпили.
– Хороший был тогда день: солнце светило довольно ярко, но не слишком пекло, ветер дул, но не поднимал пыли. Сперва мы жарили мясо на мангале. Свинину. Помню, как мы раскладывали еду по тарелкам и я взял самый большой кусок, и отдал его своей даме. Помню, как мы разожгли ночью костер из спиленных в лесу сосновых веток, и она прижималась ко мне, а у нас на плечах лежало одеяло. Хороший был день, и ночь особенно.  Когда все разошлись спать кто в машины, кто в палатки, мы пошли к себе и уединились. Не было слышно ничего, моторы уже не гудели, соседские отдыхающие улеглись, и даже ветра не было слышно. Я начал приставать к ней, а она не сопротивлялась, а даже раскрылась мне навстречу. Эх, молодость! Часа через полтора мы легли на бок; она лежала впереди, чуть съежившись – ей до сих пор было холодно. А я снял кофту – на мне была лишь футболка – положил на девицу руку, уперся носом ей в затылок и уснул.
Они не стали спрашивать, к чему он рассказал эту историю. Все было и так понятно. Они допили свои кружки, распрощались со стариком и вышли.
Около выхода проползал инвалид, у которого не было левых руки и ноги. Он перебирался, завалившись на правую сторону и сидя на заду, выставляя сначала правую ногу веред, затем сгибая ее, тем самым двигаясь вперед, и подталкивался сзади правой рукой.
Светило солнце. Было лето.
2
К семи часам темный ждал даму, которая, порой, радовала своим приходом, оставаясь до утра. Было только три часа дня, поэтому сначала он решил пройтись по бульвару, который был в противоположной стороне от его дома. Он долго думал, а стоит ли туда ехать, ведь можно прогуляться в любом другом месте, а можно и вовсе не гулять. Все же не обжигающее солнце уговорило его поехать, и он поехал. Маршрут был прямой. Проспект тянулся на одиннадцать километров, и все тридцать минут он ехал по-прямой.
Рядом с бульваром были построены общежития, в которых проживали не самые лучшие люди, а, напротив, конфликтные, злобные, отсидевшие, которым всегда было за радость оскорбительно приставать к незнакомцам, особенно к дамам, отбирать чужие вещи, выпить в людном месте, разгоняя всех вокруг, и губить в себе все человеческое.
На бульваре не было растительности. Совсем. Там были лишь бетонные плиты и недавно построенный фонтан, который бил вверх, примерно, на метр. Тут гуляло много людей, несмотря на довольно жаркую погоду: и одинокие старики, еле передвигающиеся на костылях, которые чаще сидели на лавочках, молодые семьи, дети, гуляющие компаниями друзей. Здесь же давали на прокат ролики и велосипеды, и он вспомнил, как они когда-то с друзьями брали тут же велосипеды и ездили по всему городу:  сначала под горку, потом по проспекту, потом к Красному озеру, потом на зеленый остров, опять проспект и уже в гору на бульвар. Этот маршрут занимал у них весь день, и даже находились люди, которые не справлялись и ехали сдавать велосипеды раньше времени.
Он вспоминал, как когда-то зимой гулял здесь с одной дамой, с которой познакомился, отдыхая с друзьями.
У них было два окна между парами, и они с друзьями пошли в кальянную, где несколько часов курили и пили купленное по дороге пиво. Тогда тоже было лето. Почти. Конец мая и занятия постоянно отменялись. Солнце пекло. В кальянной было приятно, работала вытяжка, которая не давала дыму застояться, было много столов и удобных кресел, вежливые кальянщики, которые приносили кружки, тяжелые занавески и чувство беззаботности.
– Отлично, еще двадцать минут до конца бизнес-ланча, успеем заказать со скидкой, – сказал кудрявый.
– Да, а то у меня с собой денег мало, – сказал тот, что был с челочкой.
Тут подошел кальянщик.
– Мне что-нибудь легкое и немножко мяты, – сказал тот, что был с челочкой.
– Мне Tangiers, – сказал кудрявый.
– Он очень тяжелый, вы знаете?  – спросил кальянщик.
– Да, знаю, – ответил кудрявый.
– Мне что-нибудь на Al Fakher’e, только без мяты, – сказал темный.
