Кафка, привет!

                АЛЕКСАНДР ПУШИН











    КАФКА, ПРИВЕТ!
                (триптих)



















ГЛЕБ!  ГЛЕ-Е-Е…

Не поверите, я как бы увидел себя со стороны.
Прошагав несколько кварталов за толстым мужчиной в полосатой футболке, я с огромной неуверенностью в себе решил окликнуть его.
- Глеб! – крикнул я.
Толстый мужчина в полосатой футболке оглянулся. Оглянулись и все прохожие, но не на меня, кричащего, а на толстяка в футболке. Тот, удивлённо оглядываясь то через левое плечо, то через правое, продолжал идти.
- Глеб! – выдохнул я ему в ухо, поравнявшись с ним.
Толстый мужчина в полосатой футболке  остановился, повернул голову в мою сторону и долго смотрел в моё лицо, периодически дёргаясь головой и глядя при этом по сторонам. Да, это был Глеб. Я протянул ему обе руки.
Долгий вопросительный взгляд Глеба сменился на улыбку, но он улыбался только глазами, я понимал толк в таких взглядах, я-ж физиономист.  Потом Глеб открыл широко свой рот и так с широко открытым ртом некоторое время смотрел куда-то в мой левый глаз.
- А-а, не могу поверить, не могу, - сказал он широко раскрытым ртом и тут же, спрятав улыбку, посмотрел по сторонам как-то с опаской в том смысле, что не смотрят ли на него прохожие. – Идём отсюда. – Он обнял меня за плечи и под всё-таки любопытные взгляды прохожих – это бросилось мне в глаза, я ж физиономист - повёл меня в другую сторону, почти прижимаясь к стенкам домов.
Мы под Глебовы мычания «не могу поверить, не могу...» прошли несколько кварталов и зашли в кафе «ВСТРЕЧКА». Когда мы уселись за столик в самом углу, Глеб, глядя на меня с улыбкой, закурил, при этом зажигалку он разжёг чуть ли ни с десятого раза.
- Разве так можно, дорогой? - сказал Глеб, выпустив первый клуб дыма. – У всех на виду «Глеб! Глеб!»
- Извини, Глеб, я очень обрадовался. Ведь я…
- Ладно, - перебил меня Глеб. – Откуда ты? Как сюда попал? И вообще зачем? - Глеб затянулся, выпустил дым левым краем рта и улыбнулся: - Сколько лет, старик!!
Я вдруг вспомнил, что он левша и правой рукой даже кружку пива… Вопросы его меня несколько смутили. Я как-то робко пожал плечами и так же как-то, не раскрывая рта, сделал улыбку только щеками. Я так видел себя со стороны! Щёки в таких морщинах!
- Ты извини меня, - продолжил Глеб, взглянув на часы на правой руке - огромные швейцарские часы… я ж физио… - Сейчас я чертовски занят… бутылочку красненького! – сказал он подошедшему официанту. – Кто? Что? Чем занимаешься? – быстро, как по-деловому, проговорил он, глядя в сторону ушедшего официанта.
Я только улыбнулся. Я не знал, что сказать.
- Ну, - Глеб затянулся, выпустил дым тем же левым краем рта, - наука, техника, быт, бабы, дети? Чего молчишь, Горыныч?
«Я Игорь, Гарри то есть», - хотел я его поправить, но почему-то не решился.
- Глеб, ты хорошо смотришься, - сказал я вместо ответа. – Мне говорили…
- Хорошо, - засмеялся Глеб, глядя на часы, - не то слово. Я отлично смотрюсь. А вот ты явно постарел. Морщины по всему лицу, мешки под глазами, хоть дыни собирай в них и… Тебя что-то мучает? – спросил он вдруг и сделал нарочно медленную затяжку, полузакрыв глаза и глядя на меня сквозь ресницы. – Я всё вижу, - заговорил он, выпустив дым куда-то в бок, - облегчайся, как перед женщиной. Может смогу помочь. Говори, но только быстро. – Он бросил косой взгляд на часы.
Я немного растерялся от его неожиданного натиска, хотя, собственно, я за этим и искал его. Только почему «как перед женщиной»?
- И да, и нет, - начал я мяться. – Всё это ерунда, всё это не то. А ты так сразу…
- Только быстро, Горыныч, – выпалил Глеб.
«Я Игорь, Гарри то есть», - хотел я его поправить.
- Вряд ли ты сможешь мне чем-то помочь. – Я потёр рукой вдруг вспотевший лоб. – Хотя…хотя, - продолжал я мяться, - именно за этим я и ехал к тебе.
- Вот-вот, я же вижу, зачем ты приехал. – Глеб усмехнулся. – И всё-таки?..
Принесли бутылку вина и два бокала.
- Спасибо, - сказал Глеб и погасил в пепельнице недокуренную сигарету. Он долго мял окурок в пепельнице, потом разлил по бокалам красное вино. – Только не темни и быстро. Меня ждут.
- Я пишу, Глеб, - робко-робко сказал я. Наступило молчание. – Ты…
- Письма издалёка? - усмехнулся Глеб, не дав мне договорить.
- Книги, - ещё робчее сказал я и тут же покраснел за «робчее».
- Та-а-ак. – Глеб взял свой бокал и чокнулся с моим. – За встречу. – Он сделал долгий глоток. – Писссатель, - произнёс он потом, жирно выделив «с». Он пристально смотрел на меня, и его взгляд был явно недоверчивый. Как физиономист это утверждаю.
« Неужели догадался?!» - пронеслось у меня в голове.
- Ты зря смеёшься, - обиделся я и заглянул в бокал. Красное вино не отражало меня.  – Ты не знаешь, что такое…
- Хорошо, - остановил меня Глеб и сделал маленький глоточек. – Я понимаю, что разговор не короткий. У тебя с собой что-нибудь есть.
- Я не об этом. – Я посмотрел на Глеба. – Я…
- И об этом, старик, и об этом. – Глеб дружелюбно улыбнулся. – Не ломайся, как соломинка, вытряхивай что-нибудь, не глядя, и я побежал. – Он залпом допил своё вино и встал.
Я так тяжело вздохнул… я так вздохнул, что трагическое лицо официанта, который проходил мимо с подносом, запомнится мне на всю жизнь… Я достал из-под стола портфель и начал в нём рыться.
- Всё, мне некогда! Вот ключи. – Глеб бросил на стол связку ключей. – Парковая девять, если не забыл ещё… Да, я проживаю там до сих пор, - как-то строго добавил он, заметив, видимо, что я вздрогнул. А я вздрогнул. -  Буду поздно. Понял? – Глеб налил в свой бокал вина, залпом выпил, взял… вырвал из моих рук портфель и ушёл, бросив: - Пей, уже уплачено.
Я долго сидел в кафе, глядя на сверкающее за деревьями за окном солнце.
«Парковую девять» я нашёл быстро. В огороде на грядке с помидорами ковырялась в земле старушка в чёрном. «Это ещё кто? - возник у меня естественный вопрос. – Неужели?..»
В доме с огромной мансардой было два входа. «Два входа?» - слегка удивился я и некоторое время стоял на дорожке огорода в задумчивости. На вопрос, где  двери Глеба, старушка, не оборачиваясь, ткнула пальцем себе за спину.
Это был даже не очень большой, но двухэтажный дом – а мне помнится, что он был мансардного типа, и я даже сначала посчитал второй этаж за мансарду. Я обошёл весь дом, заглядывая до неприличия во все щели и даже зачем-то постукивая костяшками пальцев по стенам. У Глеба в доме были две комнатки внизу, две – вверху, кухонька, застеклённый балкончик с прекрасным видом на лесные дали. Все четыре комнатки были завалены книгами: классика, современность, фантастика…
- Хо-ро-шо! – неестественно громко сказал я и вдруг насторожился: «Зачем я это сделал?» - Посмотрел по сторонам, прислушался. Потом разделся до трусов – мне стало вдруг как-то душно, прилёг на диван и… заснул.
Проснувшись, я долго лежал, глядя в потолок и соображая, где я, что было и почему нет Глеба. Полежав так некоторое время, я поднялся и, не одеваясь, осторожно обошёл весь дом - Глебову часть - ещё раз. В доме никого не было.
- Глеб! – крикнул я и прислушался. Тихо. Я подошёл к письменному столу и дёрнул два раза за ручку ящичка. Закрыто. Одевшись, я пошёл к выходу, но входная дверь оказалась запертой. Я достал из кармана Глебовы ключи, которыми я открывал дверь, когда входил, но дверь почему-то не открывалась. Некоторое время я стоял у запертой двери в задумчивости. Толкнув дверь несколько раз и потом ударив по ней ногой, я подошёл к окну. Попытался раскрыть окно, но на рамах не было ручек. Я поднялся на второй этаж и вышел на балкон. Результат тот же: окна на балконе не открывалась. – Так-так-так, - пропел я и усмехнулся. – Что-о-ожжжж, - я посмотрел в балконное окно. Лес уже вечерел. Я спустился на первый этаж и заглянул в холодильник. Вино, колбаса, сыр.  «Будем пить и спать, - решил я. – Всё-таки двое суток без сна… А потом разберёмся.» - Я, листая Дюма-отца или сына, выпил стаканчик вина, потом другой, потом я уснул.
