Рута майя 2012, или конец света отменяется 39

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВОСЬМАЯ
ЧИКАННА

– «Чиканна – «Дом пасти змеи», – прочитала Марина Томина название археологического комплекса, куда они добрались после часа езды от Кохунлича. – Как романтично!
– Что ж, пойдем на поиски «змеиной пасти», – откликнулся Беловежский.
– Полюбопытствуем, что за городище такое, – и Марина углубилась в чтение информационного стенда.
– А-а, хочешь быть умнее меня? – сострил Александр.
– Так приобщайся. Можешь переплюнуть меня. Я читаю инфу на испанском, а ты читай на тарабарском. Вот, средний стенд, – предложила девушка, веселясь.
– Что-о-о? На каком-таком тарабарском? – возмутился Саша.
– Ладно-ладно. Полагаю, здесь на майяском написано?
– Увы! Умничать не буду. На таком майяском я плохо читаю, – сдался он. – Буду смиренно читать на английском.
– А на каком майяском ты читаешь?
– На иероглифическом, только.
– Вот те на. Только? Думаю, современные майя не могут этим похвастаться, – с восхищением поддержала спутника Марина.
– Не могут. Но не их в том вина, – вздохнул Саша, обнял девушку, и оба погрузились в чтение.

Выяснилось, что настоящее название городища неизвестно. Небольшое поселение возникло еще в доклассический период, примерно с четвертого века до новой эры. Однако сохранились, скорее всего, сооружения поздней классики и начала постклассической эпохи. Вероятно, здесь проживала знать региона, подчиненного Бекану, судя по декору на постройках городища.

– Это же Рио Бек! – радуясь тому, что научилась узнавать этот стиль майяской архитектуры, вскричала Томина, завидев первые здания.
– Умница ты моя! – с легкой иронией, но ласково похвалил ее Саша.
– А вот и пасть! – зачарованно прошептала девушка, указывая на устрашающую широкую длинную щель в почве. Казалось, здесь произошло землетрясение, земля разверзлась, образовав провал наподобие подземного грота и обнажив многослойную каменистую твердь в разрезе.
– Это Юкатан, Мариночка. Здесь совершенно немыслимая геология, – пояснил Беловежский. – Так возникают сеноты. Собственно, это, судя по всему, и есть маленький сенотик, только без воды. Хотя, как знать, в сезон дождей он может заполняться. Смотря, какой глубины эта щель, а то, вполне возможно, где-то в глубоких недрах и сейчас есть вода.
– Вода! Значит, мы и это городище не сбрасываем со счетов?
– На этом полуострове подобные провалы есть повсюду. Название Чиканны ничего нам не дает. Но мы никакое городище не исключаем из рассмотрения.
– Расскажешь мне про сеноты?

– Я не геолог, но то, что знаю, расскажу, когда мы познакомимся с настоящим сенотом, ладно? А сейчас, наслаждайся великолепным образчиком стиля Рио Бек! – И Александр решительно направился к не очень высокому, трехэтажному сооружению.
Время отнеслось к нему без уважения. Реставраторы закрепили остов всего здания беспорядочным нагромождением камней, сглаживающих его очертания. Более обширное основание покоилось на низкой платформе и представляло, видимо, первый этаж с галереей комнат. Второй этаж терялся в груде камней. Третий же возвышался полуразрушенной башней, почти изящной в завитушках барельефов. На вершине ее угадывались обломки кровельного гребня. Гостеприимно зиявшие дверные проемы наверху зазывали в свои недра.

Обойдя здание и подбираясь к нему с фасада, путешественники испытали шок и застыли в немом изумлении. Уже на нижней платформе хищно дыбились каменные зубы гигантского чудовища. Все здание напоминало голову этого монстра, а портал первого уровня, обрамленный крупными загогулинами барельефа, даже в таком полуразваленном состоянии казался его отверстой пастью.