Вначале они сидели втроем и выпивали. Их было только трое. Лето для них уже наступило, и весна не отличалась от него. Улицы были полны зелени, дожди выпадали редко.
Они сидели втроем, выпивали и курили. Темному и парню с челочкой становилось плохо от кальяна, когда они курили больше нескольких минут, и дело тут не табаке, который был самым ходовым, но не мерзким.
Тот, что был с челочкой, закашлялся.
– Чего-то ты слабый, – с усмешкой сказал ему кудрявый.
– Не у всех такие прокуренные легкие, как у тебя, – ответил тот, что был с челочкой, и щипцами стал стряхивать с углей пепел.
– Надо было брать один на двоих, – сказал темный.
– Да, сэкономили бы лишние пару соток.
– Не лишние, – заметил кудрявый, тот, кто нуждался в деньгах меньше всего.
– Я бы два раз пообедал на сэкономленные деньги, – сказал темный.
– Я бы жил на них неделю, – сказал тот, что был с челочкой, – помню, когда решил на годовщину подарить своей любимой планшет, то питался одной лапшой быстрого приготовления целый месяц, как раз тогда я тратил только двести рублей в неделю, – и добавил, – да, я дурак.
Они засмеялись. Темный и не думал, что его товарищ дурак. Добродетель самопожертвования самая важная из добродетелей. Отношения, в которых не жертвуют собой ради любимого человека – вовсе не отношения, а лишь пародия, казалось ему. Может быть, поэтому он был до сих пор один? Может, он хочет слишком многого?
Кудрявый собирался уходить, с пар – ему нужно было идти на день рождения, и он ждал, когда за ним зайдет знакомая, с которой они были приглашены.
Когда она зашла, то сразу оказалась в центре внимания, потому что была видной дамой: высокая, светлая, фигуристая, волосы лежали прямо, свисая с боков, оголяя красивый, невысокий лоб. Одета она была закрыто, что было довольно странно, ведь симпатичные дамы всегда выставляют напоказ свои достоинства. Она же была в кофте закрытой до шеи и в джинсах, а не в майке с глубоким вырезом и короткой юбке. Темный спросил у кудрявого ее номер, спросил немного о ней самой, и то, что он услышал, ему понравилось, поэтому он позвонил ей в ближайшие выходные, и они начали общаться.
3
Расхаживая по бульвару взад и вперед, он вспоминал, как зимой они с дамой гуляли здесь. Все было то же. Почти все: тот же город, те же улицы, те же люди, он все тот же, те же киоски с прокатным оборудованием, только в них был зимний инвентарь, и небо было тяжелее. Они гуляли, взявшись за руки. Она была чуть выше него, волейболистка. Но для него это было не важно, ведь тогда она нравилась ему. Ему хотелось сводить ее на выставку кроликов, именно сводить, потому что сам он не хотел туда идти. Зачем? Купить корма, и, гуляя между вальерами, сыпать в каждый из них, и, когда кролики будут подходить к стенам, гладить их, чтобы она их гладила. Она не была милой, и по ней нельзя была сказать, что любит животных, но какая девушка не любит животных, особенно маленьких и милых, какими и бывают сами девушки? Они расхаживали по бульвару и наткнулись на киоск с коньками, которые взяли на час. Он не умел кататься, но она умела, умела и любила, поэтому темный взял две пары на час, и они катались. Это был первый раз, когда он встал на лед. Каток был небольшим, залитым на улице прямо посреди бульвара, и огорожденным снежной насыпью по пояс. Парню попались неудобные коньки, и хотя они были по размеру, голень свободно ходила внутри ботинка, натираясь о его стенки. Они катались, нарезая круги, вокруг были дети, были их родители, которые тоже катались. Ему было трудно устоять, но он упал всего раз, чем гордился. Она же стояла уверенно, разгонялась, хотя давно не надевала коньки. Они брались за руки и катились. Не для того, чтобы было удобнее держать равновесие, просто они были вместе, и им хотелось держаться за руки. Коньки были неудобными, натирали голени, и ему было больно кататься, но он не подавал виду, лишь один раз спросил: «Ты еще не накаталась?» – Нет, – ответила она. – Давай до конца. И они катались до конца, ему было все больнее и больнее, он чувствовал, как обувь стирает все, будто бы до кости, чувствовал и молчал. Когда время закончилось и они сняли коньки, то, оказалось, что голени стерты до крови, и кровь натекла в обувь, ему было больно, но он не сказал ни слова. Зачем ей это, думалось ему?