Проснулся ночью. Показалось, что скрипнула дверь. Прислушался. Тихо. Я сказал:
- Глеб! – Тишина ответила шорохом под кроватью. – Глеб! – крикнул я. Где-то далеко откликнулась кошка. Было совершенно темно, только окно выделялось. Я вдруг вскочил с дивана и подбежал к окну, споткнувшись обо что-то на полу. Где-то хлопнула калитка, и опять тишина. «Чёрт подери», - подумал я, возвращаясь на диван. Лёг.
Потом мне показалось, что я не спал.  Перед глазами всё время проплывали чьи-то незнакомые лица, они улыбались, что-то говорили, вдруг хохотали, вдруг умолкали… Я открыл глаза.
В комнате было светло. Я подошёл к окну и посмотрел в окно на сад. И вздрогнул: и мне показалось, что уже осень, листья пожелтели… «Чёрти что», - подумал я и посмотрел на часы, потом приложил к ним ухо: часы стояли. «Неужто время остановилось?» - задал я себе свой вечный вопрос последних лет. Вдруг на пол упала тень, и я мгновенно посмотрел на окно: В окно заглядывал кто-то в чёрном.  «Старуха!» - пронеслось у меня в голове. Я подбежал к окну, прижался к стеклу и крикнул:
- Откройте меня!
Старуха смотрела на меня с той стороны окна и молчала. Лица её я не видел, но было очевидно, что она пристально смотрела на меня.
- Где Глеб? – крикнул я.
Старуха, похоже, улыбнулась, но она молчала и не двигалась. «Статуя?» - подумал я, но старуха тут же резко отвернулась от окна и, прихрамывая, ушла какой-то странной походкой, как летела низко-низко над землёй.
Я вдруг почувствовал себя бессильным. «Разбить окно?» - подумал я и ударил от отчаянья ладонью по стеклу. Как по железу. Я вздохнул. Какая-то безнадёга навалились. «До конца отпуска ещё далеко, - подумал я. – Ладно. Подожду ещё». - Я прошёлся по комнате, достал из холодильника колбасу, съел немного, лёг на диван и заснул.
Разбудил меня Глеб. Глеб, держа в руках чёрную кошку, сидел напротив меня в кресле - качалке и… громко храпел.
Я облегчённо вздохнул и со стуком спрыгнул с дивана. Глеб открыл глаза, улыбнулся и, зевнув, сказал:
- Ну и спишь же ты. – Он отпустил кошку и кивнул на портфель, который лежал у его ног. – Для всего этого?
Я узнал свой портфель, но промолчал.
- Глупо. – Глеб встал и прошёлся по комнате. – Глупо. Этим ты ничего не заработаешь. Даже не честно как-то быть в наше время писателем, тем более, когда их вон сколько. Ты только часок пошляйся в интернете. Миллионы! – Глеб изобразил руками круг. Говорил он медленно, растягивая каждое слово. – Дезертирство, даже садизм и воровство. – «воровство» Глеб произнёс с ухмылкой. – Писатель – это сутенёр, это… Ультраизм сейчас не в моде, и потом… всё это… - Глеб задумался, присел, взял в руки кошку и некоторое время молчал, гладя кошку. – Но квинтэссенция есть. Чувствуется эманация чего-то свежего. Ты понимаешь, запсихоз сейчас ещё рано. - Глеб на мгновение прекратил гладить кошку, рука его замерла на её голове и кошка мяукнула, видимо он сжал её голову – я ж физиономонист. - И некоторые вещи у тебя текут неологично, - продолжил Глеб. – Ты понимаешь, - Глеб назвал несколько известных фамилий, - всё у них есть, и сюжет, и композиция, и стиль какой-то свой, и… но, - он щёлкнул пальцами, - нет той самой квинтэссенции. – Глеб откинул кошку, выпрямился, прошёлся по комнате. – Времена Маяковских, Гоголей и дрррр, - прорычал Глеб, -  ушли. – Глеб остановился около меня. – Они уже там, - Глеб ткнул куда-то указательным пальцем, - и наша вертушка уже затоптала их. Сейчас не та конъюнктура – дурра. Не та-а-а.  – Глеб пристально смотрел мне в глаза, как чего-то ждал от меня, но я молчал, молчал, даже не переваривая его слова. – А эти, - Глеб повторил те же несколько известных фамилий, - и многие современные другие тебя не пропустят. Нет!
- У меня на этот счёт несколько иное мнение, - как-то взволновано сказал я вдруг.
- Не та-а-а, - покачал головой Глеб, изобразив, что не расслышал мои слова. – Тебя не будут читать, это раз, – Глеб загнул мизинец, - потому что у тебя нет имени, а у тебя и не будет имени. Сейчас имя это всё. Брэнд, так называемый! Хоть ты выложись на тысячах сайтов. Два, – Глеб загнул безымянный палец и захихикал, - потому что тебя не будут печатать. Сейчас такие вещи не в ходу. Вот, видишь? - Глеб пошевелил двумя загнутыми пальцами. - Да, и, - он на мгновение задумался,  - а ты, я вижу… - Усмешка застыла на его лице, он вздохнул. – Уже только из этого, - он снова показал мне два загнутых пальца, -  следует, что ты дохлый писссатель.
Глеб упал в кресло и глубоко задышал.
- Суровый приговор,  Глеб, - сказал я. – Хотя…
- У меня есть на то право, - перебил меня Глеб. – Индустрия литературы, – Глеб вздохнул, - это моя жизнь! Ты ж поэтому сюда приехал? – Глеб улыбнулся и как-то странно, возможно, с ехидцей, уж очень долго смотрел на меня. – Ладно, - он вздохнул, - я скупаю, перепродаю, вновь скупаю, коллекционирую! – подчеркнул он «коллекционирую», - проталкиваю и так далее. Но главное, я изучаю потребителя и очень много читаю. – Глеб закурил. – Ты знаешь, у меня феноменальная память и… Нет такой книги, изданной хоть где и хоть когда, которую бы я не прочёл или хотя бы не пролистал. И журналы все вот здесь. - Глеб постучал ногтем указательного пальца по правой залысине. – Вот только тебя я что-то нигде и никак не знаю. Есть, правда, один Хвойнов на…
- Да, я нигде никогда не печатался, - перебил я Глеба.
- И не напечатаешься! – Глеб вздохнул. - Только один твой вид и особенно то, как ты начинаешь говорить, подсказывают так называемому потенциальному издателю: «Гони этого козла в три шеи». А в народе так и хочется дать тебе в морду. Помнишь?
- Помню, - кивнул я. – И не раз давали. Ты понимаешь…
Идея! – воскликнул вдруг Глеб и тут же усмехнулся. – Не надо идей. И так всё ясно. Нужен острый сюжет для обывателя или положительный - пусть не в пику власть имущим - герой, это для «птицы», плана, обмана. – Глеб громко рассмеялся.
- Зачем? – спросил я.
- Я тоже хочу спросить: зачем? – Глеб курил, раскачиваясь в кресле. – Это Россия, да и… Современная литература никому не нужна, разве что крамольные вещи для любопытства, авторитеты, точней блёск имён, красивые переплёты. Таковы законы этого современного индустриального мира: скорость, доход, себестоимость… Для кого пишешь ты, чудо гороховое? Что-что? – Глеб ехидно рассмеялся. – Крик души?
- Допустим, - улыбнулся я.
- Это же… - Глеб сделал затяжку. – Люди живут, пашут порой как проклятые, получают информацию, радуются, горюют, а вы, писссатели, играете этим. Вы - Дюма, Толстой, графы, монтекристы и прочие, и нищие, и сумасшедшие, и прочие Драйзеры – для вас литература это игрушка. Игра, как оловянные солдатики… Взрослые люди! О-о-о! Разум? Работа мозга? Движение материи? Своё место в обществе? А для меня, Гарри, их имена игрушка. Как пасьянс. Вон та книжка, - Глеб показал пальцем на книжную полку, - когда я читал её последний раз? Не помню… Короче, - Глеб вмял окурок в пепельницу и сделал глубокий вдох-выдох. – Или кровавые имена Есениных, Маяковских, ну-у этих … Понял? Сначала сделай имя, а потом кричи. – Глеб рассмеялся. – Вот взять тебя конкретней. Добро и зло! Странно! Ты так и не понял одного, что добро есть дитя зла, и конфликт их это как конфликт поколений. Ты понимаешь эти не мной придуманные прописные истины? – Глеб постучал пальцами по виску. – Более того, ты претендуешь на роль первопроходца: добро и зло, мол, два начала. Не-е-ет, дорогой, это не ты. Эта мысль была высказана три тысячи лет назад Заратуштрой и его друзьями. И, вообще, эти вещи изображаются посредством диалогов, а ты?! И, - Глеб усмехнулся, - точки у тебя такие большие, что слов не видно. Огромные точки!
- Всё очень просто, я вижу по-другому, - сказал я. – И время у меня…
- Если хочешь знать,  - перебил меня Глеб, закурил и, разглядывая кончик сигареты, продолжил: - Нет ни зла, ни добра. Есть один человек. Есть жизнь. Окружность. То есть, нет ни начала, ни конца. Это не мной придумано. Это… - Глеб посмотрел куда-то вдаль мимо меня.
