Не на месте. 9. Тау

   день седьмой

   Тау Бесогон

   Утром я разглядел подарок во всей красе. Приоткрытый нежный ротик. Распушившиеся косы отливают медом. Мелковата, конечно, но коленочки уже кругленькие, вполне бабские.
   Я ювелирными движеньями стянул с нее полосатую юбку. И ляжечки ничего. Дальше удобного обзора не было. Принюхался. М-да, вполне себе. Развязал шнурок на сорочке, распустил горловину. Медь оставила на коже голубоватый ореол. Грудки так себе, символические. Ключицы выпирают, ребра. Из голодного края что ли?
   Она была такая тихая и так сладко пахла со сна. Только дыхание отдавало чем-то не тем, нездоровым… Тут еще мутноватые глазки раскрылись, хлопнули, стрельнули туда-сюда и превратились в два шила. Девчонка мигом свернулась, как ящерица-вертушка и попыталась меня лягнуть, но я был к этому готов.
   - Тш-ш! Спокойно. Я ничего пока что не делаю.
   Она лязгнула зубами, но веруанская выучка и тут не подвела.
   - На, погрызи, раз невтерпеж, – я сунул ей задубелое ребро ладони, а сам приобнял ее, мягко коснулся губами виска, щечки, ушка. – Ты меня не бойся, детка. Мы могли бы славно поладить.
   Она выплюнула помеху и сказала сипло:
   - Ты, кобелюга вшивый, наперед не радуйся. Я на тебе не одну метину поставлю, – и оскалилась, только что не зарычала.
   Твою ж собачью Праматерь… Я навскидку мог придумать с дюжину вполне удобных положений, из которых она не могла бы меня цапнуть, но… зачем? К тому же не мешало сперва отлить, да и перекусить чего-нибудь, пока Учитель не приперся по мою душу.
   Я отстранился. Девчонка тут же шарахнулась с кровати. При этом ее здорово качнуло. Как, бишь, ее звать-то? Трескучее такое имя… Ёттаре. Видимо, от «ёттарвере» – «белка». Белочка, зубок востер.
   - Ёттаре, детка, ну как-то нам ведь надо договариваться.
   - Я с врагом не торгуюсь. Выпусти меня, рыжий черт!
   - Ты не понимаешь: договориться в твоих интересах. Я-то могу делать все, что захочу.
   - Ага, попробуй.
   Девчонка натягивала юбку. Ее явственно шатало.
   - Тебе нездоровится? – заботливо поинтересовался я.
   - Да! Меня тошнит с твоей хари! – она пошарила взглядом по комнате и подхватила увесистый подсвечник. – Отворяй, или буду орать так, что весь дом подыму!
   - Ты меня, белочка, из себя не выведешь, – сказал я, вставая. – Я тренированный.
   Вид голого мужика в полной боевой готовности заставил ее ненадолго утратить бдительность. Мордашка как раз целиком поместилась в мою ладонь. Подсвечник полетел на ковер, девчонка – на койку ничком. Я чуть завел назад ее руку, так, что еще на два пальца – и будет очень больно. Сопротивлялась она слабенько, кричать, как обещала, роздыху не хватало.
   Утвердив превосходство, я лег рядом и стал шептать в полыхающее ушко:
   - Детка, ну не надо вот этого: зубками клацать, все такое. Я тебя могу вывернуть так, что и дыхнуть не сможешь, но кому оно надо? Мне – точно нет. Давай лучше миром решать.
   - Не дождешься!
   - Дурочка, тебе со мной хорошо будет. Уж я тебя заласкаю…
   Все же есть в этом что-то, прав батя. Когда чувствуешь себя полным хозяином положения… Но тут жертва выдала такое, что затмила все мои скромные познания в тирийском мате…
   - Фу-у, девушка! – я поднялся, достал из сундука штаны, выудил из сапога ключ. – А вот за грубость будешь сидеть до обеда наказанная. Авось, поумнеешь. В кувшине – вода, вон там виноград есть, яблоки. Горшок под кроватью.
   Утратив запал, кусучка съежилась, уткнув лицо в коленки.
   - Вернусь – потолкуем, – бросил я. – Все, ушел.
   По дороге сунул ключ тетке Анно.
   - Через часок выпустишь ее, – велел я. – Слушь, какая-то она у вас задохлая. Годом, что ли, морили?..
   - Дык я ж о том и… – вскинулась было кухарка.
   Но я вдаваться не стал и поспешил по своим делам.
   Планы у меня были грандиозные: сразу после смерть-тренировки сдернуть из дому и кутнуть с друзьями по-полной. Сегодня ж седьмой день. У особо набожных – день самого тяжкого испытания Дюжь-пяти апостолов, а у людей правильных – последний день празднеств, когда полагается «развязать лозу», то есть ужраться в дым. Ибо дальше-то так и так пост, многие кабаки даже закрываются. Вообще совсем, представляете? Да и святоши всякие привязываются, если увидят тебя пьяным на улице.
   А уж гулянья сегодня будут!