На  его ногах остались шрамы, которые напоминают ему о том времени. Попусту потраченном времени, потому что у них так ничего и не вышло. О тех попытках построить нечто большее, чем просто прогулки, но она оказалось недостойной, глупой. Ему было жаль время, но не себя, ведь он умел терпеть. Он всегда терпел, чтобы не выпадало на его долю, будь то разорение семьи, будь то драки с недругами, которые ломали ему кости, будь то одиночество или несправедливость. Он умел все стерпеть, но время, потраченное впустую, не давало ему забыть. «Сколько еще времени будет?», – спрашивал он себя. «Сколько еще я смогу тратить его впустую?». Ему хотелось верить в лучшее, но всегда вставал вопрос «Когда же?», который не оставлял в покое.
Гуляя по бульвару взад и вперед, он вспоминал, как зимой они с дамой гуляли здесь. С другой дамой. Вспоминал ее волосы, собранные в хвост, невысокий рост, красную помаду на губах, карие глаза, а, может быть, зеленые, – он уже точно не помнил, ведь с ней у него тоже ничего не вышло, и не было надобности помнить. «А почему не сложилось? – вспоминал он про себя. Была ли там моя вина?» – Да нет, – отвечал он себе.
Любой бульвар этого города хранил для него много воспоминаний. Самых разных, и приятных, и далеко нет, но все были для него важны, потому что именно они сделали его таким, какой он есть сейчас.
4
Вернувшись домой за двадцать минут до встречи, темный ждал ее на лавке у своего подъезда, в этот раз она даже не опоздала. Девушка работала по два дня трудовых дня через двое выходных, и завтра с утра ее нужно было везти на работу, но это «завтра» было так далеко, что даже не хотелось о нем думать.
  Завидев друг друга издалека, они стали улыбаться. Он встал со скамьи и пошел к ней навстречу. Она же, не ускоряя шаг, шла к нему. Они поцеловались. Темный взял ее за руку, и, под начавшийся разговор, они поднялись. На площадке напротив его двери спал сосед, которого он иногда видел. Голова лежал на ступеньки, а между ними была согнутая в локте рука. Казалось, что ему комфортно. Подруга улыбнулась.
Они виделись довольно часто и помимо его дома. Ведь им нравилось проводить время вместе, где бы то ни было, хотя они и не очень охотно в этом сознавались. Каждый раз, когда они виделись, она была красивой. И дело было даже не в часовых подготовках встрече, тоннах штукатурки на лице, а в ней самой. Она всегда была красивой, но когда приходила к нему домой, было что-то еще. Что-то неописуемое в ней самой, что придавало особый charmes . И в этот раз, когда они встретились, темный не мог не разглядеть в ней это. Возможно «это» было всего лишь ее чуть более поднятым, чем обычно, настроением или, может, ему в такие моменты все казалось ярче, но он об этом не думал. Ему просто было приятно видеть такого гостя. Каждый раз, когда она приходило к нему, все было одинаково. Но в этот раз, он чувствовал легкую досаду, будто бы выронил мелочь прямо перед автобусом или, выходя из дома, не увидел кота, привычно сидящего под кустом, будто бы видя приятный сон, он проснулся от бьющего в глаза между жалюзи солнца, будто бы то немногое, к чему он привык, скоро кончится. И он знал, в чем дело.
– О чем ты думаешь? – спросила его подруга.
– Я не думаю. В такие моменты не хочется думать, – ответил темный, не желая продолжать разговор.
– Не обманывай, по тебе видно, что что-то не так. Чем ты недоволен?
– Не обращай внимания. Помнишь, я рассказывал тебе про одного жулика, который все на женщин нападал? Который хватал их за шею сбоку и тащил в кусты, а там…
– Не переводи тему. Что случилось? – не отвлекаясь на историю, произнесла дама.
– С другими ты также лежала в обнимку?
– О чем ты?
– С теми, с кем ты лежала до меня, накрывшись одним одеялом. Ты также прижималась к ним? Также клала голову на грудь и также гладила по волосам?