- Я знаком с этой теорией аморальщины, - сказал я. – Это…
- Ты ещё и аморалист! – Глеб хлопнул себя по лбу ладонью. – Гарри, насколько я тебя помню, ох как давно ж это было, тебе ли превозносить добро, ну или зло преуменьшать… Ладно! – Глеб махнул рукой, посмотрел на дым, поднимающийся от сигареты. - Как говаривал когда-то господин Розанов: все религии и теории, споры, дискуссии и драки канут, а личность человека останется, то есть - сиди, ковыряй в носу и смотри в любую даль, в этом и есть истина.
- Ты тоже так считаешь? – спросил я.
- Да! – воскликнул Глеб и добродушно посмотрел на меня. – Кроме некоторых деталей. А вообще, старик, ты меня приятно удивил… Неожиданно удивил, будет правильней. Я помнил другого Хвойнова, моего несколько младшего братишку, - Глеб ехидновато улыбнулся, - немного туповатого, но начитанного до бесконечности, невзрачного, с блеском сволочности в глазах и…
- Глеб! – остановил я его.
- Да, - вдруг как вспомнил Глеб, - как поживает твоя девочка на шаре?
- Девочка на шаре? – Я усмехнулся. – Она теперь женщина на диване. – Я отвернулся от Глеба, я больше не хотел говорить эту тему…
- Та-а-ак, женщина на диване, значит, - Глеб задумчиво потёр подбородок, - ну извини, - сухо добавил он и некоторое время молча смотрел на мой портфель. – Там, - Глеб кивнул на мой портфель, - всё хорошо. Со словом ты «на ты», предложения ложатся, кладутся, укладываются – не знаю-не знаю - как надо, как асфальт под каток. Краски, мазки, линии – всё весьма своеобразно. Сюжеты, - Глеб покачал головой, - квинтэссенция. Несколько метафоричен, но, - Глеб выдержал паузу, усмехнулся при этом, - все философы наивны, как хорошие школьники, - добавил он. – Строят какие-то карточные домики, возводят башни из песка, и всё это возвышается согласно теории мироздания, пока они живут в лучшем случае, а потом приходит другой дядя, и всё рушится. Вот, где-то так. – Глеб улыбнулся мне.
- Но я же не философ, - сказал я. – Причём тут философия?
- Да! Да! Философия тут не причём. Эт я заболтался. – Глеб поднял мой портфель и поставил на место. – Пока ты тут отсыпался, я всё перечитал и кое-что уже успел сделать. – Глеб задумался, потом после долгого молчания тяжело вздохнул и сказал: - Я смогу помочь тебе…
- Каким образом?! – вырвалось у меня.
- Ты же знаешь. – Глеб ехидно улыбнулся. – Ты же ехал ко мне, потому что уже знал, кто я и что я. Ты видел, как все оглянулись, когда ты окликнул меня на улице Глебом. Я остановился только потому, что узнал твой голос…
- Неужели? – ухмыльнулся я. – Врёшь, Глеб. – Я покачал головой. – Столько лет, и ты узнал.
- Да, конечно, вру, - согласился Глеб. – Скорей я почувствовал  опасность, хотя я реагирую только на добычу. И ещё я перед встречей с тобой две ночи не спал, всё какая-то гадость снилась. Так что, я синтуриовал, что надо оглянуться.
- И всё-таки… - я не договорил, хотя я и не знал, что «и всё-таки». Я вдруг чуть было не раскололся, зачем я приехал на самом-то деле. Какой кошмар!
- Кто я, что я, неважно, - заговорил Глеб, он вздохнул и, скрипя креслом, встал и прошёлся по комнате. – К делу! – Он остановился у окна, глядя в окно. – Я помогу тебе напечатать парочку твоих вещичек в местной, - он улыбнулся, оглянувшись на меня, - то есть, моей прессе.
- Ты этим бравируешь? – спросил я. «Зачем? Ну, куда ты всё время прёшься?» - прогремело внутри меня.
- Не мешай врать. – Глеб склонился над кактусом на подоконнике и захихикал. – Мои любимые.
- Я тоже люблю кактусы, - сказал я.
- Но, Игорь по паспорту Горыныч, - Глеб хитровато посмотрел на меня, прищурив левый глаз, - не помню, как звали твоего настоящего отца, предупреждаю тебя, - Глеб для чего-то - выждал паузу, - тебя ждёт разочарование. Тебя не будут читать. Устраивает? – Глеб задрал подбородок и посмотрел на меня вопросительно. Я улыбнулся. – Понял, устраивает, - решительно сказал Глеб. – Главное – напечататься, а не отпечататься! И ещё…  - он, покачивая головой, прошёлся взглядом по всей комнате и даже больше, как мне показалось, - ты уедешь с тем, с чем приехал! А? –Вопросительный взгляд Глеба остановился на мне. - Я тут…
«Неужели он понял меня, - молниеносно пронеслось у меня в голове. - Он прочитал меня?»
- И всё-таки, Глеб, извини, я перебью тебя. – Я сделал паузу, глядя пристально в глаза Глеба и пытаясь понять, правильная ли молниеносность пронеслась у меня в голове. - Мне интересно, как ты всё это мыслишь? – Поставив вопрос, я со страхом весь как-то сжался внутри. -  Я тебя очень внимательно слушаю, можешь продолжать, - выдавил я из себя, увидев, что Глеб как-то недовольно прищурил один глаз.
- Не спрашивай, старик. – Глеб махнул рукой. – Всё делают деньги и личное обаяние. Может ты и с этим не согласен?
- Почти всё, - улыбнулся я. Я вдруг понял, что мы тянем время. Играем!
- В этом твоё здоровое заблуждение, старик. Но хороший писатель должен заблуждаться, иначе он превратится в пророка или, что несколько лучше, в лжепророка. Хотя известно к чему приводят и те и те. Итак, - Глеб задумался, – я отобрал две вещички, «Две истины»…так-так-так, - Глеб порылся в памяти - сделал это очень заметно - и поправил себя, - «Три истины», «Три». И «Зло». Три истины – это хорошо, но абракадабра со ступеньками… Поймут? Пожалуй… - Глеб отрицательно покачал головой. – Обе штучки баррикадные. Почему? Надо ещё подраться или кое-чем пожертвовать. Например, выбросить Ифигинею Икс. Дело надо спасать. Дело одно, а дочерей… - Глеб зевнул. – Короче, я переназвал твои вещи. «Ночь на троих» и «Зело». Устраивает? – спросил Глеб и тут же продолжил: - «Три истины» звучит сухо и дидактично. Дружба, любовь – это я уловил смутно. Третьей явно нет. Думай?! Это хорошо. Хорошая вещь должна быть непонятной читателю. С этим я согласен, потому и оставил цифру «три».  Хотя по мне на третью истину напрашивается смерть. Ну а «Зло» сам бог велел переименовать в «Зело».
- Но ведь это не соответствует идеям…
- Молчи, старик! – почти прикрикнул Глеб. – Идейность в названии только вредит всему произведению. Лицо должно нести многозначительную мину… даже нет, название вообще должно сбивать с толку. Можешь мне довериться, у меня ещё не было срывов. А рассказы я выбрал такие, чтоб можно было разбить на два номера, причём окончание в предыдущем номере приходится на самое интересное место, на кульминацию, можно сказать. Это старинный классический приёмчик! Согласен? Согла-а-асен!
- Известный приём современной бульварщины, - сказал я.
- Молчи! – приказал Глеб. – В литературе нет такого слова «бульварщина». Индустрия литературы… Индустрия превыше всего, тут и конъюнктура, элитаризм…
- Не вижу леса, - вдруг усмехнулся я.
- Итак, - Глеб задумался, - главного редактора мы убедили. Убедили? – спросил Глеб, но не меня, а себя.
- Что ж, - я развёл руки, - если редактор такой сговорчивый, - и улыбнулся. – Попытка не пытка. Но о сущности литературы мы ещё поспорим. Новое время рождает новые формы и…
- Формы мышления!..
- Нет, отражения! Ведь писатель - это прежде всего отражатель. - Я засмеялся. - Отражение, а всё остальное потом. А сущность…
- Сущность? – Глеб криво усмехнулся и, закрыв глаза, тихо произнёс: - Детство всё это, старик, детство. Ну, - он, открыв глаза, вскинул голову, - теперь спать. Дня через… короче, скоро тебя начнут печатать… Да-а, может тебе нужны поклонницы? Ну-у, пока дела там будут вертеться.
Я в смущении неопределённо пожал плечами и взволновано прошёлся по комнате от окна к стене, от стены к окну и посмотрел в окно.
- Будут, – сказал Глеб. – А теперь спать, спать, спа-а-ать! – Он закрыл глаза и зашептал: - Я б с удовольствием сейчас послужил солдатом. И может до самой смерти. Не надо думать о пище, о шмотках, о бабах, о том, как кому напечататься… Вот так во-о-от. – Глеб засопел.