– Опа! – ухмыльнулся Беловежский.
– Вот оно, – пролепетала Томина. – Змея! У-у, змеище!
– Думаешь?
– Полагаю, очередной вход в подземный мир.
– Тогда пошли! – подбодрил Александр. – Добро пожаловать в инфрамундо! Нам не в первой.
– Это уж точно, – кивнула девушка.

Они смело шагнули в пасть чудища и добровольно дали ему поглотить себя, взбежав по лестницам, ведущим в никуда, в разрушенные проемы. Саша поиграл в альпиниста и начал карабкаться по отвесным грубым камням. Он распрямился на узком перекрытии, венчавшем арочный проем, и благоговейно оглаживал узоры барельефа и древние камни. А Марина нерешительно затормозила в проеме и осталась стоять внизу, с любопытством озираясь.

– Саша! Какое странное украшение наверху, – вдруг крикнула она.
На скругленных углах башни торчали забавными зубьями каменные хоботки.
– Это носы Чаков, – подсказал Беловежский, свесившись прямо над головой девушки. – Во всяком случае, в описании этого здания упоминались Чаки. Так их везде изображают.
– Чак – это бог дождя? – уточнила Томина.
– Именно. Дождя, грома и молний.
– Понятно, майяский Перун! – Марина старательно вглядывалась в барельефы: – И что символизируют эти носы?
– Залезай ко мне. Отсюда тебе будет лучше видно, а мне будет удобней с тобой беседовать, – позвал ее Саша. – Не бойся. Давай руку. Я помогу.

Девушка, воспользовавшись предложенной помощью,  взобралась наверх, на более широкую, противоположную перемычку арки и примостилась на камнях, продолжая созерцать Чаков.
Саша убедился в ее безопасности, побалансировал на камнях и сиганул прямо на «нос монстра», где и устроился поудобнее, чтобы обозревать окрестности.
– Я точно не знаю, что это символизирует, – заговорил он, наконец. – Однако с доклассических времен Чака изображали с особо выдающимся носом. Вообще его образ легко узнаваем везде: и на стелах, и на барельефах, и на керамике. У него много присущей только ему атрибутики. Надо заметить, весьма забавный персонаж.
 Томина внимательно слушала своего спутника, продолжая сканировать взглядом причудливые зигзаги барельефа.


Внезапно мне чудится какое-то шевеление. Будто легкая тень скользнула между хоботками Чаков. Я отвожу взгляд, посчитав, что просто утомилась смотреть в одну точку, вот и мерещится. Но любопытство заставляет меня снова повернуться к Чакам, и я столбенею.
На противоположном арочном перекрытии, на том самом, где недавно нависал надо мной Сашка, кривляется и пританцовывает странное существо. Руки и ноги его отливают змеиной чешуей зеленоватого цвета, словно он одет в обтягивающий комбинезон из кожи змеи. Он подпоясан плетеной веревкой, завязанной вместо пряжки мудреным узлом, из которого свисают, извиваясь,  тоненькие змеюки. На шее красуется ожерелье из человеческих глаз, а на грудь оно ниспадает перевернутым сосудом с выползающими змеенышами. Просто змеиная симфония какая-то!
Поборов страх и ступор, я включаю в себе исследователя и продолжаю бесстрашно и беспардонно разглядывать пришельца. Добираюсь взглядом до его физиономии. Рот его открыт в усмехающемся оскале. Над верхней губой сильно выдается вперед чуть загнутый нос. Двигаясь, он не то от удовольствия, не то от агрессии высовывает длинный гибкий заостренный язык, а затем втягивает его обратно. На месте ушей под палящим солнцем переливаются перламутром крупные раковины. В больших округлых глазах безумно вращаются зрачки. На долю секунды они застывают, и тогда взгляд их владельца становится лукавым и чуть ехидным.

Увенчанная диадемой голова его обхвачена ее причудливыми извилистыми узорами, которые сходятся на лбу и вздымают раковину. В овале ее сердцевины перекрещиваются, наподобие Андреевского креста, две ленты.
Он продолжает совершать хаотичные движения, размахивая странным томагавком. В левой руке наперевес он осторожно, словно драгоценный ридикюль,  сжимает за массивную ручку тяжелый овальный предмет, похожий на камень.

