Записки заложницы

"- У приговорённого к смерти есть так называемое "последнее желание". Могу я воспользоваться этим правом?
- И чего же ты хочешь?
- Всего лишь тетрадь и ручку."
Именно это я попросила, прекрасно понимая, что слёзное "Не убивай меня!" высокопрофессионального наёмного убийцу не затронет. И мои заверения по поводу того, что он совершил ошибку и захватил не ту, ни к чему не привели. Я уже три дня в подвале, осталось ещё четыре – это он сам установил максимальный срок, - а затем в расход. Случайность, ошибка, стечение обстоятельств – рок? – способствовали пересечению наших с ним путей и, запутав их как ДНК, заставили двигаться дальше.
Мой путь в этой жизни намного короче, чем тот возраст, значащийся у меня в новеньком паспорте. По нему мне двадцать три, а фактически мне полгода. Как это возможно? Всё просто. Я очнулась на пустыре под картонными коробками, израненная и ничего не помнящая. Вся моя прошла жизнь, воспоминания и привязанности исчезли, словно кто-то поместил картину в растворитель – пойди теперь разбери, что там было изображено. Не белый, скорее серый чистый холст – простор для фантазии. Пиши сколько и какой угодно образ, но стоя перед мольбертом, с занесённой рукой, в которой вздрагивает кисточка, выдающая моё смятение, я воздерживаюсь от нанесения какого-либо штриха. Становится отвратительно от одной мысли, что я создам только маску, не имеющая ко мне никакого отношения, и мне, за неимением подтверждений или отрицаний, придётся, оглядываясь иногда на картину своего "Я", видеть именно это.
Ответственный шаг.
И всё оттягиваю момент написания, хотя этот пустой холст так и манит, словно зазывает к себе, заставляя стоять перед ним часами, но даже это не помогает вспомнить. Также как не помогли капельницы и таблетки, прописанные врачами. Полиция смогла установить моё имя – Анжелика, - но даже оно мало что значит лично для меня. Произношу имя и в ответ тишина, никакого резонанса в душе. С таким же успехом меня могли звать Софией, или Анной, или Камиллой, или любым другим именем. Разница только в количестве букв, входящие в состав слова, но никакой смысловой нагрузки они не несут.
Но как оказалось, даже не это самое худшее – спустя месяц полиция обнаружила видеозапись, на которой я, в состоянии аффекта, выпускаю пять пуль в мужчину.
Красная краска капнула на серый холст…
Новый круговорот "Чёртового колеса" наполненный звуками наручников, жужжащих камер, запахом средства для снятия отпечатков пальцев и голосов с самыми разными акцентами.
"Встать, суд идёт!
Суд, рассмотрев в открытом судебном заседании уголовное дело, постановил: подсудимую Анжелику Машковскую признать виновной в совершение преступления и назначить наказание в виде десяти лет тюремного заключения общего режима с правом досрочного освобождения. "
Кто-то неслышно подошёл сзади и, взяв банку с чёрной краской, выплеснул её на холст, закрасив тем самым большую свободную часть. Смотря, как чёрные капли стекают вниз, я с отчаянием подумала, что, возможно, рискни я сама нанести первый мазок – другие, заманенные на серые холст как мотыльки на свет огня, не вмешались бы и не внесли свою жуткую лепту. Но думать так – значит обманываться.
Моя жизнь, начавшаяся не с капустной грядки и не взмахом крыльев аиста, упёрлась в тюремные решётки. Десять лет, десять долгих лет возле обезображенного жуткой хаотичностью холста. Теперь уже было всё равно, что и кем я была в прошлом. Когда я выйду из тюрьмы, мне будет тридцать три. Возраст Христа. Как-то даже… символично?
Шах и мат, самая коротка в истории партия.

Но в виду последних событий, даже такая перспектива начинает казаться чуть ли не идиллией.