Я оглянулся и посмотрел на Глеба. Он спал, откинувшись в кресле. Я вдруг почувствовал какую-то невероятную усталость, такое со мной было, когда дописывал последнюю страницу романа « Не надо ничего делать». Я прилёг на край дивана и с мыслью, что неплохо бы всё скинуть в печку…
Когда я проснулся, Глеба уже не было. Солнце отражалось от какого-то предмета в саду и прыгало по потолку зайчиком. Я зевнул, подумал: «Сколько же я спал?» - перевернулся на другой бок и … уснул.
Разбудил меня какой-то скрип за окном. Я встал, посмотрел в окно – яркое солнце, фруктовые деревья, огородик. Я присел несколько раз, помахал руками и пошёл умываться. Умывшись и не побрившись, я нацепил свой костюм и подошёл к входной двери. Дверь оказалась запертой. Ключей – я посмотрел по сторонам – нигде не было видно.
- Чёрт! – Я ударил два раза по двери ногой. Мне, как мне показалось, ответили отдалённые детские голоса и какой-то гул, похожий на шум бушующей от ветра листвы: по нарастающей и вдруг сразу тишина. Я увидел в огороде у грядок с помидорами старуху в чёрном и сильно постучал в окно, потом ещё раз. Ещё! Мне казалось, что стекло вот-вот разлетится, стук в окно был таким громким, но старуха в огороде никак не реагировала. Некоторое время я в недоумении смотрел в окно, ни на кого и ни на что конкретно не глядя. Ощущение какой-то безысходности, но … «Игра стоит того», - подумал я вдруг. Посвистывая, глядя на потолок, я нервно прошёлся по комнате, потом заглянул в холодильник… О-о-о! Чего в нём только не было?! Я извлёк бутылку водки, устроился на диване и начал пить из стакана, из которого Глеб пил вино – на дне ещё оставались остатки красного цвета.
Очнулся я, когда за окном уже смеркалось. В серой мгле сумерек у окна я едва рассмотрел женскую фигуру. Я протёр кулаками глаза. Да, это была женщина. Я зевнул нарочно громко и сказал:
- Здравствуйте.
- Спокойной ночи, - сказала женщина.
- Ваше имя?..
- Моё имя, - с каким-то вызовом в голосе сказала женщина.
- Отлично. – Я сел на край дивана. – Тогда я буду называть вас Женщина с большой буквы.
- Хорошо, что не с  буквы «б», - сказала женщина.
- Вы от Глеба? – спросил я.
 От какого ещё такого Глеба? – удивилась Женщина, так мне показалось.
- От глебистого, - не сразу сказал я. Я попытался пошутить.
- А-а-а, - Женщина наконец пошевелилась. – Да я сама по себе. Оттуда! – Она кивнула куда-то подбородком…
«Ты уже когда-то и где-то слышал этот кивок?! - пронеслось в моей голове. – Именно слышал!»
- И что будем делать? – спросил я и вдруг почувствовал некоторое возбуждение. «Чёрт подери!» - вздрогнуло что-то во мне и, можно сказать, что я испугался.
- Что будем делать? – переспросила Женщина. – Что хотите и пить.
«Неужели это моя первая поклонница?!» - подумал я вдруг, поспешно встал с дивана и подошёл к Женщине.
- Вы очень вовремя, - сказал я взволновано и спросил: - Но как вам удалось проникнуть в дом? Ведь всё заперто.
- Для меня нет преград, - сказала Женщина и хохотнула. – Я проникаю через любую щель, через пустоту. Мной наполнен мир. Я…
- Вы очень вовремя, - перебил я её, так как почувствовал, что меня начало распирать изнутри. Со мной всегда так происходило раньше, когда я задумывался о сущности времени. - Иначе я бы спился от одиночества или умер от тоски.
- Это почти одно и то же, - сказала Женщина. – Но всё всегда происходит вовремя. Согласны?
- Согласен. – Я не видел лица Женщины, она смотрела в окно, но мне хотелось, чтобы она была молодой и красивой, и чтобы… Я присел у её ног и обнял колени.
- Мя-я-яу! – закричала вдруг Женщина и ударила меня лапой по лицу.
Почувствовав боль, я отскочил к дивану и замер. Было больно и… тихо. Я включил свет. Ни у окна, ни в комнате вообще никого не было. «Чёрти что! - пронеслось у меня в голове, и я провёл рукой по щеке. - Кровь!» - Я некоторое время смотрел на кровь на ладони, потом осмотрел всю комнату. Никого в комнате не было. Я достал из холодильника начатую бутылку водки, налил себе больше половины стакана и выпил. Мне даже не хотелось закусить. Я лёг на диван и под чей-то шёпот «что будем делать?» уснул.
Разбудил меня Глеб. Он сидел в кресле, держал в руках газету «Волна» и храпел. Я привстал и сел на диван. Диван при этом скрипнул, и Глеб сразу открыл глаза.
- Вот, - Глеб помахал газетой, - твой дебют.
Я мгновенно вскочил с дивана и, выхватив из рук Глеба газету, начал читать. Кончив читать, я сказал:
- А неплохо читается. – Я зачем-то понюхал газету. – Типографией пахнет.
- Да-а-а, - Глеб закурил, - в типографском виде читается совсем неплохо. Совсем. Читая, я вдруг почувствовал себя Сальери. Вот… - Глеб кашлянул. – Мы, правда, там кое-что подправили. Например, в предложении «она была намного ниже меня ростом»  и далее мы заменили «ниже» на «выше». У тебя, старик, наверно опечатка вышла.
- Где? – спросил я, перечитывая газету, водя по строчкам пальцем. – Нет! – вскрикнул я, найдя искомое предложение. – То была не опечатка. Именно – «ниже», там дальше это «ниже» скажется.
- Ничего, редакторская правка тоже неплоха. – Глеб выпустил клуб дыма. – Мы и дальше учли эту правочку.
Я задумался и пробежался глазами по тексту дальше.
- Чт-о-о-о ж, - я потёр подбородок, щипнул себя за нос. – Так тоже неплохо, - согласился я вдруг и рассмеялся. – Успокоившись, я сказал: - С меня бутылка, Глеб.
- Да, и большая. – Глеб улыбнулся, прищурив глаз. – Сейчас ночь, но… Старик, ты завтра увидишь, как будут раскупать твою газету, чтобы сделать из неё кулёк для винограда, персиков, или чтобы завернуть трусики, а может, чтобы пустить по главному назначению… - Сказав, Глеб некоторое время пристально смотрел на моё лицо. Выжидательно смотрел.
- Это грустно, - выдохнул я и покачал головой. – Но ведь через это все прошли… наверно. А?
- Гонорар небольшой. – Глеб затянулся, выпустил дым и кашлянул три раза. – Мне пришлось ещё добавить, чтобы сводить редактора в кабачок…
- Стоп! А разве не ты редактор? – спросил я.
- Он очень похож на меня, а может, он я и есть. – Глеб вздохнул. - Но он тоже не может жить без литературы, как ты, как я.
- Существовать, - поправил я Глеба.
Глеб усмехнулся:
- Чтоб ты не скучал, пока выйдет следующий номер, могу устроить девочек.
- Нет! – возразил я мгновенно и провёл рукой по щеке.
- Где эт ты так? – спросил Глеб, пристально глядя на моё лицо.
- Понятия не имею, - ответил я. – Просыпаюсь, смотрю в зеркало и…
- Так-так, старик, такое с тобой уже бывало в универе. Помнишь? - Глеб как-то странно улыбнулся, в его глазах промелькнуло что-то, что выдавало его – он знал, откуда на моей щеке кровь, он явно знал, зачем я приехал. Я успел разглядеть это, я ж физиономист. – Денег от тебя не потребуется, -продолжил Глеб, - девочки, как только узнают…
- Нет-нет, Глеб, - замахал я руками.
- Смотри. Я-то знаю, молодые литераторы не упускают случая…
- Нет-нет, Глеб! Какой я молодой литератор?!
- Тогда спать! – Глеб, сидя в кресле, перевернулся на бок и, прошептав: - Спать, спать, спа-а-а-ть, - засопел. Недокуренная сигарета  выкатилась по ладони из его руки и упала на пол.
Я подошёл к окурку и захотел было поднять его но, немного подумав, почему то вдруг растоптал его по полу. Потом… Уснуть я не мог. Всю ночь я бродил по дому и уснул я только к утру.
Когда я проснулся, было темно. «Ночь?» - удивился я. В свете луны почему-то выделялся холодильник. Я прошёлся по комнате. Глеба нигде не было.  Я сунулся в холодильник и, разглядывая его содержимое, заговорил сам с собой: «Что я? Где я? Осень? Зима? Лето?.. Глеб диавол. – И вдруг решил. – Буду пить!» - Я поставил около дивана бутылку водки и снова лёг спать.
Разбудил меня Глеб. Было утро. Раннее.
- Можешь взглянуть в окно, - сказал Глеб, чиркая спичкой.
- И что? – спросил я, протирая глаза.
- Прошу. – Глеб подошёл к окну. – Нет, лучше с балкона. Поднимемся.
Мы поднялись на второй этаж и вышли на балкон. Слева вдали за деревьями сада между деревьями было видно: у газетного киоска на перекрёстке стояла огромная толпа.
- Не понял, - сказал я, потирая глаза.
- За тобой стоят, - улыбнулся Глеб, тыча сигаретой в сторону толпы.
- Не может быть?! – изумился я.