– О таких вещах не спрашивают, – раздраженно ответила дама.
– Нет, раз уж ты начала разговор, так, будь добра, отвечай!
– Я просто спросила, что с тобой не так!
– Все не так. Все! Каждый раз, когда мы с тобой, я представляю, как ты была с ними, и как тебе было хорошо с ними, и как ты думала, что каждый из них тот самый. Меня, кажется, начинает трясти.
Она отодвинулась от него и села на край кровати.
– Успокойся, что за глупости ты несешь? – искренне не понимая, говорила подруга.
– Может для тебя это глупости, но попробуй представить меня с другой, и ты поймешь.
– Ты с ума сошел или что? Мы с тобой просто друзья! Нет, мы даже не друзья, ты сам об этом говорил, если не забыл.
– Я пытаюсь играть в чужих, но не очень-то выходит, когда мы не чужие.
– В отличие от тебя, с каждым из них я встречалась, а не просто проводила время, как сейчас! Каждый из них признавался мне в любви. У них были чувства ко мне, и я любила их… Некоторых из них.
– Ты выбираешь тех, кто громче всех кричит о любви? – недоумевая, спросил темный.
– Прекрати так себя вести, – спокойно ответила дама.
Они перестали разговаривать. Она снова легла, но уже повернулась спиной. Он подвинулся к ней и лежал, касаясь губами ее спины в районе плеч.
Темный мог бы рассказывать ей небылицы, врать, обещать то, чего никогда не будет, но он не любил ложь. Он мог бы рассказать ей про то, как через много лет они будут жить в коттедже за городом, около соснового бора, как из окна будут видны сосновый лес, соседские дома и ничего больше. Они будут лежать во дворе своего дома, на газоне. Сперва он расстелет простынь, затем одеяло, потом плед, потом снова простынь, и сверху положит подушку. Они будут лежать днем в тени дома, где-нибудь рядом с кустом пахучей сирени, красной, фиолетовой или белой, или около куста вишни или яблони. Будет дуть легкий ветер, небо будет ясным, светлым, облаков будет немного, чтобы не заслонять красивый вид. Они будут лежать на этом настиле вдвоем. Вдвоем на своей земле, во дворе своего дома. Они будут радоваться и предаваться друг другу, лежа на мягком газоне, укрытом настилом, а когда все закончится, и они пойдут каждый по своим делам, он будет пахнуть ее духами и вспоминать. Потом он будет рассказывать ей, как приятно пахнуть своей женщиной и, закрывая глаза, представлять, будто бы она рядом с ним, где-то за спиной. А дама, растрогавшись от его романтизма,  повесится ему на шею, уткнется губами в плече  и скажет: «Любимый», а темный скажет в ответ то, чего никогда не говорил: «Любимая».
 Он будет много зарабатывать и почти всегда будет свободен. Она не будет работать, и они все время будут проводить вместе, не надоедая другу.
Он мог бы рассказать, какие у них будут дети, и как в эти моменты те будут резвиться у бабушек и дедушек, чтобы не отвлекать их. Но он не любил лгать, хотя это совсем не требует вложений. Просто он не любил выдавать себя за чужого человека, не любил притворяться другим, даже если бы это принесло ему пользу. Ведь он такой, какой есть. И темному хотелось найти ту, которая полюбит его таким, какой он есть, настоящего, достойного, ценного.
Но он не сказал ни слова из всего этого, ни ей, ни кому-либо еще. Ему просто хотелось быть для нее всем, и чтобы у нее не было ничего, кроме него.
5
В ту ночь ему долго не спалось. Он настойчиво думал и вспоминал. Темный любил думать и вспоминать. Ему доставляло удовольствие пережить былые события, снова в них окунуться, и снова вынести из них опыт. Правда, темному не всегда это нравилось. Не всегда было приятно соглашаться с тем, во что верить никак не хочется.