   Пару часов спустя, поупражнявшись умственно и телесно, я застал очередную ссору бати с сестрицей Эру – та как раз вернулась с заутрени. В доме, понятно, планировалось изрядное застолье, а сестрица полагала сие святотатством. Ей подпевали мачеха и тетка Анно. Кухарка, впрочем, давно смирилась: поворчала для виду и принялась за готовку. Мачеха же ударилась в слезы, и на этом действо прекратилось – во избежание.
   Сестрица, всячески утешая, повела «матушку» в женскую половину. Опекает ее, благо «матушка» ей ровесница, да и габаритами Эру куда внушительнее: воздвигается над нею, аки утес. Пожалуй, это единственный человек в доме, кого Эру не гнобит. Жалеет. «И Ону, рыбку мою сушеную, будет опекать», – подумалось вдруг некстати.
   Тьфу! Нет уж дудки!
   Я переоделся, прихватил деньжат и тишком слинял. Чертовски удачно: все заняты, никто и не заметил. А то батя с дядькой с визитами намылились, как бы и меня не пригребли.
   ***
   Был бархатный вечер. Закат полыхал, румяня щечки встречным девчонкам. Народ кругом гулял и расслаблялся, но меня почему-то мандражило. Я все тащил друганов то на Гривкину горку – поглазеть сверху на город, то на рынок, то в порт.
   Тут шла погрузка. Ор, гам, вонь, толкотня.
   - Да ну на копье! – возмутился Громопёр. – С утра наломался уж! Все! Отдыхаю!
   И мы двинули обратно в город. Но я все дергался, озирался, прям вот тянуло…
   - Да что тебе неймется? – недоумевали парни.
   Вдобавок нам повстречался Арта Медник. Колдырь поганый! Шел из храма, благостен и трезвешенек, на нас даже не глянул.
   - Исправляется, – заметил Ватрушка, живший с ним по соседству. – Не, чесслово. Как подменили.
   - Любо-овь, – прогудел Гром. – Эх! Вот если я кого всерьез полюблю… Ух!..
   Но тут его окликнули из переулка и Громик, крякнув от удивления, спешно рванул туда. Парни уселись ждать под навесом, а я пошел отлить, но черт дернул меня высунуться глянуть, с кем же там Гром секретничает.
   Ого! Элья Задира собственной персоной! Вот уж кого не ожидал!
   Ныне он личность известная. Главарь шайки, причем заборзевшей совершенно: даже храм недавно грабанули, а поймать их никак не могут. Как заговоренные. Прежде Задира любил еще «охотиться»: вырядится под благородного, весь такой красавчик элегантный, прилепится к какой-нибудь компании, шикарит, всех угощает, втирается в доверие, а потом… Я даже видел его однажды: ловко разводит, и словечек-то всяких поднахватался, и держится высокомерно-нагло. Он ведь и вправду мнил себя бастардом какого-нибудь знатного господина... В детстве мы немножко дружили – через Грома, они ж оба с Задирой трущобники, да и мамаши их приятельствовали. Задира уже тогда атаманил: пацанов собирал, ставил на стреме или отвлекать велел. Ну, болтались, тырили кой-чего. Весело! А потом раз увидали, как на площади ворам пальцы рубят – так Грома же первого и вразумило. И нас отвадил...
   Завидя меня, Задира сразу шугнулся в тень, но Гром успокоил жестом: не дрейфь, эт’ свой. До меня донеслось его досадливое:
   - Эли, какого тебе копья? Чего на рожон-то лезешь?..
   Гром был честняга из честняг, но втайне всегда восхищался этим ловкачом…
   Я двинул прочь, размышляя, а не Задире ли я обязан неким позорным инцидентом, что случился со мною на днях?..
   Скоро друган нагнал меня, ткнул кулаком в бок: зря, мол, вылез.
   - И что ты водишься с этим висельником? – озлился я. – Сам запалится и тебя  подставит! Чокнутый: соваться в город, да еще средь бела дня!
   Но Гром, противу ожидания, расплылся в ухмылке:
   - Ну, не-ет! Эли удачу за хвост держит. Эх…
   Тут меня вконец взбесило, и я брякнул:
   - Не завидуй. На этот раз – не удержит, хана ему.
   - Тьфу, дурак! Типун тебе! – рыкнул Гром, но тут же хохотнул: – А, шуткуешь опять?..
   И снова мы бродили, глазели. Закат догорал, с Большой рыночной слышалась музыка и вопли зазывал.
   - Ноги уже отваливаются, – гундел Дылда.
   - Ну, пошли вон в «Рыбки», – предложил Ватрушка, а Громик буквально внес нас внутрь, нахально облапив и похохатывая.
   Вино «Трех рыбках» дрянь, зато пиво под копчушку отличное. Народу было мало: как раз шли представления бродячих актеров. Но мы с парнями на такое не любители.
   Посидели, потрындели.
   - Скучно, – пожаловался Ватрушка, – Беска, погадай нам, что ли?
   - Не хочу, – буркнул я.
   - Да не ломайся!
   - Чушь, – скривился Дылда. – Все равно, что на прохожем гадать: пальцем в небо.
   - Не, у Бесогона смешней выходит. Давай! Вот чего меня ждет, ну… через дюжу лет?