"Чёртового колесо" незаметно завершило круг и зашло на следующий круг, преподнеся мне в качестве "подарка" на Новый год жуткую боль в животе. Казалось, что кто-то со стальными пальцами проник внутрь и изучает на ощупь каждый орган, бесцеремонно разрывая мягкие ткани и сжимая в кулаке почки. Воя как новообращённый оборотень, я металась по больничной койке, но безжалостный палач усиливал свой натиск. Спасение, как я тогда думала, принесло мне забытьё. Скрывшись в этом мраке безмятежности, далёкое от земных волнений, я, не ведая что происходит вокруг меня, справлялась со своей болью, а когда открыла глаза… я сидела на заднем сиденье автомобиля и водитель мчался со скоростью 180 км/ч.
"- Что происходит? Кто вы?
- Ты меня не знаешь."
Последовал лаконичный ответ, и мужчина, чей профиль отчётливо мне был виден, вдруг резко крутанул руль, из-за чего меня бросило вперёд. Ударившись со всего маху щекой о спинку сиденья, меня швырнуло назад. Осев, я ошарашенно смотрела на то, как мужчина достаёт пистолет и направляет его на другого человека, маячивший немного в стороне от стоящего поперёк дороги нашего автомобиля. Свист, звук бьющегося стекла, осколки градом брызнувшие на пол салона.
"- Анжелика, беги! Я тебя прикрою! Ну? Беги!"
Вывалившись из автомобиля, я побежала не оглядываясь в сторону деревьев. Мозг мой словно бы окоченел и с какой-то странной лёкостью лишь фиксировал впечатления, не подвергая их оценке. Продираясь сквозь заросли неизвестных мне растений, слыша под ногами хруст снега, а сзади пальбу, я лихорадочно думала, что произошло и как оказалась здесь. Я сошла с ума и придумала для себя этот хрустальный мир? Сбежала из тюрьмы? Прошло уже десять лет и меня выпустили? Ответов не было. Как и не было – это я поняла с минутным опозданием – больше звуков стрельбы. Эта тишина была говорящей – остался в живых кто-то один или полегли оба.
Остановившись, я обернулась и принялась всматриваться в просветы между деревьями. И вскоре действительно заметила движение. Вот только бежал не тот мужчина, который вёл машину, а другой. Он - высокий, мощный, лысый, с гладко выбритым лицом - с олимпийским спокойствием, сосредоточенный и невозмутимый, легко нёсся в мою сторону. Его взгляд и этот молчаливый марафон сотряс всё моё существо. Я словно бы врезалась на полной скорости в скалу. Внезапно - и на самом деле только сейчас - на меня обрушился страх: беги! Развернувшись, я бросилась наутёк, слыша за собой равномерные движения робота. И именно эта чёткость бега - руки попеременно вверх-вниз, вверх-вниз, - и ничего не выражающее лицо до смерти пугали. Вдруг позади произошла какая-то заминка, ритмичность движений изменилась и прежде чем я поняла, что это значит, на меня что-то обрушилось и камнем придавило к земле – это мужчина оттолкнулся и прыгнул, похоронив меня под собой. Мои попытки оказать сопротивления были моментально подавлены, а затем – темнота. Но в этот раз я не была рада подобному бегству в забытьё.
Очнувшись от пустого сна или, скорее, беспамятства, я обнаружила, что лежу на небольшом диване, скрючившись буквой G. Вставать я не спешила, пытаясь сообразить, где я и как здесь оказалась, - к тому же было ощущение, что меня избили. Подумав о такой вероятности, мои мысли мгновенно омрачились, едва я вспомнила, что произошло вчера вечером. Я села, потирая отпечатавшийся на щеке узор диванной подушки, и поняла, что истинная причина ощущения избиений связана с жестокой, непрекращающейся дрожью – всё это время мои мышцы сокращались, как будто кто-то с садистским удовольствием через каждую секунду пропускал через меня электричество.
Обхватив себя руками и потирая плечи, высовывавшиеся из рукавов тюремной рубашки – мой личный номер, Девять-шесть-два-шесть-ноль-восемь-восемь, вышитый чуть выше нагрудного кармана, не оставлял сомнений в её происхождении, - я осмотрелась, но ничего, кроме диванчика и стальной двери не смогла обнаружить. Это был самый настоящий карцер.
Меня поймали и вернули в тюрьму?
Вот только диван никак не вязался с учреждением с преступниками. Загадки, написанные мёртвым языком.
Какой цвет у недоумения?
На холст моей памяти оно легло медным Крайола.