- Я ж тебе говорил, что я всемогущ. – Глеб самодовольно улыбнулся. – Точней – деньги, и даже не деньги, а… - Глеб достал из кармана свёрнутый лист бумаги, не гладя на меня, протянул его мне и как-то мрачно произнес: - Да-а, редактор  согласился также напечатать, - голос Глеба вдруг как-то дрогнул, он как проглотил какой-то комок и выдавил ещё мрачней, - твой «Монолог» и ещё кое-что там разное. Это договор, - кивнул он лист бумаги.
Я развернул лист бумаги и пробежал по нему глазами.
- У меня ведь называлось… называлось «Монолог клоуна», – сказал я.
- Я, то есть мы, убрали клоуна. Ты ж никогда им не был.
- Но я чувствовал себя клоуном.
- Кому это известно. А вот просто «Монолог»…
- Ну, хорошо. – Я улыбнулся, хотя чувствовал себя… «ох-ох-ох» - Расскажи, как тебе это удалось? – Я попытался как-то смягчить возникшее напряжение, кивнув на договор. – Не верится.
- Как? - Глеб усмехнулся. – И ещё, мой дорогой Горынович. -  Глеб посмотрел куда-то вдаль, потом перевёл взгляд на меня, лицо его стало очень серьёзным, и он начал медленно дидактично говорить: - Одно условие, или джентльменское соглашение: я печатаю тебя всего в нашей газете и в нашем раз в три месяца журнале, а ты завтра же уматываешь отсюда навсегда, и мы связываемся только по интернету. Согласен. Ведь я догадываюсь, зачем ты приехал.
- Почему она меня так не любит? – проговорился я вдруг.
- Наша мать не тебя не любит, - с грустью в голосе сказал Глеб. – Она терпеть не может твоего отца. Ну, - Глеб улыбнулся, - пойдём вниз. Выпить надо по этому случаю.
Но когда мы спустились вниз, Глеб сел в кресло, закрыл глаза и прошептал:
- Спать, Спать, спа-а-ать
Некоторое время я смотрел на Глеба, я как чего-то ждал, что он вот-вот проснётся, и мы продолжим наш разговор. Но он спал. Я прилёг на диван. «Игра продолжается, игра продолжается, - вертелось у меня в голове. – Или только начинается?..» - Потом я долго не думал о многом.
Весь день и вечер я пролежал на диване, глядя бездумно в потолок, иногда перечитывая договор. В какой-то момент я вдруг почувствовал, что в тексте договора есть какая-то неувязка. Я…
Ночью, дико закричав, проснулся Глеб.
- А-а-а, - улыбнулся он, взглянув на договор в моих руках, - почитываешь. Теперь неплохо было б и вспрыснуть твой фурор. Твоему творчеству обеспечено будущее.
Я, вздохнув, промолчал. Глеб тяжело с каким-то стоном поднялся с кресла и, кряхтя, вышел из комнаты. Через несколько минут он вернулся с бутылкой коньяка и двумя рюмками.
- Да-а, это событие, - сказал Глеб, разливая коньяк по рюмкам. – Что ж, старик, твоё здоровье.
Я почему-то обратил внимание, что бутылка была уже начатой.
- А шыколадку? – улыбнулся я. В голове у меня что-то завертелось.
Глеб хлопнул себя по лбу ладонью и выбежал из комнаты.
А я, пока его не было, сделал что-то уму непостижимое с его рюмкой. Сам не пойму, как это вышло… Чёрт-чёрт-чёрт, как стонут американцы.
Вернулся Глеб с шоколадкой в руке. Он развернул её и положил на стол.
- Ну, - сказал он, поднимая свою рюмку.
- Пей первым, - сказал я, поднимая свою рюмку.
- Не понял. – Глеб изобразил удивлённое лицо, и его рюмка застыла от моей в сантиметре. – А-а-а, - он громко рассмеялся, - ну ты и фантазёр, ты явно переигрываешь.
Глеб чокнулся со мной и залпом выпил свой коньяк.
- Как? – усмехнулся я и выпил свой коньяк.
- Коньяк это не тот напиток для такого торжественного случая. Шампанское! Идёт? – Глеб посмотрел на меня мутными глазами. - Я сейчас… Она фабрично закупорена… – Глеб, тяжело поднявшись, вышел из комнаты. Через некоторое время откуда-то, может, из кухни долетел крик «Не-е-ет!», потом какой-то грохот, и кто-то облегчённо вздохнул, как после двух исцелительных глотков пива, если мне не изменяет мой жизненный опыт…
Я вбежал в кухню и замер: на полу у холодильника лицом вниз лежал Глеб, сжимая в руке бутылку шампанского.
- Глеб, - шепнул я, склонившись над ним. – Глебушка. – Я легонько потряс Глеба за плечо. Глеб не двигался. Я присел и попытался заглянуть в его глаза. Не получилось. Я поднялся, засуетился, бросаясь то к двери, то к окну. Потом, обхватив голову руками, я прошёлся по комнате. Мой взгляд вдруг упал на телефон. «Почему я не видел его раньше?» - подумал я, снял трубку, долго о чём-то думал и… вызвал «Скорую». Потом я сел на пол на кухне рядом с Глебом.
Очнулся я от чьего-то прикосновения. Открыв глаза, я увидел чьи-то туфли, чуть дальше края нескольких белых халатов.
- Он мёртв, - сказал кто-то. – Судя по всему, смерть наступила около часа назад.
- А с этим что? – сказал ещё кто-то.
Мой взгляд переместился на Глеба. Глеб лежал лицом вверх, капелька крови, как слезинка, вытекшая из его левого глаза, оставила на щеке узкий след и застыла у верхней губы. « Кровь?» - Мой мозг как очнулся. Я поднял голову. Некто в белом халате, глядя через плечо на труп, растирал что-то в руках, потом он резко подсел к Глебу и пристально посмотрел в его открытые глаза.
- Да, - сказал он, также резко поднявшись, - странная смерть, - и, задумавшись, добавил: - Возможно, что с чьей-то помощью.
- Так-так-так, - заговорил симпатичный мужчина с седыми висками и обратился ко мне: - Кроме вас, - он приподнял меня за локти и пригласил выйти из комнаты, - и пострадавшего в доме ещё был кто-нибудь?
- Нет, - покачал я головой, не поняв сначала, кому адресован вопрос. Симпатичным этот мужчина мне уже не казался.
- Так-так-так, - сказал мужчина с седыми висками, когда мы вошли в комнату. - Пройдёмте наверх? – спросил он меня.
- Как хотите, - безразлично ответил я.
Мы поднялись наверх. Мужчина с седыми висками подошёл к письменному столу и оглянулся.
- Здесь спокойней, - сказал он.
- Да, наверно, - рассеянно сказал я.
- Вы знаете, - мужчина с седыми висками посмотрел на меня, - я давно интересуюсь Глебом Ивановичем. Я даже мечтал попасть к нему в дом. А знаете почему?
Я не ответил. Мужчина с седыми висками вдруг захихикал, лицо его покраснело, волосы почему-то заблестели. Он как-то с опаской посмотрел по сторонам, даже подошёл к окну и посмотрел в окно.
- Глеб Иванович, - мужчина с седыми висками перешёл на шёпот, - был любовником моей жены и… - Он выдвинул ящик письменного стола. - Вот! – воскликнул он. – Здесь лежат тыщи стихов, и все посвящены ей. – Он швырнул содержимое ящика на пол, листы разлетелись. Он поднял один из них. – Вот, послушайте. «Кэтри! Жизнь долга без вас, без ваших глаз. Душа и тело парят отдельно, а жизнь смертельна». Кэтри – это моя жена. Неплохо?
Я не ответил.
- И вот такой бездарщины тыща листов. – Мужчина с седыми висками вздохнул. – Обидно. Да, литератор Глеб Иванович бездарный. Организатор может и гениальный. Как человек… – Мужчина с седыми висками покачал головой. – А женщины из-за него с ума сходили. Манеры и вообще…. Но литератор он бездарный. И не потому, что я тоже ненавижу его. Нет! Если б вы знали, как он переживал по этому поводу… Как вы считаете, стоит переживать по этому поводу.
Я не ответил.
- Я не ошибусь, если скажу, что и вы литератор? – Мужчина с седыми висками улыбнулся. Ехидно улыбнулся. Я ж физиономист.
- Я-то тут причём, - пожал я плечами.
- «Я брата вашего узнаю по походке», - пропел вдруг мужчина с седыми усами. – Вы обращаете особое внимание на свою походку.
- Как-то не замечал, я вообще… - Я не договорил.
 - Какая ваша фамилия?
- Хвойнов.
Мужчина с седыми висками присвистнул.
- Извините тут некоторые откровенности, - сказал он.
- Ничего, ничего. – Я усмехнулся.
- И ваши успехи? – Мужчина с седыми висками бросил на меня вопросительный взгляд.
- Весьма скромные, - вяло ответил я, посмотрел по сторонам и увидел газету. - Никакие. Всего лишь вот напечатали в вашей газете. – Я протянул мужчине с седыми висками газету. – «Ночь на троих» называется.
- Во-о-от, - Мужчина с седыми висками взял газету, пробежался по страницам взглядом и  задумчиво прошёлся по комнате. – Как правильно звучит ваша фамилия? – спросил он.