– Ты кто? – отваживаюсь спросить я.
– Ты же догадалась, – насмешливо вперив в меня зрачки, шелестит существо. – Я Чак! Ча-ак-Ча-ак!
Он заливается шипящим, щелкающим смехом, высовывает извивающийся язык и, дергаясь в ритуальном танце, машет томагавком.


– Я много читал про Чаков, – донесся вдруг откуда-то, будто издалека, и пробился к Марининому сознанию голос Беловежского. – Чак ведь связан с основанием династии Кануля.
Саша подумал, что эта тема будет нужна ему для диссера и что надо будет доскональнее ее проработать, оглянулся на Марину, отметил про себя ее заинтересованный взгляд и засмеялся:
– Майянисты все пытаются объяснить его атрибутику. У змей, к примеру, вообще много функций в мезоамериканской мифологии. Считается, что змеи отражают силу и могущество, потому как имеют способность связывать разные уровни мироздания: небеса, землю и подземный мир. В случае с Чаком змеи, вероятно, аллегория течения, текущих струй, развития и плодородия. Ракушки на ушах и голове тоже олицетворяют его связь с водным миром: все-таки в его ведении дожди. К тому же изображали его либо со змеиным языком, либо дующим или плюющимся, что, наверно, означало вливание им плодородия в землю. Но Чак все же божество небесное. Скорее всего, отсюда перекрещенные ленты в ракушке его тиары как атрибут небесной полосы в символике майя. Да, еще он держит необычный топор, очевидно, воплощение молний. Иногда топор рисовали с всполохом на древке, или же черенок завершался опять же змеиной мордой. Змея из-за блестящей с отливом кожи, возможно, тоже символизирует молнию.

Саша помолчал и опять посмотрел на реакцию девушки. Та скользнула по нему взглядом, улыбнулась и опять уставилась на носы Чаков.
– В другой руке, – пояснял Саша, – он сжимает непонятный камень, очевидно, символ грома.


Я с пристрастием изучаю удивительное существо, вникая в объяснения Беловежского. А Чак уморительно повращал зрачками в разные стороны и неожиданно задорно подмигнул мне круглым глазом, будто говоря: «Да, это я. Я такой. Это все про меня». И тут божок поворачивается вокруг своей оси, взмахивает камнем-ридикюлем, и я, кинув было взгляд в сторону Александра, уже не вижу его. Прореха у ног вдруг запечаталась каменным массивом. Все здание странно зашевелилось, и из его вершины потянулись к небу многочисленные ветви могучего дерева.

Я вцепилась пальцами в камни, но осознала, что сижу незыблемо, в безопасности. Волнение о том, как там Сашка, тоже быстро улетучилось. Я слышу его размеренный голос, который с той же невозмутимостью и легкой усмешкой произносит:
– Есть один интересный мифологический сюжет, над которым ломают головы ученые. Мне кажется, тебе как этнологу и журналисту, собирающему всякие местные небылицы, с одной стороны, а с другой, как ярой поклоннице ягуаров будет интересно. Этот миф называется «жертвоприношение Младенца-Ягуара».

Здание-руина, на которое мы взобрались, исчезло. Оно превратилось в бесформенный холм. Он устремляется ввысь непонятными округлыми наростами, чья поверхность подозрительно отливает на солнце, совершает чуть заметные скользящие перемещения и будто дышит. Все это походит на беспорядочно сложенные кольца гигантской змеи.
Боковым зрением я скорее почувствовала, нежели увидела, новых персонажей происходящего. Из-за густых ветвей дерева-великана выдвигается устрашающая фигура. Меня пронзает ослепительное «дежавю». Доли секунды щелкает поисковик в памяти, отыскивая нужный файл. И я его узнаю! Его трудно не узнать! Этот зловещий оскал черепа, этот пузатый скелет – облик Бога Смерти, который я уже видела на фризе в Тонине. Там он был воплощен в камне. Сейчас он, как в замедленной съемке, перемещается по поверхности этого немыслимого холма, а в костлявых руках держит обнаженного надрывающегося от крика  младенца.