Меряя шагами подвал - а то, что это он ощущалось на инстинктивном уровне, - я находилась в полном смятении чувств. Все мысли тут же отзывались ощущением опасности, страха, надежды и настолько противоречили друг другу, что я утратила способность строить какие-либо предположения и лишь тупо изумлялась происходящему.
Комнатка была чудовищно маленькой, приблизительно два на два метра, вот только потолок был высокий, от этого накатывало странное и жуткое ощущение: стены, казалось, готовы были сжаться и поглотить меня под своими развалинами, но посмотрев вверх, чудилось, что потолок отступает далеко-далеко, а подвешенная лампочка без абажура, разбрызгивающая мутный свет, только усугубляла чувство отдаления. Никакие звуки сюда не доносились, думаю, как и отсюда наверх. Полная изоляция.
Дверь даже на вид была тяжёлая, внушительная и основательная. Я попыталась найти зазор, чтобы с его помощью отворить преграду, но она сидела так плотно, что меня посетила шальная мысль: дверь заварили!
Отскочив от неё, я повернулась к ней спиной, чтобы не давать волю ужасным домыслам и принялся осматривать стены, испытывая неприятное ощущение клаустрофобии смешанное с боязнью высоты. Под потолком пролегала какая-то толстая, диаметром в десять сантиметров, труба, а чуть ниже под ней заметила вентиляционное отверстие, но оно было слишком узко для меня. Через неё могла пролезть разве что только кошка.
Прошла вечность или всего минута, или даже секунда, когда дверь распахнулась и над лестницей, на фоне проёма показался тот самый мужчина. На его лице, как и тогда, была непроницаемая маска. О чём думает – не понятно.
"- Так это тебя разыскивали полицейские вертолёты и машины, - голос мужчины был с небольшой хрипотцой.
- Что вы имеете в виду?
- Где Джон Луго? – не ответив на вопрос, поинтересовался он.
- Я не знаю такого человека.
- Тогда как ты называешь мужчину, с которым была в машине?
- Никак. Я его в первый раз видела.
- И поэтому он решил прикрыть незнакомую девушку?
- Сэр, я не знаю что происходит, но это какое-то недоразумение. Я не знаю никакого Джона Луго и понятие не имею, кто тот человек, который был в том автомобиле.
- Тогда как ты там оказалась?
- Не знаю. Честно!"
Мужчина кинул мне бумажный пакет, развернулся и вышел, оставив меня в этой клетке.
Я ничего не могла ответить на его вопросы, поскольку действительно ничего не знала. Всё что у меня было из знаний – это всё тот же пресловутый серый холст моей памяти, изрядно запачканный чёрным, красным и ещё забрызган другими цветами, как будто псы, извозюкавшись в красках, приблизились к "картине" и начали мотать всем телом из стороны в сторону, дополняя её самыми разными кляксами. Такова была моя жизнь "полугодовалой" двадцати трёхлетней девушки, только этим я и располагала, но мужчине это не нужно было. На руках у меня были монеты вышедшие из обихода.
В пакете обнаружилась бутылка воды и пачка крекеров. Находка меня обнадёжила – он не намерен меня убивать. По крайней мере пока, хотя меня не покидало беспокойство: зачем он меня держит? Думает, что я всё-таки поведаю ему нечто про неизвестного мне Луго?
Когда знаешь, что написанное никто не прочтёт, то зачем писать? Чувства, не найдя человека, на которого они бы смогли излиться, превращаются во что-то более понятное, как будто кристаллизуются, - в слова. Но и они, если остаются невостребованными, переживают в метаморфозу. А затем, мыслями двигаясь вперёд, своими острыми углами рассекают сердце изнутри, оставляя невидимые символы на мёртвом языке, светящиеся в душевной темноте подобно фосфору. Загадочные, притягательные символы. И страшные по своей сути. Когда надежда, словно последний луч заходящего солнца, гаснет в горизонте души, и ты остаёшься во мраке напротив этих непонятных жутких зелёных символов – один, совершенно один, – невольно тянет выдумать себе кого-то для поднятия духа. Вот и я сейчас, слегка подрагивающими губами, представляю себе некто, кому адресовано это всё. Силуэт нечёткий, практически весь в тени, без имени и голоса, но даже этого достаточно, чтобы не рухнуть в пропасть истерики. Таинственный незнакомец вдалеке, ждущий моего письма…
Соломинка утопающего.