Темный вспоминал, как они гуляли с ней по центру. С той, с которой он сейчас лежит. Иногда, когда было настроение, они смотрели на проходящие мимо парочки, и сочиняли про них странные истории. Бывало, думали об их судьбе: как давно они встречаются, или, может быть, еще не встречаются, а только познакомились, как часто они ссорятся, как проводят время, верны ли они друг другу и, если нет, то почему? Последний вопрос всегда уводил их куда-то далеко. Темный настаивал, что любовь есть или хотя бы должна быть в головах, что возможно любить только одного человека и не изменять. На что дама (которая не была его дамой, но, не потому что она принадлежала другим, а потому что не принадлежала ему) отвечала, что любви нет, что все чувства лишь выдумки и детские игры. Людей всегда тянет на новое, и все всегда будут изменять, говорила она. И так из забавной игры они скатывались в беседу о любви и морали с явно серым, как небо в грозу, оттенком. И ему вспомнился еще один их разговор все в том же центре, уже на набережной, с которой было видно берег старого города, заросший лесом, и иссохшую от времени грязную реку, на берегу которой иногда рыбачили, а иногда загорали.
– Видела эту парочку? – спросил темный.
– Какую? – спросила дама.
– Которая только что прошла, – ответил темный и на ходу повернул голову в их сторону.
– И что ты про них думаешь?
– Почему-то мне про них необычно много думается.
– И почему же? – по привычке задавая вопросы, спросила дама.
– Не знаю, чем-то зацепили, – задумываясь, ответил темный. – Мне кажется, что они очень интересны, и про каждого из них можно придумать занимательную историю.
– Ну попробуй, – с интересом ответила дама, которая не была его дамой.
– А впрочем, неважно, – ответил темный, и больше про них не говорил.
Но темный все равно представлял. Он решил рассказать ей эту истории, но только не вслух, про себя. Представь, думал он, что у них была тяжелая судьба. Начнем с девушки. Она росла в маленькой квартире где-нибудь неподалеку от центра города. Мать была строга к ней. Она была шаловливой и очень подвижной девочкой, за что мать часто ее наказывала, потому что не любила шум, не любила подвижность, да и детей ни особо любила, а девочка родилась случайно.
Да, тут бы дама его сразу же перебила, ей бы показалось, что все слишком грустно. Но нет, думал он. Это ведь не конец.
Наверное, мать, была эгоистичной и била ее, если она отвлекала отца, который, тратя время на дочку, не мог тратить его жену. А отец, думалось ему, окажется безвольным, который не мог поставить жену на место. Но однажды ему хватило воли, когда девочке было восемь лет, он ушел из семьи, и они остались вдвоем: мать и дочь. Мать долго не могла найти никого подходящего, ведь терпеть ее жесткий характер долго не мог никто. И однажды, когда девочке только исполнилось десять, мать привела в дом мужчину. Пускай мужчина, продолжал размышлять темный, окажется наркоманом и бывшим заключенным, который просто втерся в доверие. Вначале все было по-людски: он работал и приносил в дом деньги, иногда выпивал, иногда задерживался на работе, а, может быть, только по его словам на работе, в выходные гулял со своей новой семьей по парку, потому что на заведения денег не оставалось, ссорился с сожительницей, как и все, иногда играл с ее дочкой, но только чтобы показать, что он нужен, что, если его захотят выгнать, то девочка будет плакать. Потом он начал употреблять наркотики. Вернее, продолжили после некоторого перерыва. Стал непотребно себя вести, приходил домой все поздней, а то и вовсе не приходил днями, бросил работу, стал продавать пожитки из дома. Со временем, в состоянии, которое в их кругах называлось «приход», он стал приставать к девочке, когда матери не было дома. Может быть, он не совсем понимал, что делает, а может и понимал. Девочка боялась рассказывать матери, а потому просто стала реже появляться дома.
Да, думал темный, хорошо, что я не стал рассказывать эти догадки даме – она бы не поняла и расстроилась. Жаль, что это не выдумки, ведь та девушке очень напомнила ему старую знакомую с подобной судьбой. Ладно, думал темный, продолжу своей немой рассказ.
Мать ругала дочку, за то, что она не приходила домой, за то, что опаздывала, за то, что не хотела проводить время с семьей, которая уже даже с виду, называлась так с натяжкой. И да, он ведь так и не женился, хотя обещал. В очередной раз, когда несостоявшийся отчим стал приставать к девочке, она схватила со стола бутылку и разбила ее об голову мужчине, по мерзкому лицу которого потекла кровь, а в ответ, он ударил ее утюгом по лицу. Теперь на носу девочка небольшая горбинка. Своей женщине он сказал, что подрался с отцом мальчика, который ее ударил, а девочка ничего не сказала. Только плакала весь вечер. Мать не догадывалась, или, может быть, не хотела догадываться, но знала одно – ей нужен мужчина, и она не хочет его терять.
