Чаша

И будете ненавидимы всеми за имя Мое; претерпевший же до конца спасется.
(Евангелие от Матфея; 10:22)


      Страшные вести всколыхнули покой аббатства N. Намедни, после президентских выборов, к власти пришли политики левого крыла. У руля государства встал воинственный атеист. Презрев милосердие, власть предержащие начали жестокие гонения на христианство, что в минувшие часы стояло во главе угла державы.

      Седмицу назад, предвидя свой триумф, преподнесённый самим Диаволом, безбожники учинили сожжение христианских книг прямо на главной площади Столицы, бессовестно поставив себе во оправдание постановления о свободе человеческой совести и слова.

      В первый день воцарения безбожия на Голгофу взошли двадцать пять священников, что верою и правдою несли служение в Столице, удостоившись в конце своего тяжкого земного пути мученических венцов и вечной блажи в Царствии Небесном. «Христианство – опиум для народа» - таковы были слова палачей их, кои совсем недавно били челом пред Животворящим Крестом и принимали Святое Причастие с рук священников, ими же убиенных.

      Вся братия аббатства горячо молилась за упокой невинных душ, прославляя и хваля мученическую жертву, но, втайне страшась подобной участи, молили Господа, яко Христос в Гефсиманском саду: «Да минует меня Чаша сия…». Понеже такова была природа человека, весь свой век боявшегося смерти.

***

      Стоял холодный осенний день. Ветер шумел в кронах деревьев, срывая с них остатки листвы. С запада, чернея и хмурясь, тёмной стеной ползли грозовые тучи. Всё, казалось, было уже мертво. Лишь над крышами старого аббатства кружились в весёлом танце белоснежные голуби, будто бы и вовсе не замечая надвигавшуюся бурю.
 
     Молодой монах сидел на крыльце, понуро устремив взор ясных очей на запад. Великий страх терзал душу юноши. Монастырские старожилы ныне без умолку твердили – грядёт Судный день, и молодой чернец, хорошо осведомлённый о том, как шли дела в Стране, был полностью с ними согласен.

      Вновь наступил страшный век для христиан. Век неверия и зла. Век мучеников и исповедников. Снова начнёт литься невинная кровь, но каждая капля сей крови суть прекрасная роза, которая украсит собою венец без вины пострадавших. Велика будет радость до конца претерпевших, ибо они Бога узрят, и страшна будет участь мучителей их, ибо в Геену Огненную канут они.

      - Господи, да минует нас всех Чаша сия, ибо велик наш страх перед муками! - слёзно возопил монах, воздев руки к Небесам. - Неужели, не видишь ты, как страдают твои дети? Неужели нет иного пути, как только через боль войти в Царствие Небесное? Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, отведи от нас врагов наших! Да сгинут они все в Реке Огненной!

      - Нет иного пути, как только через страдания, - прозвучал мягкий, исполненный отцовской любви голос. То был старый аббат – человек великого благочестия и веры, и, как многие говорили, умудрённый самим Господом. – Разве мы, трудясь ради достижения своих целей, не проходим через страдания и лишения? Так и ко Спасению нужно идти через страдания и труды. И боязнь сего – нормальна. Такова природа человека, для коего любой, даже самый лёгкий труд, есть пытка.
 
      - Но я всё равно не готов принять мучения! Слишком тяжким мне видится бремя моё! – отрезал юный инок, с мольбой устремивши взор на аббата.

      - Это нормально, сын мой. Ты сильнее, чем думаешь. Вскоре ты поймёшь, что Господь не даёт нам испытаний сверх нашей силы, и тогда страх перед муками исчезнет, яко не быша.

      - Когда это будет, отче? – монах был готов расплакаться, как напуганный ребёнок.

      - Когда ты поймёшь, что Бог всегда с тобой. За осознанием присутствия Бога следует сила, - с улыбкой ответил аббат. От слов сих душу молодого чернеца озарил свет покоя.

      Утерев проступившие слёзы, юноша вновь заговорил, но ныне в голосе его звенела ярость:

      - Отче, я ненавижу безбожников. Их злодеяния безграничны. На руках атеистов – кровь сотен мучеников. Столько людских душ они погубили своей ложью, бессовестно присвоив себе истины, открытые человечеству христианством! Они как раковая опухоль, которая разрослась из безобидной родинки, угрожая всему здоровому телу! Опухоль немедля нужно удалить! Не сделав этого, мы поставим под угрозу всё человечество и сами станем, как человекоубийцы.

      - Ты прав, сын мой, но не забывай, что каким бы плохим не был человек – он остаётся человеком, сыном Божиим. Христос никому не желает погибели, но лишь Спасения, - строго ответил аббат, печально нахмурив густые брови. - Человек же, зачастую неразумно, сию любовь отвергает, тем самым обрекая себя на погибель. Так же и атеисты, не приняв Божественную любовь, добровольно избрали путь вечной смерти. Мы должны любить грешника, но ненавидеть его грех. Побив атеиста я совершу тяжкий грех, но это не будет грехом, если я сделаю тоже самое с безбожником, представляющим прямую угрозу христианам. Всё же, последним движет злой умысел, и, как ты верно заметил, игнорируя его действия я стану его соучастником, ибо прощение и попустительство злу – две совершенно разные вещи.