Голова малыша неестественно вытянута и украшена убором из цветов и сверкающих камней, очевидно, драгоценных. На лице я рассмотрела небольшой острый нос и не менее острый язык. На лоб ему спадает пучок длинных волос, стянутых в узел на макушке. На щеках, плечах и голой попке темнеют ясно различимые ягуарьи пятна.  Он отчаянно брыкается пухлыми согнутыми человечьими ручками и ножками. Но вместо ступней вверх то и дело выталкиваются трогательные мягкие лапки котенка-ягуара. Щекоча и хлестая костлявое бедро страшного мучителя, болтается длинный гибкий плюшевый ягуарий хвост.

Оторвав взгляд от  несчастного младенца, я замечаю, что Чак предался ритуальному танцу с особым усердием. И в такт его движениям раскачиваются тяжелые ветви могучего дерева. Наконец, Чак, застыв на мгновение, размахивается топором и бьет им по склону холма перед собой. Сверкнула молния, раздался страшный треск и посыпались искры, словно электрический разряд попал в каменную твредь. На склоне шрамом от ожога наметилась нервная трещина. Чак снова забился в дикой пляске. Взмахнув на сей раз камнем-ридикюлем, он обрушивает его точно на место трещины-шрама. Оглушительный грохот, как раскаты грома, сотрясает все вокруг, так что камни начинают ходить ходуном и закладывает уши.

И разверзается твердь холма, обнажая глубокую расщелину. К самому ее краю подскакивает Бог Смерти, держа свою несчастную жертву за маленькие нежные ножки, и, издав, нечленораздельный победный вопль, разжимает костлявые пальцы, выпуская младенца из рук. От шока или от разрыва сердечка малыш затих. Кувырком, медленно он начинает лететь в чрево пропасти. Противно захихикал Чак. Я в ужасе вскочила на ноги и ринулась к обрыву.


– Куда ты так резко? – услышала она голос Александра и ощутила на своем локте его цепкую хватку.
Они оба стояли на широкой перемычке над арочным проемом и смотрели вниз.
– А ты права, похоже, – засмеялся Беловежский. – Это лестничное пространство такое узкое, что напоминает ту расщелину. Знаешь, я читал одну статью, некоего Ван-Аккерена . Так вот у него очень необычная точка зрения по поводу этого мифа с Младенцем-Ягуаром.

– Какая же? – Марина пришла в себя и постаралась придать своему голосу искреннюю заинтересованность, опасаясь, что ее проницательный друг заметит ее замешательство.
– Посмотри на эти лесенки. Тебе ничего не напоминает то, как они расходятся и ведут  в разные  стороны вверх к дверным проемам? – спросил Беловежский.
Томина задумалась и вдруг сказала:
– Если бы здесь вместо ступенек была просто покатая поверхность, я бы сказала, что это напоминает мне этакую мини-площадку для игры в мяч.

– Точняк! Так вот этот Ван-Аккерен полагает, что расщелина в этом мифе – это поле для игры в мяч. Ведь в Мезоамерике это поле считалось переходом в подземный мир. Таким образом, Младенец-Ягуар – это своеобразный мяч. А весь сюжет станет основой будущей игры в мяч, игры, связанной тем самым с глубинной символикой этого мифа.
– Если честно, я ничего не поняла, – призналась Марина. – Зачем вообще нужно было этого несчастного малыша куда-то швырять? Что все это означает? Опять напрашивается вопрос: что они пили?

Беловежский усмехнулся:
– Попробую тебе объяснить, ведь, по мнению ученых, сюжет этот не прост и не без космологии, как ты любишь. Только, наверно, нам пора идти дальше смотреть это змеиное городище.