Да, тяжелая история, вновь думал темный. Пусть о ней никто не узнает. Но, интересно, что будет дальше.
 – Подруга, – обратился он в мыслях к девушке, которая не была его подругой. – Слушай дальше:
А потом он привел в дом свою престарелую мать, которая заболела, и все думали, что она уже скоро умрет. Они теснились вчетвером в общежитии, и всем было некомфортно. Девочка начала встречаться с парнем на десять лет старше и вскоре переехала к нему. Мать была не против, ведь стало просторнее, а бабушка так и жила с ними. С парнем было просторнее, он хорошо с ней обращался, однако ссор не избежать ни кому. Когда они ругались, то девочка, которая стала уже девушкой, а то и женщиной, пряталась в ванной, если они были дома, в бане, если они были на даче  – на кухне, если они были у друзей и начинала себя резать. Она резала предплечья с тыльной стороны, где не так много вен, бедра до колен, но не глубоко, чтобы не дорезать до бедренной артерии. В эти моменты она будто бы отключалась, абстрагировалась ото всего и, занимая руки делом, будто бы четками, успокаивалась. Так делал ее мать. Видимо, это семейное. Мать в молодости лежала в психбольнице из-за того, что резала себе вены.
Хотя темный был привычен к таким вещам, потому как он рос в семье полицейских и только о таких вещах в его доме велись разговоры, тут ему стало грустно, и он прекратил думать о той девушке.
Нагулявшись по центру, они свернули на набережную. Все это время она рассказывала ему о подругах, как они недавно встречались в баре, как к ним подходили знакомиться, и как они им отказывали.
– Может, прокатимся на колесе обозрения? – проходя мимо надписи «Парк Чудес», поинтересовался темный.
– Зачем?
– Захотелось, – с недоумением, но утвердительно ответил темный.
– Давай, – улыбнувшись, ответила дама.
Он взял два билета, и они, выстояв очередь, сели в кабину, которая медленно поползла вверх. Сначала не было видно ничего, потом только парк, а затем и город, со всеми его заводами и трубами, дышащими копотью от сожженного угля.
Вглядываясь вдаль и на разгуливающих в парках людей, ему вспомнилось то ощущение, какое испытывают люди, когда оказываются в новом месте, находясь за тысячи километров от дома. Вспомнил подругу в одном из многих городов, в которых ему приходилось бывать.  Она была ему просто подругой, не более. Старше него, но не лучше или умнее, не образованней, нет. И он не был лучше, образованней или умней. Они были разными, но были друзьями. Именно теми, кто доверяет друг другу без причин. Пусть, они не имели ничего общего, но стержень, общая идея, человечность и любовь к хорошему связывали их. Она была весьма симпатичной и видной дамой, и понимала это, но между ними не было никакого намека на нечто большее, чем дружба, и никому из них не хотелось нечто большего. Темный гулял  с ней по городу, верней, та водила его по всем интересным местам, в которых сама бывала изредка, а то и вовсе не бывала. Находясь так далеко, и не испытывая тяжелых чувств, как когда бываешь далеко от дома, ему было более чем приятно и спокойно.
– Тебе нравится жить в этом городе? – прервал краткую тишину темный.
– Ну да, я здесь родилась и выросла, это мой дом. А тебе? – по привычке задавая вопрос, произнесла девушка.
– А мне нет, – приглушенным голосом ответил темный, – я жил в разных городах, и ни один из них не стал мне домом. Ни в одном мне не нравилось. Даже не знаю, в чем причина, – отвечая наперед, сказал темный, – зато мне нравишься ты, улыбнувшись, сказал темный.
– И ты мне нравишься, – улыбаясь, ответила девушка, которая не была его девушкой.
Они поцеловались. Затем он обнял ее, и они поцеловались снова. Ему было так хорошо в этот момент, и хотелось растянуть его подольше, но кабинка, сделав круг, медленно спустилась. Они вышли.
