Обретение радуги

    На лодочке. Через океан. По глобусу, тыча пальцем. По круглому такому, голубому. Из точки в точку. Меридианы, параллели. Смело. От 4-стенной квартиры, 4-стенного мира. Вёсла на воду и грести. И в помощь все ветра.  На лодчонке. В страну, где босые ноги по гальке. Где всё впереди. Где,  даже, 15 летний капитан взросл и мужественен. И свиная голова на шесте не пугает. Потому, что страха нет. Ненависти нет. А морская раковина есть.  Так легче, без страха и ненависти легче грести. На лодочке то. Через океан. И всё нипочем. Втроем. В путь. От океана к морю. От надежды к надежде. Трое - это всегда неплохо.  Даже хорошо. Троим то. Братьям.
       К морю. К тому берегу, где точно не ждут. И поэтому именно туда. Где не ждут, горят костры ярче. Где не ждут, дым гуще. Туман непрогляднее. Осока жёстче. Слова,  как куски гранита. Шаги гулче. Где не ждут,  и должно быть. Потому, что только там  и место гребцам. Среди неждущих. Среди забывших, что такое ожидание. Надежда. Где реют флаги тишины. И нет иных знамен.  Значит туда. Маленьким людям.  Не героям. Но именно негерои и идут в страну ненадежды. В край неждущих. Неверящих. Безнадежных.  У них в руках узелок с радугой семи цветов.  Крошечный узелок с огромной вполнеба радугой. Узелок, пронесенный через океан. К берегу моря. Маленькими людьми. Особенно хорошо, что их трое. Братьев. Они молоды. И на дворе 48-ой. Им все нипочем. Он сумели. Догрести. Назло сбежавшим на другой конец земли ветрам. А если не назло. Ветер, ты кто? Ты награда? Ты помощь? А если нет? Если весь смысл борьбы  в безветрии. Море огромно. Океан – Вселенная.  Рыбы глубин пучат глаза. А над ними лодчонка. И в ней трое. Те, кто пристанет к берегу. Ведь узелок с радугой не должен пропасть. А иначе небо не узнает того, что вполовину его бывает радуга. Радуга - дуга. Семи цветов. Счастья. Семи.   Трое привезут это счастье к берегу моря. Который тысячи лет искали. Непросто найти свой берег. И никакими числами это не  сосчитать. И ожидание стало сродни вечности.  На радугу слетятся птицы. Звери поведут носами. Цветы не развернутся к солнцу. Но к радуге. И тишина, и неожидание, и невера и ненадежда стыдливо попросятся в отставку. Они снимут пышные мундиры безумия.  И оторвут свои тени от стены. И станут рядовыми в строй. Ведь в счастье не важны регалии. И вообще ничего не важно. Но кто скажет, что это верно. Кто смог пронести радугу, не расплескав, через океан? Покажите мне их. Тех троих. Кем стали они? Среди каких масок. Или добрых открытых лиц. Лиц солдат, входящих  через Яффские ворота. Победа  сродни усталости. Просто тяжелая работа окончена. И на флагштоке  реет родное полотнище. Уже нетишины. Кто-то рожден солдатом? Солдатом можно умереть. Не родиться. И тогда от звонкого  «три» остаётся приглушенное «один». Остаётся.  Отголоском. Отблеском. Памятью. Как острый край камня, впивающегося в ладонь побелевшего кулака.
        Есть берега, на которых не остывают осколки бушующего шторма боя. Есть берега вне эха громогласного ура. И эха яростного воя атаки. Есть. Но к ним не пристает лодчонка с узелком радуги в полнеба. Никогда. Ни через сто, ни через тысячу лет. В мешочке невечной вечности. На свои сто лет. Или не сто. Да уж какая разница. На том берегу, за его гривой. Шёпотом в ухо коня. И он несёт в галоп. 
        Есть те окна, через которые врывается щедрое солнце. И греет кофе. И ладонями ловится и сидит на плече. И смеётся смехом счастливой женщины после долгой и короткой в этой долготе ночи. И день открывает ставни. И пустеет дом. Люди уходят.  А тени ведут разговор. Сверчки кладут скрипки. И они вместе пьют нектар из росы. А люди идут к берегам. Встречать лодчонки. Тени и прах. Честь и мужество. Жизнь.
         А иначе земля остановит свой бег. И океан выйдет из берегов. А так не бывает. Потому, что не бывает никогда. А ещё,  есть такой ручей. Весенний. Родом из детства. Он шире любого океана. В нем отражаются пятилетние великаны. Из этих великанов вырастают маленькие люди.  И они держат мир на своих нешироких плечах.  И они садятся в лодчонки. Те, кто когда то был великаном.  Удача на их стороне. Просто их уже нет. Совсем нет. А свет радуги есть. Свет, радуга, лодчонка ждут их. Они вернутся. К тем, кто ждёт.
        И рассказывая эту историю, длинную, растянутую в несколько лет наших пару-раз-в-месяц встреч,  он, улыбаясь берётся за машинку для стрижки. Так же видавшую виды. И под ноль. И достает, забытый уже многими, одеколон Шипр. Именно этот забытый одеколон и привязал меня к этому старомодному месту. Детство часто возвращается совершенно неожиданно. Шипр. Пятилетний великан идет к первому парикмахеру.  Под канадку, дядя. 49 копеек.
     Теперь - под ноль. Освежить? Конечно освежить, Рахамим. Парикмахер, закрывавший свой салон только в то время, когда уходил на войну. И тогда за закрытыми ставнями присматривало море. И радуга. И сбежавшие от войны ветра. И тени тех, кто, не вернулся.
       Море, рукой подать, из окна. И вывеска City. С 48-го года. Вместе с их радугой. Привезенной через океан. Это твой и уже мой город, Рахамим. Таки и что было дальше?

Тель Авив 01.07.16