- Хвойнов, - ответил я. – Игорь… - Я вдруг почувствовал, что лицо покраснело, но всё-таки добавил своё отчество: - Горынович.
- Горынович! Интересно-интересно. – Мужчина с седыми висками усмехнулся и прочитал «Глеб Нежин. Ночь на троих». А! – Он протянул мне газету.
Я взял газету и пробежался по странице взглядом: «Глеб Нежин. Ночь на троих».
- Не может быть, - прошептал я.
- И вы об этом не знали?
- Я не обратил внимания.
- Конечно, - мужчина с седыми висками усмехнулся, - успех голову вскружил. – Глеб мог вам завидовать? – спросил он вдруг.
Я неопределённо пожал плечами:
- Не знаю… с чего бы… Хотя… - я посмотрел на страницу. – Не знаю.
- Да вы и сами б глубоко переживали удачу коллеги. – Мужчина с седыми висками улыбнулся. – Всё это естественно. Здоровая зависть, воровство, плагиат. Двадцать первый век! А?
- Наверно, - неуверенно ответил я.
- Сердечко у него было слабоватым, пил много. Вот он просто и не выдержал…  - Мужчина с седыми висками покачал головой.
- А откуда струйка крови из глаза? – спросил вдруг я, но ответа не получил. – Жаль…
- Что жаль? – спросил мгновенно мужчина с седыми висками.
- Что он не выдержал, - ответил я машинально с удивлением в голосе.
- Чего он не выдержал? – спросил мужчина с седыми висками.
- Ну-у… – Я не знал, что сказать… Знал, но не знал.
- Значит, вы всё-таки допускаете, что он мог завидовать вам? – Мужчина с седыми висками подошёл ко мне вплотную. – И не выдержал…
- Нет! – закричал я вдруг.  – Нет!
«Да и пусть не выдержал», - сказал я тут же сам себе.
- Тихо! – Мужчина с седыми висками задумался. – Сплошные неувязки. – Он раскрыл откуда-то появившуюся в его руках папку. - Вы знаете, я с детства больше любил спрашивать, чем отвечать. И так вышло, что суть моей профессии, как вы, наверно, правильно уже догадались,  спрашивать. Пожалуйста, фамилия, имя, отчество.
Немного помолчав, я сказал упавшим голосом:
- Хвойнов Игорь Горынович.
- Юрий Павлович, секундочку! – крикнул вдруг куда-то мужчина с седыми висками.
В комнату, вытирая руки о полотенце, вошёл высокий худой мужчина в белом халате, в очках. Видимо, это и был Юрий Павлович.
- Итак, - мужчина с седыми висками сначала посмотрел на Юрия Павловича, потом на меня, - Глеб Иванович Нежин ваш… - он не договорил.
Я вскинул голову, сморщил лицо и тяжело вздохнул. Мужчина с седыми висками обратился к Юрию Павловичу:
- Познакомься, Игорь Горынович Хвойнов, брат по матери Глеба Ивановича Нежина, тоже писс… - Он не договорил.
- О-о-о! – вырвалось у Юрия Павловича.
-…ссатель, - закончил мужчина с седыми висками. – Тебе, я вижу, уже интересно, - обратился он к Юрию Павловичу.
- Только с точки зрения психологии, - сказал Юрий Ппавлович. – Глеб, как ты знаешь психологический феномен, а тут ещё, - он кивнул на меня и улыбнулся, - братик объявился, да ещё наследничек этого состояния. – Он показал рукой на двери, на окна, на потолок. – И к тому же самый дорогой район города. – Он щёлкнул пальцами.
- Психология это тёмная наука, - сказал мужчина с седыми висками. – Псевдонаука. Итак, поговорим. Игорь, - он сделал паузу и обратился ко мне, - Игорь Горынович, как вы считаете, это просто смерть, самоубийство или?.. – Он не договорил.
- Я. Не. Знаю. – Ответив, я посмотрел прямо ему в глаза. В упор.
- Вы приехали сюда только по литературным делам? – спросил меня Юрий Павлович.
- Да, – ответил я и зачем-то спросил: - Это что, допрос?
Мужчина с седыми висками и Юрий Павлович многозначительно переглянулись.
- Только-только по литературным? – ехидно спросил меня мужчина с седыми висками.
- Только-только, - ответил я ему, почему-то пытаясь также ответить с ехидцей.
- А дом? – спросил он. Ехидное выражение не покидало его лицо.
- Что дом? – Я не понял, о чём это он. «Дом! – пронеслось в моей голове. – Да если б ты, козёл седовисковатый, только знал, сколько с ним всего связано!»
- Этот на вид шикарный дом вашей матушки в самом центре города, который был подписан одному только Глебу Ивановичу. – Мужчина с седыми висками сделал паузу. - Это вас не задевает в наш век…
- Не очень-то понятно. – Я усмехнулся. – Но мне есть, где жить. – Сказав, я задумался: «На что он намекает?» - Мать моя, - я почесал почему-то щеку, - будучи  живой, терпеть не могла моего отца, а потом и меня...
- Будучи живой? – напрягся мужчина с седыми висками. – А что она уже мертва? – Он посмотрел на Юрия Павловича.
Я вдруг задумался, как опомнился: « А с чего я взял, что она мертва? Кто-то там что-то ляпнул, и я засуетился, занервничал и поскакал…»
- Охотно верю, что вам есть, где жить, - остановил мои мысли мужчина с седыми висками и продолжил, покачивая головой под каждое слово: – И у Агаты Кристи её героям тоже было, где жить… - Он задумался, потёр ладонью подбородок и продолжил: - Как вы считаете, Игорь… Горынович, почему Глеб Иванович, - он сделал ударение на «Глебе Ивановиче», - так стремился сделать вам успех?
Я приподнял голову, посмотрел сначала на мужчину с седыми висками, потом на Юрия Павловича и, сказав «Не может быть», попросил закурить.
- Вы ещё и курите? – удивился мужчина с седыми висками и протянул мне раскрытый портсигар.
- Да, - ответил я, закурив, и закашлялся.
- Странно, - сказал мужчина с седыми висками, пристально глядя по сторонам. – Вы полгода жили здесь, и нигде нет ни одного вашего окурка, одни Глебовы.
- Полгода? – Я удивился его словам.
- Полгода, Игорь…Горынович, полгода!
- И как вы определили, что окурки именно Глебовы, а не мои. – Я попытался улыбнуться, глядя на кончик сигареты.
- По отпечаткам, Игорь…Горынович, по отпечаточкам. – Мужчина с седыми висками тоже улыбнулся, глядя на кончик моей сигареты. – Есть такая наука – криминалистика. Так для чего Глеб Иванович сделал вам литературную карьеру?
Я пожал плечами. Я вдруг понял, что где-то в чём-то проговорился.
Наступило молчание. Мужчина с седыми висками несколько раз прошёлся  из одного угла комнаты в другой и остановился около меня.
- Теперь я почти не сомневаюсь, что это не смерть и не самоубийство. – Он аккуратненько, взявшись за кончик сигареты, чуть не обжигаясь, отобрал у меня сигарету и протянул Юрию Павловичу. – Отпечаточки снимите…
- Я не убивал! – крикнул я ему в спину. «Идиот» - пронеслось в моей голове тут же. Я снова проговорился.
- Вы листали эти книги? – Мужчина с седыми висками подошёл к книжным полкам, повернулся ко мне и улыбнулся, глядя на меня.
Я отрицательно покачал головой.
- Ну-у, вот видите, - сказал мужчина с седыми висками. – Тогда устроим небольшой вернисажик. - Он перевёл взгляд на Юрия Павловича, показывая широко раскрытой ладонью на дверь: - Можно вас попросить.
Юрий Павлович понимающе кивнул и вышел.
 – Понимаете, Игорь…Горынович, - продолжил мужчина с седыми висками тихо-тихо, - жена моя настоящая дрянь, а Глеб… Парадокс? – спросил он меня, я промолчал. – Ведь я тоже мог его замочить, мотив очевиден и ещё какой! Но у меня железное алиби, я последние двое суток пропадал на рыбалке, и свидетелей куча. А?! – Он вопросительно посмотрел на меня и улыбнулся. - А в этом ящике, - он выдвинул второй ящик стола, - пистолет, на всякий случай. Женщины, - он вздохнул, - это два ящика письменного стола; в одном прекрасно-бездарные стихи, посвящённые им, в другом…
Мужчина с седыми висками не договорил, улыбнулся мне, и некоторое время мы молчали. Он смотрел, видимо, мне в глаза, я смотрел куда-то мимо него вдаль.
- Вы одного не учли, ну-у, может и учли, но не полностью, - заговорил мужчина с седыми висками и сделал выжидательную паузу, - то, что, как мы тут уже ранее предположили, жива ваша мать и даже может быть здорова.
- Это она заглядывала… - догадался я вдруг и упал на стул.
- Возьмите себя в руки. – Мужчина с седыми висками налил в стакан воды и подал мне. – Вы ж так умеете владеть собой… Стоп! Что это потрескивает?! – спросил он  вдруг, втягивая носом воздух и испуганно оглядываясь. – Игорь…Горыныч, вы ни…
- Товмайор, - в комнату ворвался милиционер, - дом горит!.. Не успели!.. Сразу со всех с тринадцати углов!.. Как хворостинка!..