      - Значит, главные вдохновители безбожия достойны смерти, коли своими действиями в буквальном смысле лишают народ жизни? - чуть помедлив, вопросил монах.

      - Мы не вправе распоряжаться жизнями людей, - печально покачал головой аббат, - однако, как я уже сказал, это не значит, что мы должны закрывать глаза на творимое зло. Конечно же, жизнь человека, даже закоренелого разбойника, бесценна, однако порой необходимо приносить жертву ради вящей справедливости, ибо одна жизнь может стоить сотню других...

      На челе молодого монаха залегла глубокая морщина. Долгие минуты он размышлял над сказанным, а после, устремив свой взор в небеса, с горечью вопросил:

      - Почему именно мы отданы на заклание, отче? Почему не нам дано вершить суд ради этой вящей справедливости?

      - Потому, что у каждого своя Чаша, - с печальной улыбкой ответил аббат, возложив свою морщинистую пятерню на плечо юноше. – Каждое воскресенье, подчас Божественной литургии, повторяются Крестные муки Господа нашего Иисуса Христа. И порой происходит так, что они совершаются и вне храма, в жизни мирской. Если на то будет воля Господня, то именно наша братия будет призвана повторить Жертву Христа ради спасения других. И се есть великая радость.

      - Но ведь мы всего лишь ничтожные грешники. Что есть наша жертва по сравнению с жертвой Христа? Не станет ли она напрасной? – изрёк молодой чернец, однако, уже примирившись с неминуемым.

      - Да, ты прав, мы ничтожны в сравнении с Христом, но я знаю, что наша жертва не будет напрасной, - сказал аббат, и без былой печали, но с великим счастьем в очах, взглянул на небо. Сквозь чёрную завесу грозовых туч пробивались лучики солнца. – В конце концов, конец пути каждого человека – Голгофа. И как Христос призвал всех людей взойти на неё, так и мы должны напоминать людям об их предназначении…

      А голуби, как ни в чём не бывало, всё кружили над монастырём, не страшась надвигавшейся бури.

***

      - Именем закона, вся братия аббатства N. приговорены к смертной казни через расстрел по обвинению в государственной измене, подстрекательстве к бунту и антигосударственной пропаганде. Имущество же монастыря переходит в пользование государства. Приговор обжалованию не подлежит и будет исполнен немедленно, - монотонно зачитал приговор комиссар, пустыми глазами взирая на сгрудившихся в центре дворика измученных монахов и монахинь. – Начинайте.

      Стоял необычно прекрасный солнечный день, но вся природа молчала. Не было слышно ни шального ветра, ни песен птиц. Вся вселенная погрузилась в скорбную тишину.

      К восточной стене каменной базилики, что угрюмо возвышалась над всем монастырём, под строгим конвоем, вышли десять монахов. Во главе же их стоял старый аббат, во все времена и поныне ведший братию к Царствию Небесному.

      - Отче, вы были правы тогда… - едва слышно прошептал молодой монах. – Осознание присутствия Бога даёт силу претерпеть мучения. Ныне мне больше не страшна смерть. Я принял свою Чашу…

      Аббат не ответил. Сомкнув очи, и едва шевеля устами, он горячо молился за всех, кто присутствовал здесь, и прежде всего – за своих мучителей: «Господи, прости им, ибо не ведают, что творят…». Но, судя по улыбке, что расплылась на морщинистом лице, слова юноши достигли его ушей и души.

      Оглушительным скрежетом отдались в печальной тишине щелчки взведённых курков. На монахов нацелился десяток дул пистолетов. Последние секунды земных страданий казались долгими часами.

      - В руки твои, Господи, предаю душу мою! – страшным гласом возопил молодой инок, но ропот его потонул в оглушительном грохоте выстрелов.

      Взвилась в воздух белоснежная стая невинных голубей. Очертив над монастырём прощальный круг, божьи птицы устремились прочь, к Небесам, словно праведные души безвинно убиенных мучеников, пострадавших за Христианскую веру.

***

      - Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, да будут отмщены все те, кто во Имя Твое пострадал. Да омоются руки наши кровью мучителей наших… - шептали сотни уст в пределах тёмного подземного зала, освящённого тусклым светом свечей.

      - In nomine Patris, et Filii, et Spiritus Sancti. Amen, - изрёк человек, преклонивший колено пред образом Честного Креста. Осенив себя Крестным знамением, человек поднялся. Длинная тень его легла на народ чёрным покрывалом.

      - Amen, - воодушевлённо ответили люди, перекрестившись.

      - Да будет оружие наше молитвой нашей, - громовой возглас наполнил зал до краёв, торжественным трепетом откликаясь в сердцах людей. – Да будут битвы наши храмом нашим! Обагрим же кровью безбожников оружие своё, и да свершим отмщение во имя всех христиан без вины пострадавших, ибо се есть Чаша наша!

      - Аминь! – нестройным хором ответил народ, и в ту же секунду в воздух взметнулись сотни рук, сжимающих оружие.

      - Laudetur Iesus Christus! – зазвучал новый призыв.

      - In saecula saeculorum! – подобно грому прозвучал ответ, беря свой исток из самых людских сердец и достигая в своей искренности надоблачных высот Царствия Небесного.