Они спустились и на минуту застыли перед оставленным ими зданием.
– Пожалуй, все это сооружение очень подходит к нашему мифу, – рассуждал Саша. – В изображениях этого сюжета на керамике холм представлен нагромождением толстых изгибов тела змеи или, скорее даже, змей с разверстыми мордами по разные стороны. Он связан с Чаком, этот холм, потому что у них на теле присутствует одинаковая змеиная чешуя. В свою очередь на холме произрастает дерево Паш. А оно, по некоторым версиям, является чуть ли не братом-двойняшкой самого Чака. Так что этот зооморфный портал здания и носы Чаков в его верхней части невольно напомнили нам эту историю.

Они двигались по дорожке к следующему комплексу зданий. Но Марина не чаяла разобраться в истории с малышом-ягуаром и потребовала от Саши дальнейших разъяснений.
– Этот сюжет восходит, пожалуй, к мифам творения, – охотно продолжал Александр. – Новая эра началась для людей с сотворения Солнца, Луны и кукурузы. Сами люди были созданы из маиса, помнишь?
– Да-да, – поспешила ответить Марина.
– А помнишь ли ты, кого олицетворяли ягуары?
Томина опять кликнула свой внутренний поисковик и радостно вспомнила:
– Ночное солнце.

– Совершенно верно. Младенец-Ягуар ассоциируется у них с заходящим солнцем, которое в подземном мире превратится в ночное, чтобы затем наступил новый день, и взошло дневное Солнце. Выход дневного светила из подземного мира – это ежедневное возрождение, рождение к новой жизни. Без жертвы нет новой жизни. Малыша-Ягуара приносят в жертву. Его палач – один из владык подземного мира, Бог Смерти. Чак необходим всего лишь для того, чтобы отворить вход в инфрамундо.

Марина слушала, как зачарованная.
– Однако в этом сюжете сливаются два мифа. Иначе, почему Чак  здесь зовется «Чак первого дождя?» – Беловежский сам увлекся рассказом. – Почему на голове у Младенца отличительные признаки молодого бога Маиса: и прическа, и украшения? Почему подземное Солнце оказалось младенцем и   лежит в позе зарождающегося бога Маиса? Очевидно, эти два персонажа здесь смешиваются. Именно Чак своим топором вскрывает землю, чтобы можно было посеять зерно кукурузы. И в таком случае Младенец-Ягуар здесь и есть то самое зерно. Но Чак же пошлет обильный дождь, чтобы напоить землю. А его брат, дерево Паш, намекает нам, где именно совершался этот ритуал  жертвоприношения, где именно Чак разверз почву, где именно Бог Смерти кинул Ягуара в бездну. Это местечко Пашиль. Там, согласно книге майя-киче «Пополь-Вух», и была засеяна и выращена кукуруза, из которой боги создали настоящих людей. И снова нет новой жизни без жертвоприношения. В этом варианте мифа Младенец-Ягуар – это семя маиса, похороненное в землю, чтобы взойти потом початками кукурузы.

– А теория этого голландца, как его, Аккерена, про игру в мяч каким боком пристегивается? – недоумевала Марина, поборов свое восхищение и желая дотошно докопаться до всех деталей.
Саша расхохотался на ее слова, но тут же посерьезнел:
– Здесь опять «Пополь-Вух» в качестве источника и анализ всей мезоамериканской мифологии. Ты героев-близнецов…?
– Конечно, помню, – перебила Марина. – Ты меня просто-напросто экзаменуешь. Отвечаю, как отличница, на экзамене: Хунахпу стал Солнцем, а Шбаланке Луной. Ты ведь об этом хотел спросить?

Беловежский опять развеселился, обнял девушку и одобрительно-покровительственно чмокнул ее в лоб. Она выбралась из его рук, всем своим видом выказывая нетерпение.
– Верно, – сдался Саша. – Но Луну майя часто считали Ночным или подземным Солнцем. Так что оба близнеца – солнечные герои, то есть Солнце дня и Солнце ночи. Когда в Шибальбе Хунахпу потерял голову, а Шбаланке играл с владыками в мяч, эта игра в мяч, по сути, сцена обретения обоих Солнц и переход от ночного Солнца к Солнцу дня.