- С тринадцати? – икнул я от страха, вспомнив вдруг сразу детство.
- С тринадцати! С тринадцати! – Седой усмехнулся, помогая мне подняться. - Вот и ваша матушка, Ведьма Мятловна! – усмехнулся Седой. – О-о, этот дом о тринадцати углах! – тяжело вздохнул он и вдруг начал кричать: - Возьмите себя в руки. Надо бежать. Уж я-то её знаю, ещё та ведьма! Если она за дело взялась… никому так никому!
Мы выскочили из дома уже сквозь языки пламени. Вокруг шумела толпа.
- Самоубийство? – спросил кто-то седого.
- Не ищите сложного в простом, - ответил седой. – Всё деньги, борохло, женщины и власть.
- Без чего и жизнь не жизнь, - сказал кто-то из толпы.
Я посмотрел на толпу, это была пресса, все с фотовспышками, с микрофонами. «Ну, и дела! - подумал я. – Как пронюхали заранее…»
Седой улыбнулся репортёрам и повернулся ко мне.
- Вот и всё, господин Хвойнов, - сказал он, приложив руку к виску. – Ни улик, ни алиби и, что очень важно, ни Нежина Гле...
- Домик ему подавай, - услышал я вдруг у самого уха старческий скрипучий голос. Я вздрогнул, оглянулся и увидел нечто, удаляющееся толи на метле, толи на чём-то похожим на метлу, а может и… на дельтаплане.



НОСТАЛЬГИЯ

Это был сосновый лес… почти сосновый. Иногда попадались грибы подосиновики, подберёзо-о-о-о… Я в грибах разбирался о-о-очень никак. «И всё-таки оно вертится», - пронеслось вдруг у Хвойнова в голове. Хвойнов – это я. Игорь Хвойнов. Я видел себя со стороны. Говорят, это интересное зрелище – видеть себя со стороны.
Я шагал по лесу, гонимый не только ветром в спину, но и ветреными мыслями, которые вообще никак не относились ни к какому делу. Помню только, что ЭмЭнЭс Кандидатский – кучерявый брюнет – взял определённый интеграл от функции, описывающей гравитационную силу… просто написал на доске во время перерыва от нечего делать… я в это время расставлял киноаппаратуру, и меня вдруг «занесло», и дальше я только и помню, что вышел из «Избушки» и, не глядя, пошёл куда-то в лес и шёл долго, повторяя «И всё-таки оно вертится!»
Я остановился, посмотрел по сторонам, пошёл налево - лес, потом пошёл направо – тоже лес, и назад – лес. Везде был лес!
Итак, я остановился. «Неужели заблудился?!» - подумал я и прислушался. Над головой поскрипывали от ветра верхушки сосен. Я посмотрел на часы: «Четыре вечера. - Я усмехнулся. - Сейчас докладывается Сашкин, а меня нет! Судьба?! Дело всё равно безнадёжное, а в прозе всё хорошо. Такое бывает…редко. А! К вечеру выберусь. Хоть поброжу по лесу». - Я нагнулся над белым грибом, прикоснулся к нему, но не сорвал, а погладил нежно-нежно. Грибочки, самогончик… Нау-у-ука!
Пробравшись сквозь частокол молодого сосняка – кто ж додумался так частить? природа? - я вышел на небольшую лужайку, обросшую по краям кустарником. Тёрн? «И куда теперь?» - подумал я и услышал вдруг треск старческого смеха. Потом из-за кустов кто-то сказал: «Закусывать надо, губошлёп. – Смех. – Как закусывать, так никого, как пить, так сразу все подставляются».
Я подумал: «Спрошу-ка я у них, как добраться до лимана». Я пересёк лужайку, раздвинул колючие ветки кустов и просунул между ними голову.
Сразу за кустами сидели мужики в фуфайках, в сапогах…
- Мужжкки, - мой голос неожиданно сорвался, я кашлянул несколько раз, для приличия наверно. На мой кашель никто из мужиков никак не отреагировал. Не услышали? Странно, ведь до них было всего ничего, метр какой-то, ну – полтора. Мужик «в профиль» разливал из трёхлитровой банки прозрачную жидкость, лил до краёв гранёных стаканов. Потом мужики подняли стаканы, и жидкость яростно расплёскивалась из них. Я хотел ещё раз сказать «мужики!», но мужики начали пить. Звуки их глотательных движений долетали до меня. В моей голове вдруг пронеслось «Тургенев. Записки охотника». Мне захотелось есть. Первым опустошил свой стакан тощий мужик с прямоугольной головой, он сделал глубокий выдох, яростно пошлёпал ладонью по губам, потом понюхал потёртый и весь измазанный  в земле рукав фуфайки, указательным пальцем что-то вытер под глазами, наверно набежавшие слезинки - всё-таки стакан замочил! Лицо его, особенно нос, покраснело. «Спирт», - подумал я.
- Бурякушка! – воскликнул тощий мужик с прямоугольной головой, ставя стакан на пенёк.
- Дюбель ты, - мужик «в профиль» открыл рот, закрыл глаза и сделал глубокий выдох, - сосновка трёхлетней выдержки!
- Эге, мужики, - заговорил огромный мужик в ушанке, - ты, малиновая морда, ничего ж не понимаешь в искусстве. Это ж абрикосовка!
- Абри или абре? – спросил по-видимому мужик, сидящий ко мне спиной, он, похоже, сутулился – я ж физиономонист, нельзя забывать.
Огромный мужчина в ушанке начал материться, разбавляя мат всего двумя словами – «малиновая» и «морда».
- Свежатинки захотел, - сказал кто-то, и все сразу стихли.
«Хруст! Хруст! Хруст!» - долетало до меня. Вдруг сзади что-то зашумело, как тащили что-то тяжёлое, потом как будто взвизгнул поросёнок, и я мгновенно оглянулся и укололся лбом о ветку. Морщась, присмотрелся: никого и ничего. Было тихо. Я снова переключился на полянку с мужиками.  Они все что-то жевали.
- Мужики, - начал я говорить, но не договорил.
- Стоп! – крикнул краснощёкий мужик – он сидел почти напротив меня, и красные его щёки так и выделялись в разные стороны. Как-то сразу я его не заметил? – Кто сказал «мужики»? – спросил он.
- Не я, - как-то испуганно произнёс мужик «в профиль» и пошлёпал себя ладонью по губам.
- И не я, - сказал огромный мужчина в ушанке и повертел головой.
- Я вообще молчу. – Мужик, сидящий ко мне спиной, втянул голову в плечи.
Я тем временем раздвинул ветки куста пошире и высунул себя из куста. Краснощёкий мужик задрал голову и, громко втягивая в себя воздух, посмотрел по сторонам. Увидев меня, верней, мою голову, он сморщил лоб, некоторое время, не моргая, смотрел на меня, потом удивлённо пожал плечами и усмехнулся:
- Че-ло-век!
- Как выйти к лиману? – сразу заговорил я. Нет, я не испугался чего-то там, просто мне стало неудобно, что я нарушил их трапезу, если можно так выразиться.
- К лиману?! – мгновенно, как всю жизнь ждал этого вопроса, переспросил краснощёкий мужик и цыкнул зубом.
- К лиману, - повторил я, отгибая уткнувшуюся в подбородок ветку куста. Мужик, сидящий ко мне спиной, что-то сказал, и вся компания разразилась беззвучным хохотом «хе-хе-хе-хе!»
- До лимана очень дорого, - сказал краснощёкий мужик, заглядывая в банку с прозрачной жидкостью.
- Сколько? – спросил я неосторожно, глядя на спину мужика, сидящего ко мне спиной. В сутулой фигуре с узкими плечами и с особенно торчащими почти где-то перпендикулярно вискам ушами мне вдруг показалось что-то уже знакомое. «Откуда? - удивился я, отгоняя от себя уже нахлынувшие волнующие мысли…чувства. – Эти уши, такая же круглая голова…» - Я как-то незаметно для себя почти рефлекторно пробрался сквозь куст и, продолжая разглядывать сутулую фигуру и обойдя круг мужиков, спросил ещё раз:
- Так сколько?
Краснощёкий мужик глубоко вздохнул и посмотрел почему-то не на меня, нарушившего их идиллическую пьянку – я так думал о их встрече в лесу, а на сутулого мужика. Сутулый мужик – даже тулупчик не выпрямлял его фигуру – почесал левую щеку, подбородок и резко перевёл на меня косой взгляд.
- Нужный! – вырвалось вдруг у меня неожиданно для меня самого.
- Что? Где? – Сутулый мужик вздрогнул и, шаря руками по земле, вскинул голову и, кряхтя-кряхтя, повернулся ко мне лицом полностью: острый нос, пышные рыжеватые усы, скрывающие верхнюю губу – напоминаю, что я физиономонист, - мелкие колющие глазки, высокий выступающий и переходящий в лысину лоб. – Хвоя? – удивился Нужный так, что почти выпрямил свою сутулость, привстав.
- Он самый! – почти закричал я. Так всё оказалось неожиданным.
- Сто лет не… - Нужный не договорил.
- Что-что-о-о, - заныл вдруг краснощёкий мужик, - делиться надо будет!? – Он взболтнул прозрачную жидкость в банке.