   Я закатил глаза и ляпнул первое, что взбредет:
   - Продашь пекарню, купишь виноградник на Зеленом мысу, женишься на вдове-рийке и к старости разбогатеешь, как мой папаша.
   - Во брешет! – Ватрушка аж подпрыгнул от удовольствия.
   - А мне? – встрепенулся Гром.
   - Пойдешь на галеры за убийство, – вылетело сам не знаю как.
   Тьфу, Наэ! Сколько раз зарекался играть в эту дурацкую игру.
   - Кончайте, не смешно! – вспылил Дылда.
   - Пого-одь, – осклабился Гром. – Эт' чего-то новое. И кого ж я порешу?
   Я напрягся, но сдержаться не смог, брякнул-таки:
   - Меня.
   Парни прыснули, а мне стало как-то кисло. Думаете, это я пошутил? Если бы! Само лезет. Причем всякий раз разное, я и сам наперед не знаю, что выдам.
   - А Дылду? – не унимался Ватрушка.
   - Мореходствовать будет, – проворчал я.
   - Во, это уже ближе к делу!
   - Да идите вы… – отмахнулся Дылда.
   - А че? Помнишь, какую ты тогда лодку сделал? Мы на ней все бухты кругом оплавали, вообще отлично держалась! – поддержали парни.
   - Ага, а потом отец ее сжечь велел…
   - И чего он, и впрямь из дома сбежит? – радовался Ватрушка.
   - Если поверит в судьбу, то рванет не глядючи, – меня вдруг потянуло в пафос. – И станет наш Дылдень вдохновен, и горд, и бесстрашен. Мотаться ему по дальним чужим морям до конца дней. Ни дома, ни денег, один вольный ветер в башке. Зато будет счастлив, как никто.
   - Во! А ты говоришь: глупость! – возгордился мною Ватрушка.
   Тут пьяненький мужичок за соседним столом не утерпел, встрял:
   - Да почем ты эт’ все знаешь-то? Провидствовать, чай, умеешь? Ну-ка, ну-ка!
   Прочие тоже взялись подначивать.
   - Да это ж Бесогон! – хохотнул кто-то. – Он те наплетет…
    «Отставить! Молчать!» – приказал я себе. Ведь огребал уже, бывало. Но это ж – как понос, не удержишь. Ну, и пошел трепать… Что скоро-де будет большая война, и Рий завоюет и нас, и всех кругом, и Империю, а потом придет из-за трех морей несметная дикарская орда, они схлестнутся, и тогда уж вымрет полмира…
   Все заржали, особенно мужичок-подстрекала. А я прикусил свой дурацкий язык. Нет, я не верил, конечно, что это бесы, там, нашептывают или сам Наэ. Однако не накликать бы лиха…
   …Как с теткой моей, дяди Киту женой.
   Вот с дядей Ваи не помню, только Веруан без конца снился – как люди бьются на мосту и у моста, прямо в воде, и вода вся красная... Или это было позже?.. Но вот с тетей – точно.
   Дядька ее боготворил. Хоть она толстая была – еле в дверь проходила. Зато добрая. А уж готовила как!.. И вот раз играли мы с кузинами, и вдруг меня ни с того ни с сего бросило в рёв. Хоть я тогда большой уже был. Реву, аж захожусь. Меня утешить хотят, а я в тетю вцепился и визжу: «Тетечка, милая, не лазь! Не надо оно тебе! Не лазь, тетечка!» Помню, так и стояло перед глазами, как она тянется за чем-то и падает… Прошло несколько дней. Был какой-то праздник, ждали гостей, служанки забегались, и тетя возьми да полезь сама на верхнюю полку за блюдом красивым. Табуретка подломилась, тетя упала и убилась – разрыв сердца. Дядя Киту чуть не рехнулся тогда…
   Фу ты, да что меня сегодня разбирает? Прочь тоска!
   - О! Пацаны, а вы мохнолюдов видали? – спросил я.
   - Э! – отмахнулся Дылда.
   - О! Ври-ври! – обрадовался прилипчивый мужичок.
   - А бабу-мохнолюдку?
   - Ха!
   - А у нас такая в доме живет, – похвастался я.
   - Да брешешь же, Бесуня!
   - Не-а. Наложница дядькина, прикинь? Он, как овдовел, затосковал, ну батя и стал ему всяких цыпочек подсовывать…
   - Ну?
   - А дядька ни в какую, вообще к бабам интерес потерял. А эта, вишь, понравилась.
   - С мохнатыми-то титьками? Го-го-го! – дружбаны, конечно, не поверили, хотя это чистая правда.
   Мне решительно не сиделось. Я вскочил и провозгласил:
   - А теперь – к дамам!
   - Там таких нет!
   - Ха-ха-ха!
   - А я бы попробовал, – реготнул Гром. – А че, мягко, пушисто…
   - А овечку не проще?
   - Или сучечку?
   - Го-го-го!
   Ну, вот и настроение наладилось. Все, больше никаких чудилок сегодня, – пообещал я себе.

   продолжение: http://www.proza.ru/2016/06/30/1922