– Насколько я понимаю, это вечная тема возрождения: умирания и нового рождения, увядания и нового цветения природы, будь то смена ночи и дня или смена времен года, – подытожила Томина. – Красивый миф! И плут Чак уже не кажется отрицательным персонажем. Он рассекает земные недра и удобряет их во имя новой жизни.
Александр лукаво посмотрел на спутницу:
– Плут Чак? С чего ты взяла?

Томина вдруг осознала, что проговорилась, но обрадовалась, что на ее раскрасневшемся от жары лице подступившая к щекам краска не будет заметна, и нашлась, что ответить, хотя и засмеялась чуть наигранно:
– Не знаю. Эти носы торчат так дерзко и насмешливо. Мне кажется, он плутоват.
Неловкость от неумения врать, нежелание рассказывать увиденное охватили ее, и она споткнулась о торчащий из земли корень.

– Ой! – вскрикнула она и стало не до Чака. – Тьфу!
– Ударилась? Больно? – участливо спросил Саша.
– Да нет. Я же забыла надеть кроссовки и лазаю по этим дебрям в моих любимых парадных шлепанцах. Ну, вот, кажется, я их угробила.
 Она присела, изучая нанесенный шлепкам ущерб.
– Живы?
– Вроде живы, но на ладан дышат. Надеюсь, они позволят мне догулять по Чиканне и доковылять до авто.

Главная площадь, где они оказались, с востока закрывалась длинным одноэтажным сооружением. Кровельная часть здания по всей длине была обильно декорирована и справа намечался обломок гребня. Три сквозных портала обозначили входы внутрь здания.
Центральный вход, казалось, давил чрезмерно вычурным орнаментом барельефа, однако вызывал благоговейное почтение.

– Вот он где, «дом пасти змеи», – торжественно провозгласил Беловежский.
И действительно на них взирало чудовище: частоколом   пугающих каменных зубов нижняя челюсть выдвинулась вперед, образуя крыльцо. Алчно зияющая пасть представляла вход и была оторочена зубами и сверху. Линия зубов убегала в разные стороны от дверного проема, придавая всей «физиономии» выражение недоброй ухмылки. Прямоугольный карниз над проемом казался длинным выступающим тяжелым носом, по бокам просматривались отделанные загогулинами глаза, пожирающие путников пристальным всевидящим взором.

– Странно, здесь в аннотации сказано, что это «чудовище земли» как ипостась бога-создателя Ицамны. В других городищах «монстров земли» не называли Ицамной, – поделилась своими сомнениями Томина.
Беловежский с минуту молчал, играя в гляделки с каменным монстром, и медленно отвечал:
– Если честно, меня это тоже удивляет. Хотя, наверно, я догадываюсь, откуда ветер дует. Я читал как-то одну гипотезу…
– И что там? – поторопила его Марина.
– Да в целом ничего нового. Дескать, во многих космогонических мифах, до акта сотворения мира в водных просторах космоса-хаоса обитало некое чудище, мифический дракон.

Слушая, Марина отважно щупала зубья «дракона», выказывая ему полное отсутствие страха. Саша же достаточно фамильярно трепал «чудище» за «усы", детали барельефа, и нагло осматривал эту ухмыляющуюся «морду».
– В Мезоамерике, как уже известно, тоже верили в такие существа, которые барахтались в водах подземного мира, связывая его с землей и небом. Такими драконами считались разного рода амфибии и рептилии, часто, крокодилы.
– Ой, помнишь в Баламку на фризе амфибии? – радостно закричала девушка.

– Да-да. Так вот крокодилы у майя ассоциировались с драконами. На суше таким драконом могла быть игуана, по-майяски, «ицам». Космос, по теории некоторых исследователей, виделся майя «домом игуан», где четыре игуаны составляли  стены и потолок пространства, внутри которого и сложился наш мир. Дом по-майяски – «на». Вот тебе и «Ицам На».