Темный вернулся из воспоминания и снова оказался в кровати. На улице была ночь, но в окно ярко светил фонарь, который всегда светил по ночам, и на него никогда не обращали внимания. Было тихо. Не было криков, разговоров, зазывающих котов. Только сверчки играли свою заунывную мелодию.
6
Он проснулся в восемь утра от будильника, а даме не хотелось вставать.
– Как тебе спалось, – с улыбкой спросил темный.
– Неплохо, – она ответила, улыбаясь.
Себе темный налил супа, а ей кофе. Она не ела по утрам, а только взбадривалась горьким напитком, на дне которого песочный, темного цвета осадок, слегка разбавляя сахаром. Они собирались практически молча.
Он вышел раньше, чтобы протереть стекла в машине, потому что всю ночь шел дождь, и из салона ничего не было видно. Она осталась краситься, а когда вышла, забросила сумку в машину, и, стоя неподалеку, курила. Тонкие сигареты.Kent. Из белой пачки. У него в машине лежала фляга с армянским коньяком. Сам он его не пробовал, но друзья, которых угощал этим, расхваливали. Она знала об этой фляге, и, когда они доехали, достала и сделала глоток.
– И как? – ничему не удивляясь, спросил темный.
– Обжигает, – морщившись, ответила дама, – даже язык обожгло.
– Сорок градусов, стандартно.
– Фуф.
Она тяжело выдохнула и стала меняться в лице, возвращая привычное его выражение.
– Заглядывай ко мне почаще, – с лаской произнес темный.
– Как получится. Ты же знаешь, я работаю, – также негромко произнесла дама.
Они поцеловались, он почувствовал привкус коньяка и сигарет и промолчал. Она вышла и двинулась ко входу, виляя своим прелестным тазом, одной из тех частей тела, которые ему в ней так нравились. Не заводя двигатель, он смотрел на нее, пока та не скрылась за облезлой деревянной дверью, которая громко хлопнула.
Он позвонил своему старому знакомому, с которым они часто виделись, и с которым в очередной раз договорились встретиться. Было воскресенье, поэтому весь день был в их распоряжении. Пока темный ехал к месту встречи, к нему стали приходить воспоминания о том, как они с другом проводили время в гуляниях и кутежах.
Как однажды оказались на дне рождении общего друга, и как было там странно. Хотя, что странного, тут же подумал темный – все так, как и бывает в жизни; ничего, чего не может быть. Они сидели большой компанией общих знакомых, незнакомы были только родственники именинника, незнакомство с которыми не вызывало неудобств под коньяком. Они обсуждали кулинарию. Именинник был из-за границы, и они с семьей делились рецептами приготовления, в основном, шашлыка и сыра, которые темному не запомнились, потому что их было много и он не увлекался кулинарией.
В их подвале, как тролль, жил бомж, которого формально нельзя было так назвать, ведь у него было где жить. Но, несмотря на это, все в нем осталось прежним, как и когда тот жил на улице: та же неряшливость, та же вонь, та же хромая нога. Здесь он выполнял черную работу: таскал уголь, рубил дрова, топил баню, которая и сейчас топилась для них, поливал цветы, открывал ворота и многое другое, что не хотели делать хозяева усадьбы. Работал и имел за это еду и жилье.
– Эй! – громко обратился к нему именинник, – подкинь еще дров.
– Я только что подкидывал, – пояснил некогда бездомный, – в печку не влезет.
– Мне видней, я сказал, подкинь! – со злобой повторил он.
– Брат, – обращаясь к имениннику, сказал один из родственников, – в бане уже жарко, можно идти.
– Пусть работает, а то чего мы не спим, а он отдыхает? – то ли серьезно, то ли шутя, ответил именинник.
– Siz qardasi arzu kimi.
– Tabii ki yoxdur.
Вот и я на месте, сказал про себя темный, вернувшись из воспоминаний. А вот и светлый на месте. Крепко пожав друг другу руки и улыбнувшись, они зашли в бар, который можно было так назвать только с натяжкой. Ведь бар – то место, где можно отдохнуть от всего, отдохнуть душой, заказать по кружке пива или по коктейлю и выпить их. Под приглушенный свет, под расслабляющую атмосферу все обсудить и верить, что все гораздо проще.