Русалии

               

В детстве бабушка нам часто рассказывала о русалках. Особенно  нравилось слушать эти истории тёмными ненастными вечерами, лёжа на тёплой печке при свете тусклой лампочки. В окружении пучков зверобоя, тысячелистника, мяты, ромашки и других трав, развешанных для просушки, в ореоле их запахов, перемешанных с ароматами топлёного молока, сухофруктов и лесных ягод, маленькое пространство печи казалось каким-то сказочным ковчегом, выплывшим из омутов фиолетового зазеркалья и таящего в тёмных углах своих, куда не проникал свет, логова существ, созданных исключительно для возбуждения и нагнетания страха.

Мы, я и мой двоюродный брат, лежали у самого края печи, затаив дыхание и приоткрыв рты, слушали бабушкины сказки о русалках. Сказки? Бабушка так не считала. Это я называл их сказками, но бабушка очень серьёзно утверждала, что, всё ею рассказанное, чистая правда, и происходило в этом мире, где мы живём, а не где-то в потусторонней метареальности. Сидя на диване и облокотившись на подушку, она неспеша вышивала, и, казалось, в такт ныряющей в ткань иглы, звучали её ровные, уверенные, без тени иронии и скепсиса, слова.

Русалок обычно изображают красивыми полуобнажёнными девушками с длинными распущенными волосами и рыбьим хвостом вместо ног. Это давнее, устойчивое представление о русалках, привнесённое из популярных сказок и мифологии, настолько доминировало в нашем сознании, что вообразить русалку как-то иначе было невозможно. Когда бабушка впервые решила рассказать нам о русалках, то мы ожидали услышать о плавающих и ныряющих среди камышей и коряг в тихой речушке симпатичных весёлых девушках, непостижимым образом ускользающих от взглядов людей. Однако то, что мы услышали привело нас в неописуемый ужас. Из слов бабушки выходило, что русалки могут быть не только красавицами-полурыбами, но и всякими странными и страшными животными, насекомыми, птицами, рыбами, земноводными, рептилиями или даже безобразными чудовищами. И уж добрыми и весёлыми они никак быть не могут.

 В древние времена всей этой чертовщине приносили жертвы в праздник русалий, чтобы задобрить её и не попасть к ней в лапы, откуда живьём можно было и не выбраться. Древний человек часто проводил время в лесу, на лугу, среди рек, озёр и болот, а там этой нечести полно. Теперь же цивилизация отодвинула человека от дикой природы, и люди забыли о существах, обитающих в лесных чащобах, в тихих речных заводях и среди болотных кочек. Однако время от времени и современный человек встречается с русалками, и не обязательно на реке или в лесу. Даже возле своего дома, в огороде, в саду… и тогда… Именно об этом и рассказывала нам бабушка вечерами под монотонное тикание «ходиков», ловко и как бы между прочим, управляясь с иголкой. Одна из таких историй мне особенно запомнилась.

Однажды мама бабушки, то есть наша прабабушка, вышла рано утром в огород. Солнце ещё и не собиралось всходить, и к горизонту только подтягивались летаргические бледно-розовые лучи, чтобы слившись, образовать узкую, едва заметную полоску рассвета. Лёгкий жиденький туман цеплялся разорванными хаотическими клочьями за листья растений, оставляя на них крупные халцедоны росы. Прабабушка склонилась над большим кочаном капусты, чтобы убрать с сочного листа толстого слизняка, и обмерла. Рядом растущий кочан дышал, двигая своими зеленовато-белыми боками. Она  подумала, что ей померещилось, зажмурила глаза, открыла их и… это был вовсе не кочан капусты, а огромная белая жаба. Она была очень толстая, с множеством жировых складок. Кожа у неё была гладкая, с тоненькими зелёными и сиреневыми прожилками, как у человека. Лапы были похожи на руки грудного младенца, только на концах пальцев, будто грубо и неумело приклеенные, торчали отвратительные, кривые, грязно-жёлтые когти.