Марина в изумлении уставилась на собеседника. А тот невозмутимо продолжал:
– Итак, Ицамна – верховное божество, создатель, персонификация космоса. Так или иначе, бог Ицамна – покровитель сторон света, дорог, гор, водных пространств, дождей и тех же амфибий. Веками некая рептилия являла собой единство мира, сливая воедино воду и сушу, растительность и животный мир. Переход между этими мирами ассоциируется с «монстром земли». При таком подходе он, вероятно, имеет право рассматриваться как одна из ипостасей бога-создателя Ицамны.

Беловежский вдруг резко прервал вещание и вперил взор в стену. Там выделялся бледно-розовыми изящными линиями рисунок на остатке штукатурки.
– Иди сюда, – позвал он Марину. – Видишь, красота какая?
– Что это?
– Малюсенький фрагмент сохранившейся надписи. А теперь представь, что все эти стены могли быть испещрены иероглифами. Мы ясно видим следы красной охры в разных местах здания, а внешние его стены явно содержали тексты…
– Сколько можно было бы узнать из этих надписей! – огорченно протянула Томина, перебив Сашу.

– И не гадать, кто здесь жил, было ли это городище резиденцией знати или малым культовым центром и так далее и тому подобное, – уныло подтвердил Александр. Но быстро воспрял и с улюлюканьем вбежал «во чрево чудовища», крикнув девушке:
– Настрой фотоаппарат, Маришка! Пощекочем этому монстру нёбо!

Она в недоумении, не подозревая, что затеял ее попутчик, спрыгнула со ступеней платформы, схватилась за камеру и щелкнула как раз в тот момент, когда Саша растянулся поперек портала параллельно полу, упираясь обеими ногами в один его косяк, а руками – в противоположный.
– Костью в горле «чудовища земли» или в пасти змеища! – в восхищении оценила она Сашин акробатический трюк.
– Дай-ка глянуть, как я там запечатлелся?
Марина открыла фотку и ойкнула:
– Смотри, дата сменилась.

– Здорово! Я проник в пасть змеи, когда на родине наступило первое апреля! Не обижайся, дружок Ицамна, – Саша добродушно похлопал монстра по зубьям, – это была добрая первоапрельская шутка русских ребят.
Они залились смехом и направились к выходу из городища, Марина при этом комично приволакивала сломанный шлепанец.
– Опять дырка в земле, да глубокая и камушками оторочена, – заметила она, указав на небольшую в диаметре чернеющую яму, зиявшую возле дороги. Слоеная каменистая порода с неровными краями обрамляла эту маленькую бездну, в которую уползали плети корней. Аннотация гласила, что эта яма служила колодцем и хранилищем воды.

Томина с трудом доковыляла до машины. Немногочисленные посетители Чиканны разъехались. Их автомобиль единственный украшал обширную парковку, не считая крупный черный пикап возле самого входа на территорию археологической зоны, на котором значились буквы INAH. Он явно принадлежал администрации городища.
Марина буркнула, что должна переодеть обувь, и отдала Саше ключи от машины, чтобы он срочно включил кондиционер в салоне. Она стояла на одной ноге, придерживаясь рукой за открытый багажник, когда машина вдруг неожиданно с громким стуком дернулась и прыгнула прямо на нее.
– Сашка, ты что творишь? – в ужасе закричала она, и, как была в одном кроссовке, выбежала к водительской двери узнать, что натворил Беловежский с арендованным Доджем. И окаменела.

***
– Вам удалось определить местонахождение такого автомобиля?
– Да, сеньор, мне доложили, что он сейчас в Чиканне.
– Задержите его владельцев, не дайте им оттуда уехать раньше, чем через полчаса.
– Каким образом?
– Как угодно! Придумайте что-нибудь. Я буду в Чиканне уже минут через двадцать-тридцать.
– Хорошо, дон Педро. Сделаю.