Что мы можем сказать о своей жизни? Она любит вон то, а вот это ненавидит. На это даже и не смотрит, а от того оторваться не может. Работает там, отдыхает здесь. Общается с тем-то и тем. Этого зовёт другом, а этого врагом. А что если в какой-то момент человек по-новому посмотрел на то, что его окружает, и открыл в этом свою прелесть? То, что любил, - опротивело, и он отказывается от этого. Друг превратился в недруга, такое ведь часто бывает. Враг спасает, возможно, даже от бывшего друга. Но означает ли это, что в таком случае - кардинально изменившись - человек перестаёт быть собой, превращается в кого-то другого? По мне так это обычные условности, фон, который меняется под действием чужих людей или по своему желанию, а сам человек, суть, если хочешь нутро, это нечто большее чем всё это. Мне это напоминает каштан – могут снять скорлупу, но от этого он не перестаёт быть орехом.
Но всё это действует только в том случае, когда ты помнишь о своём прошлом, можешь сделать выводы и проанализировать. У меня такой возможности нет.

"- Мистер, послушайте. У меня нет денег, чтобы заплатить вам за своё освобождение. Нет никакой стоящей информации. И думаю, вам не нужна плата сексом, безусловно, вы не обделены женским внимание. Я бесполезна вам абсолютно. Меня даже нет смысла убивать. Что я скажу? Он был лыс? Святые небеса! Да сейчас каждый второй лысый. Тем более, это ненужные расходы – сколько там пули стоят?
- Ты не права. У тебя ответственная роль.
- Не понимая. Какая?
- Роль приманки. Если Джон защищал тебя, значит ты ему зачем-то нужна, а раз так, он придёт за тобой. Тогда я его и убью.
- Кажется, роль червяка, болтающийся на крючке, у меня лучше всего получается.
Я не скрывала своей горечи. Теперь мне было понятно, почему я до сих пор жива.
- Но вы ведь не будете ждать его прихода вечно, так ведь? – бесцветно спросила я, уже зная что меня ждёт.
- Неделя – это максимум.
- А затем?
- Ликвидация.
Я была ошарашена и напутана столь откровенным заявлением. Хотелось кричать, метаться, бросаться на стену, но я только кивнула – получилось даже несколько деловито – и села на диван. Он созерцал меня с терпеливым безразличием - сосредоточенный, невозмутимый, под мышкой зажата газета. Перспектива ждать момента развязки казалась невыносимой.
- У приговорённого к смерти есть так называемое "последнее желание". Могу я воспользоваться этим правом?
- И чего же ты хочешь?
- Всего лишь тетрадь и ручку."
Разговор состоялся на четвёртый день моего заточения рано утром – время мне услужливо сообщил мужчина.
"Он", "Мужчина" – его безликость меня нервировала. Мне хотелось как-то его определить лично для себя, но он словно мыло в воде – умело ускользал, пряча свою суть. Несколько раз я порывалась назвать Маска, но это прозвище проводило параллель между комедией с одноимённым название, вот только в этом мужчине не было и намёка хотя бы на улыбку.
В нынешнем свете фраза "Приговорённые к смерти" звучала глупо. Ведь мы все изначально приговорены, разница только в том, как долго длиться заключение каждого из нас. Что если земля – это тюрьма? А наше пребывание здесь – это отбывание срока и чем длительнее он, тем тяжелее совершённое нами преступление? Тогда что в этом случае самоубийство? Своеобразная взятка и уклонение от приговора? Побег из тюрьмы?

Пролетел ещё один день. Какие сухие слова. Безжизненные. И не способные передать моих чувств.
За это время я так и не смогла ничего добиться от Него. Я даже не смогла придумать ему прозвище.