 Это сочетание нежной умиляющей плоти и хищных орудий убийства, создавало настолько гадкий и отталкивающий вид, что нашу прабабушку начало мутить и тошнота подошла к горлу. Но страшнее всего были жабьи глаза – человеческие, но со взглядом существа, которому не ведомы никакие чувства, кроме чувства разрушения и уничтожения. Большие синие глаза, с веками, ресницами и даже слёзными железами. «Неужели эта жаба может плакать?» - подумала прабабушка. Взгляд-то чудовища говорил, что оно не способно ни на какие эмоции. Но это была последняя мысль мамы нашей бабушки. Она так перепугалась, что не чувствовала ни рук, ни ног, а уж мысли… какие там мысли. Она стояла как соляной столб. И если бы жаба вздумала сожрать её… Чудовище тяжело и громко дышало, глядя в упор, гипнотизируя и парализуя волю, и от одного этого взгляда можно было сойти с ума… Потом оно грузно прыгнуло к кусту смородины, и все жировые складки на его теле омерзительно завибрировали. На это было невозможно смотреть. Жаба сделала ещё один прыжок в сторону куста, затем обернулась, и её вполне человеческий взгляд красноречиво заявлял: «Мы ещё увидимся».

Несчастную женщину нашли лежащей среди кочанов капусты в огороде. У неё был глубокий обморок. Еле её в чувство привели.

Это был следующий день после русалий. Дело в том. Что первый ребёнок у неё умер двух дней от роду, а по поверью, у кого умирали некрещёные дети, должны были в день русалий идти в церковь, ставить свечи за упокой, а людям раздавать милостыню, то есть, по сути, приносить жертвы. Мама нашей бабушки забыла это сделать, вот ей и явилась русалка. Потом русалки являлись ей ещё не раз, то в виде гигантской медведки, величиной с крысу, то в виде противного едва оперившегося кукушонка с головой змеи, то длинного, как кочерга, сине-зелёного червя. Может и ещё чего  было, но больше нашей бабушке её мама ничего не рассказывала.

Я буквально оцепенел от услышанного. Мне казалось, что сейчас из-под дивана вылезет огромная жаба и, сделав гигантский прыжок, окажется рядом с нами на печке. А из тёмного угла выползут медведки и пиявки и станут вгрызаться в мои ноги. Я сцепил зубы, чтобы не закричать. Всю ночь мне снились кошмары, а на следующий день мы решили, что на речку купаться не пойдём. Под каждым кустом нам мерещились исполинские жабы, медведки и черви. Однако уже через несколько дней мы обо всём забыли. В один из вечеров мы вновь попросили бабушку рассказать о русалках. Принявшись за свою любимую вышивку, бабушка поведала нам историю намного страшнее предыдущей.

Произошло это недавно, лет несколько тому назад, в соседней деревне. Несколько девушек пошли в лес за грибами как раз на русалии. Встали чуть свет и побежали по утренней росе. Лес недалеко был. И по дороге зашёл у них разговор о русалках. Не верю, говорит одна из них, во всю эту еренду. Русалки, лешие, водяные… Всё это вчерашний день, пережитки язычества… Ой не скажи, говорит другая, говорят, что были случаи, когда русалки хватали людей и затаскивали в омуты, в водовороты, под коряги, а то могли защекотать или просто удушить. Да прекратите вы эти разговоры, говорит третья, а то в лес страшно идти. Ну да на этом бы и конец. Забыли о русалках, стали грибы собирать.

 И вдруг услышали будто плачет кто-то, жалобно, протяжно, с подвыванием, а потом мяучит и будто подсвистывает низко, вибрирующе. Та третья, самая трусиха, говорит, мол, пойдёмте домой. А первая – чего испугались? – птица какая-нибудь. А может волк? – говорит вторая. Разве волки так воюют? – отвечает ей первая. Остались. Дальше грибы собирают. И тут среди безветрия – травинка не шелохнётся – налетел  вдруг ветер холодный, студёный, до самых костей пробрало. И опять плач, но такой протяжный, неестественный, жуткий и как-будто со смехом.

