Глупый Томми

Самому дорогому человек.
Я как обычно сижу на своем балконе.
Скажи, как много человеку ну
жно времени, что бы понять, что происходит. Чтобы осознать, что кто-то ушел. Почему осознание происходящего пришло ко мне только через 6 месяцев после просмотра какого-то жуткого драматического фильма о не менее жуткой семье? Уже половина одиннадцатого, а из меня вырывается желание идти на кладбище. Подойти к молодой могиле и просить прощения тысячи раз у молчащей пустоты.
Я вижу его иногда. Почему-то никто не может меня понять, когда я кричу ему, когда зову его. Но все крутят у виска. Что со мной, мам?
Мистер Томсон согласился забрать меня  к себе домой на то время, пока ты будешь в больнице. Мам, что говорят врачи? Я очень волнуюсь.
Порез ну руке уже заживает. Не знаю, как же меня так угораздило. Хорошо, что все проходит.
Томми опять гуляет один по городу. Наверно, он тоже что-то чувствует, о чем-то догадывается, но я не могу понять: Что же так долго крутится у него в голове.
По поводу меня не волнуйся. Мистер Томсон оказался очень милым человеком. Мы часто гуляем вместе. Он покупает мне сладости каждый вечер, и мы смотрим мультики до десяти часов.
Жду тебя дома, твоя дочь
Констанция

“…Вы мне сначала говорите о том, что нужно быть сильной. Что нужно держать себя в руках. Что нужно глубоко дышать и делать вид, что тебя, черт побери, ничего не тревожит и жизнь прекрасна, что жизнь идет дальше, пускай с  другой-третьей парочкой стариков на  борту.
С каких пор вы стали таким лицемером, доктор?  Вы всю свою жизнь отдали на то, чтобы читать книги различных психологов, которые кончали с собой к старости, на изучение философии, которую придумали идиоты, которым нечего делать.  И вы, после всего этого говорите мне, что разобрались в жизни и человеке?
Доктор, а у вас есть семья? Да, у вас есть семья, и именно фотография вашей семьи стоит на столе, и вы частенько посматриваете на маленькую дочурку за стеклом этой рамки. Так скажите мне, доктор, если бы ваша дочь вдруг решила, что ей ни к чему кровь в венах, вы бы делали вид, что ничего не произошло. Вы бы думали, черт побери, что жизнь прекрасна, что она идет вперед? Что же вы, доктор, молчите?
Моей дочери только 14 лет, доктор. Я никогда бы и не подумала о том, чтобы человек смог бы быть до такой степени стойким.
Мы так часто путаем сухость, бесчувственность  характера с силой, что сами становимся последними мерзавцами.
Я не могла стоять рядом, когда моя мать билась в агонии, когда рак выжимал своими жирными руками последние соки из нее,  как она кричала, просила, молила о помощи, но никто не мог ей помочь. Никто. Такие же как вы доктора стояли и смотрели,  мечтая лишь о том, чтобы она отъехала поскорей, потому что в одиннадцать чертовых часов будет идти футбол.  Футбол же намного важнее человеческой жизни. Самое главное – получать от жизни удовольствие. Не так ли, доктор? Развлечение любой ценой, пускай даже придется идти по телам тех, кто рвет на себе кожу, кто давиться языком, у кого легкие сгорают внутри тела.
Это развлечение не по мне, доктор. Понимаете?
“Дневниковые записи Кевина Саймсона
Запись номер 1
03.03.1998
На противоположной стороне улицы живет мой друг Томми. Окна его дома выходят на мои, поэтому мы частенько переговаривались и договаривались о будущей встрече, показывая и изображая различные предметы и вещи.
Он жил со своей мамой: замечательной женщиной с не менее восхитительным именем Присцилла, и сестрой Констанцией. День-в-день они занималась обычными житейскими делами и проблемами, но тем не менее, выглядели они все более чем счастливо
В тот день миссис Присцилла Шойцер вышла из дома в двенадцать ноль ноль и не возвращалась до двух. Томми, как я видел из своего окна, закручивал лампочку в люстре гостиной, которая ( он мне сам говорил) перегорела уже пятнадцать дней назад, но ни у кого не доходили руки ее сменить.
Закручивал он ее очень долго. Я даже удивился:”Почему он делает одни и те же повороты так часто, вращаясь всем телом. Раз-два, раз-два.”
Он был там, на табурете, закручивая лампочку
Но мне уже надо было уходить на сольфеджио, которым я занимаюсь уже как три месяца, и на занятие по пианино, которое ведет миссис Вельгаузер – старая немка со старым укладом девичьей жизни.
Когда я возвращался домой ( а было уже тогда пять минут четвертого), на лавочке у подъезда сидела в обморочном состоянии миссис Шойцер, возле которой не было ее Констанции (что меня крайне удивило), но вокруг которой носились врачи, полиция, люди.
Похоронили Томми второго марта в тот же год.
Глупый Томми”.
__________________
Мое единственное счастье – в моей Констанции. Не забирайте ее у меня.
Послушайте, доктор
Доктор, Не уходите!
Доктор!”