В последние дни Он взял привычку садиться на первую ступеньку лестницы и рассматривать меня. Он смотрит прямо, очень внимательно, при этом он не двигается и не моргает. Он словно раздевает взглядом, но не как любовник, а как учёный-физик, разбирая меня на частицы, молекулы. И в такие моменты кажется, что меня больше нет, распадаюсь на атомы и превращаюсь в ничто. Это пугает, но в тоже время показывает бессмысленность всего (деньги, власть, успех), за что люди цепляются. Мы изначально молекулы, которые собрались в одном месте и даровали нам плоть, но Вселения всегда стремится к разрушению, и мы снова и снова разлетается на атомы, чтобы затем снова собраться. Жизнь – хаос, вот только душа стремится к постоянству. Отчасти из-за этого мы стремимся найти какой-то якорь (религия? Семья?), чтобы хоть на какой-то срок, пребывая в тихой гавани, но Вселенная, словно первоклассный сыщик, отыскивает наше тайное место и применяет к нам свой закон: бум! И мини-большой взрыв срабатывает, разнося нас и всё, что зацепит взрывной волной, на частицы, атомы и молекулы.
"В прошлой жизни я был…" периодически доносится с какой-то стороны, но даже если представить, что реинкарнация действительно имеет место быть, то что с того? Я, прожив двадцать три года, ни разу не нашла пользы от такого положения дел. Это всё равно, как если мы садимся играть в настольную игру, где необходимо бросать кости и, сосчитав общее число, настолько передвинуть фишку. Можно пройти десять клеточек или даже добраться финишной прямой, но наткнуться на ячейку "Вернитесь на старт!" И уже не имеет значение, сколько ты успел пройти и что чувствовал в ходе продвижения по игровому полю – это всё становится не важно, потому что ты начинаешь сначала, как если бы "дворники" смахнули с лобового стекла всё, что ты успел пальцем написать на запотевшем окне. С нуля. И хоть проходя по тому же маршруту у тебя и может появиться ощущение, что ты здесь бывал (дежавю?!), но в целом это никак не повлияет на саму суть: ты начал со старта. И это совсем не значит, что ты сам играешь в эту игру, вполне возможно, что твоя участь менее привлекательна – ты фишка, которую передвигает в своей партии кто-то значительно больше и сильнее (титан?) и его оппонент заходится в диком хохоте (гром?), видя, что его фишка попала на ячейку "Пропустите ход!"
Есть одно замечательное латинское выражение "Abyssus abyssum invocat". В нашем случае, как мне кажется, это выражение как нельзя лучше подходит к нам – бездна взывает к бездне. Сейчас, когда конец так близок, в моей голове постоянно проносятся сцены моей смерти: вот он заходит и, взмахнув катаной, одним взмахом отсекает мне голову. Или, подняв пистолет, нажимает на курок, и яркое алое пятно, подобно предвестнику моего личного "Большого взрыва", разрастается в области сердца. Подобные мысли, скорее даже ведения, преследуют меня с маниакальной настойчивостью. От этого содрогаешься, но поразмыслив, становится ясно, что это больше похоже на действие, с такой активностью применяющееся в старину: выпивать немного яду, чтобы приобрести иммунитет. Это работает. В какой-то момент я уловила, что бесстрастно думаю: "Да, почему не сейчас, если этого всё равно никто из нас не избежит?" Но где-то далеко внутри, в самом дальнем уголке души, громыхая цепями, с заломанными руками и извиваясь с отчаянностью доведённого до ручки человека, нечто, очень похожее на меня, издавая дикие вопли, кричит: "!!!!!!!!Нееееееет!!!!!!!!"
И в моменты, когда на меня снова набрасываются - совсем как разбойники в тёмном переулке - видения своей гибели, мне думается, что после этого я вернусь к нему – призраком? Переродившись? Мыслью? Тенью? Ощущением? – и потребую вернуть мне прикарманенную частицу меня, вот только сложность в том, что к тому моменту эта молекула станет частью Его, и мне, чтобы забрать её, придётся вырвать насильно. И это неминуемо приведёт к тому, что забирая своё, я заберу и его частицу. Это как соль растворённая в воде: чтобы вернуть кристаллы, придётся выпарить воду. А потом уже Он, желая возвратить себе своё, придёт ко мне, за мной. И мы, словно гороскопный знак рыб, будем вечно гоняться за хвостами друг друга, вертясь по кругу как вечный "волчок". Прокляты друг другом. Как если бы мы, ещё при первом Большом взрыве, совершили нечто, за что нас изгнали из Эдема и заставили таким образом понести наказание.