Третья девушка не выдержала, ухожу, говорит. Вторая вроде как сомневается… И тут такой мрачный, леденящий, загробный смех прокатился по лесу, что ноги у всех подкосились – и рад бы бежать, да невозможно. И деревья, дубы вековые, сосны, ели вдруг стали мягкими, пластичными, будто вместо стволов у них змеиные тела появились. Воздух завибрировал, и в нём стали прорисовываться кошмарные существа, полусущества, обрывки, фрагменты  каких-то непонятных, невообразимых тварей, и лес наполнялся звуками настолько страшными для человеческого уха, что даже просто говорить о них и то жутко, не то что слышать. Третья из девчат, хоть как страх и не парализовал, а всё ж бежала, вторая кое-как плелась за ней, а первая застыла, как вкопанная, и вокруг неё вились в сумасшедшей пляске целые рои, клубы, тучи неописуемых чудовищ. Взрывы плотно-металлического, гулкого, тяжёлого смеха с очень высокими нотами рыдания, продавливали и разрывали лесное пространство.

Очутившись на опушке, обе девушки оглянулись, и то, что они увидели заставило их больше не оглядываться, а без остановки бежать в деревню. Волосы их подруги взмыли вверх. Щупальца, лапы, крючья, зелёные, ярко-красные, ярко-синие руки хватались за пучки её волос и отрывали бедняжку от земли. Её крик перекрывал смех русалок и останавливал кровь в жилах. Прямо их воздуха высовывались ужасные хватающие конечности самых умопомрачительных форм и срывали одежду с несчастной, а потом стали её щекотать. Её неистовый крик превратился в нервно-обескураживающий, психопатический смех, переходящий в рыдающий клёкот. Свою жертву русалки поднимали всё выше и выше, и щекотали всё сильнее и сильнее, пока наконец, где-то у самых верхушек деревьев всё не уплотнилось в неразличимую чёрно-бурую массу, а крики и смех не слились в сплошной инфернальный свист.

Говорят, те две девушки до сих пор состоят на учёте у психиатра.

История эта произвела на меня неизгладимое впечатление. После рассказанного я боялся в сумерках один ходить в туалет, который стоял в дальнем углу двора. Мне казалось, что из дыры вылезет чёрная скользкая холодная рука, схватит меня за причинное место и утянет в клоаку. Как оказалось, двоюродному брату моему тоже было страшно, и поэтому мы решили ходить в туалет вдвоём. До восхода солнца мы боялись выходить во двор. За каждым деревом нам виделись русалки. И хоть мне ни разу не удалось столкнуться с ними что называется в живую, я всё же с тех пор бабушкины истории не считал сказками.

Прошли годы. Однажды я с товарищами пошёл на рыбалку. Ночью, сидя у костра, стали рассказывать всякие страшные истории. Я и рассказал про русалок. И всё бы ничего, если бы я не настаивал, что всё мною поведанное, сущая правда. Все к своим историям относились как к небылицам, а я вот заартачился…

- Ну послушай, - сказал один из ребят, - ты ведь здравомыслящий человек с высшим образованием, неужели ты и впрямь во всё это веришь? Я понимаю, прикольно ночью у костра страшилки рассказывать, но принимать их за чистую монету… Кто тебе сказал что это правда?
- Бабушка. Я своей бабушке верю.
- Бабушкины сказки, - засмеялся он.

Я только махнул рукой – без толку что-то доказывать.

Проснулся я когда солнце ещё не взошло, но было уже на низком старте. Вставать не хотелось, однако переполненный мочевой пузырь не оставлял выбора. Я выполз из палатки и побежал к ближайшим кустам. Занятый важным делом, я сначала не заметил, что метров за пятнадцать впереди меня среди деревьев стоял тот парень, что спорил со мной. Ну стоял он там, наверное, по той же причине… Но нет. Он на что-то пристально смотрел и внимательно прислушивался. Я, стараясь не шуметь, подкрался ближе – не хотел почему-то чтобы он меня заметил. Проследив за направлением его взгляда, я увидел среди ветвей берёзы нечто прозрачно-колеблющееся, будто большой сгусток студня каким-то образом висел в воздухе и вращался вокруг своей оси, отклоняясь немного то вправо, то влево. Это нечто испускало странные звуки, похожие на тихий скрежет. Или это только казалось, что звуки исходят от этого объекта…

Я подошёл ближе, ступая как дикая кошка. Да, ошибки не было – звуки производила студенистая масса, но теперь я различал в них тонкий писк и шёпот. Внезапно это что-то прозрачно-дрожащее поплыло по воздуху. Медленно, по направлению к лесу. Парень последовал за ним, а я за ними обоими. Скорость непонятного объекта постепенно увеличивалась, и наша соответственно тоже. Я уже мало заботился о кошачьей походке – мой знакомый так был поглощён необычным явлением, что не замечал ничего вокруг. Да и я кроме двух поглощающих моё внимание объектов ничего не видел, и совсем не был похож на опытного лесного следопыта. А зря. Следовало бы замечать дорогу и ориентироваться.

Внезапно меня осенило – мы в глухой чаще, и дорога назад неизвестна. Я весь похолодел, и сердце прибавило оборотов. Но на моё похолодевшее тело хлынула ещё одна ледяная волна – необъяснимое колышуще-летящее нечто резко остановилось и лопнуло с издевательски-циничным каннибальским смехом. Едва разгорающийся утренний свет померк и стал похож на кожу разлагающегося трупа. Мне показалось, что я оказался на планете Танатоса, где вот-вот взойдёт некросолнце, и его чёрные мёртвые лучи превратят меня в кусок гнилого мяса и перенесут в город смерти, где все здания до самого горизонта – морги.

Мой спутник (вернее, это я его невольный спутник) от страха превратился в мраморную статую – даже издали было видно как он побледнел. И тут раздался звук, железной хваткой сжавший все внутренности. Яууууууу яяяууууууу йййяяяууууууу й й й й йййяяяяуууууу- звук становился всё пронзительней, жёстче, кошмарней. Кровь не то что стыла – дубела, кристаллизовалась, каменела. Среди деревьев и кустов замелькали тени, а в воздухе закружились полупрозрачные женоподобные существа, то обнажённые с волосами-змеями, то в развевающихся одеждах с какой-то алой мерзостью в руках. К этому жуткому хороводу присоединялись твари таких форм, которые можно описать только при их тщательном обследовании, но когда происходит дьявольская свистопляска, невозможно ничего понять – хаос и калейдоскоп антиформ и гипернапластований.

Эта безумная вакханалия вихрем кружила вокруг, ставшего фактически живым трупом, бедняги. Я не хотел видеть, что с ним произойдёт, а после него, возможно, и со мной. Я сделал над собой усилие, оторвал замороженные страхом ноги от земли и бросился бежать не разбирая дороги и не обращая внимания на беспощадно хлеставшие по лицу ветви деревьев и кустарников. Вдогонку мне мчались дикие нечеловеческие вопли и ещё сильнее подстёгивали меня. Тело превратилось в тотальную дрожь. Я не представлял куда бегу. Паника плохой попутчик, но унять её и прогнать не было сил. Ничего не соображая, я ведь мог описать круг и выйти опять на то же гиблое место. Но мне повезло. Вскоре я оказался на краю деревни и понял, что спасён.
 
А того парня так и не нашли. Меня тягали на допросы, но я упорно твердил, что ничего не знаю и ничего не видел. Я боялся, что если хоть заикнусь обо всём мной увиденном, то меня затараторят в психушку.

Дело за недостаточностью улик закрыли. И только много времени спустя, осмысливая происшедшее, я понял, что то страшное утро открывало день русалий.

                29.06.2016