-…и ещё б сто лет не, - видимо закончил Нужный ранее недоговорённую им фразу и кивнул на сваленную в кучку хвою рядом с собой. – Присаживайся. Дёрнем.
Я сел на кучку хвои.
- Хвоя в хвойном, как же тута не налить, - усмехнулся Нужный и кивнул тощему мужику с прямоугольной головой: - Феля, плясни корешу.
Феля из банки «пляснул» корешу, то есть мне, в термосную чашечку и разлил остальным по стаканам.
- Я вообще-то не пью, - сказал я робко-робко.
У спиленной сосны стало тихо-тихо, что отчётливо подчёркивала жужжащая над столом муха. Потом все мужики взяли свои стаканы в руки, первым выпил Феля, яростно похлопал ладонью по губам и понюхал замусоленный рукав фуфайки.
- Ну и гадость, - вырвалось у него.
Потом выпил краснощёкий мужик, он согнулся, закрыл глаза и на некоторое время замер, чуть раскачиваясь.
Мужик «в профиль» и мужик в ушанке выпили одновременно на «раз, два, три», произнесенные мужиком в ушанке, они поставили стаканы на землю, сложили губы трубочкой и причмокнули.
Нужный, взглянув на меня, глубоко вздохнул, сделал небольшой выдох и выпил; выпив, он скривил лицо в такую гармошку! и кончик носа у него при этом покраснел.
- Огонь, - кивнул он мне. – Жжёт так, что о-о-ох! Пей, потом «спасибо» скажешь, да ещё как!
- Ваше здоровье, - я поднял термосную чашечку, наполненную до краёв, долго смотрел на поверхность прозрачной жидкости, разглядывая синее дно, и начал медленно пить. «Это же!..» - мелькнуло у меня в голове после первого глоточка. – Что за чёрт!? – сказал я, опорожнив чашечку. – Это же!.. – продолжил я и тут же замолчал, увидев, как недовольно скорчил лицо мужик в ушанке. «Обыкновенная свежая чистая вода!» - мысленно закончил я свою фразу.
- Ну, хорош? – спросил Нужный.
- Что? – растерялся я.
- Самогончик, спрашиваю, хорош? – сказал Нужный.
- А-а-а, - я вдруг как-то расслабился. – Чудо! – воскликнул я и, желая видимо сказать что-то ещё, открыл рот, но… Все тем временем молчали, уткнувшись своими взглядами в землю. «Ждут чего-то?» - мелькнуло у меня в голове. – Такого я ещё не пил, - сказал я, переводя свой взгляд с одного мужика на другого. При этом я рассмотрел их всех: грязные немытые потные шеи, рваные изношенные фуфайки, морщинистые лбы.
- Теперь познакомимся, - сказал Нужный и показал ладонью на меня. – Хвойный, Игорь, если мне не изменяет моя пьяная память, чёрт его знает, как по отчеству, или мой университетский друг по кличке Хвоя. Иногда один из наших называл его почему-то Харыныч. А это… - Нужный, взглянув на краснощёкого мужика,  замолчал, его ладонь поднялась и опустилась.
- Хорошевич, - сказал краснощёкий мужик и изобразил что-то похожее не реверанс в положении сидя.
- Доблестенко, - сказал мужик «в профиль», ткнув указательным пальцем себе в висок.
- Кращий, - сказал мужик в ушанке, приподняв левое «ухо» ушанки.
- Хвалюстик, - сказал Феля и трижды моргнул глазами.
- Это мои теперешние друзья-коллеги, - улыбнулся мне Нужный.
- Распрекрасненько! – Я вдруг оживился. Меня оживили, видимо, их живые фамилии, может, клички.
У спиленной сосны наступило временное затишье.
- Что вы тут делаете? – спросил я после некоторого затянувшегося молчания.
Все вопросительно посмотрели на Нужного.
- Не знаю, - Нужный пожал плечами, - был нормальный пацан.  Думаю, – он задумчиво потёр подбородок,  - нам его опасаться не стоит. Снокшуигр, - быстро проговорил он вдруг, и подморгнул кому-то. – Сено кшу  игр, - сказал он медленней и запел на мотив «Из-за острова на стрежень…» - Кашу-у-у се-е-ено, Игорь я…
- Какое ещё сено!? - вырвалось непроизвольно у меня.
- А-то-ты-не-зна-ешь, - пробасил Нужный речитативом и запел: - Ко-о-осил се-ено, - прекратив на мгновение пение, добавил: - А хор подпевает: жжжжик! Жжжжик!. – Потом он сказал: - Всё это называется сенокосом. Понятно?
- Понятно, - не сразу ответил я. – Ты где работаешь? – спросил я вдруг Нужного.
- Я ка-шу се-но, - ответил Нужный, прищурив глаза.
- Я серьёзно, где? – настаивал я.
Нужный, не ответив, задрал ногу и начал, разглядывая сапог с разных сторон, срезать ножом с подошвы комки земли.
- Мы сено косим, - сказал Феля. Сказал как-то поучительно, как объясняя что-то ребёнку.
- Сено – это хорошо, - сказал я после паузы. – Но это же не основная работа, временные издержки строя, а… я не об этом.
- Почему не основная? – Нужный пожал плечами.
- День, два, ну-у неделя, - сказал я, я как бы не соглашался с ними.
- Нет-нет-нет-не-е-ет, - пропел Нужный, дёргая головой под каждый слог и продолжил, - месяц-два-но-о-о, - он сделал паузу, кивнув Феле: наливай! – и заговорил тихо, задумчиво-романтично, как мне показалось: - Я целый год жду сенокоса. Свежий воздух, - он сделал глубокий вдох, - простор, - он развёл руки в стороны, - не то, что городская кутерьма, - он просеменил пальцами руки по столу. – Хорошо, - сказал он и пропел: - Уро-жай-наш-уро-жа-а-ай. – Он взял протянутый Фелей стакан с прозрачной жидкостью и с явным удовольствием на лице выпил содержимое. – Хорош! – выдохнул он и со стуком поставил стакан на пенёк.
- Браво! – крикнул Феля, хлопнул в ладоши, потом налил в стакан прозрачную жидкость и протянул стакан мне.
- Мне? Зачем? – Я удивился. – Это же… ах, да! – Я взял стакан и с трудом выпил тёплую воду – видно, банка стояла на солнце. – Фу-у-у, - выдохнул я и вернул стакан Феле.
Все молча выпили и потом после довольно длительного молчания – кто курил, кто как будто дремал, кто ковырялся в земле, я думал, что сказать – все, взяв рыболовные снасти, безмолвно ушли, шурша ветками кустарников. Остался только Нужный.
- Не знаю, что меня нашло, - кивнул я в сторону ушедших мужиков. – Они наверно обиделись, что…
- Ну-у-у, что ты, - перебил меня Нужный, роясь в кармане фуфайки.
- И всё-таки, ты прости за назойливость, как у тебя с наукой? – спросил я Нужного.
- Нормально, - ответил Нужный, закуривая. Затянулся. Сигарету он держал, спрятав в кулак.
- Защитился? – спросил я.
Нужный, ухмыляясь, отрицательно покачал головой.
- Что ж так? – спросил я. – Ты ж тогда…
- Не хочу, - ответил Нужный. – Зачем? Деньги?
- Хотя бы. – Я почему-то перешёл на поучительный тон.
- Деньги! – Нужный улыбнулся и потянулся, скучно зевая – «скучно зевать» это физиомонисткая категория, которая… - Мани-мани-мани-и-и, - пропел Нужный.
- Я понял, что ты хочешь сказать…
- Ты то как? – перебил меня Нужный. – Если мне не изменяет память, тебя распределили куда-то на восток в Институт Грёз.
Я расхохотался. Вдруг расхохотался, и остановиться не мог.
- Ну-ну, - остановил мой хохот Нужный.
- Я приехал туда в этот город Энск, - заговорил я, сдерживая смех. – Пошёл по тому адресу, а там Института Грёз нет. Там совсем другой институт. Они говорят, что и заявку  в наш универ не отсылали, что могут дать мне открепление, ну а если что, то у них есть освободившаяся ставка завсклада, мол, предыдущий завсклада проворовался…
- Ну и? – оживился несколько Нужный.
- Я вдруг задумался, – сказал я. – Завсклад! Кем я только мысленно ни был за время учёбы, но только не завскладом. И я согласился. Не возвращаться ж мне в универ. Они дали мне испытательный срок месяц, но оформили уже через неделю. – Сказав, я вдруг подумал, зачем я это сказал. Некоторое время мы молчали, и мне показалось, что Нужный мысленно уже был где-то далеко от нашего разговора.
- Да, я помню, как кем ты только ни был, - задумчиво сказал Нужный, -  и Кантом, и Кафкой, и Диогеном и в конце-концов даже опикассел. – Он затянулся и посмотрел куда-то далеко и вверх.
Мы некоторое время молчали.
- Итак, - я решил нарушить молчание и вернуться к нашему первоначальному разговору, - я понял, что ты хочешь сказать. – Я посмотрел на кончик сигареты в руках Нужного. – Это философия слабых. Плохая философия – зер шлехт. Помнишь, как мы шутили на первом курсе? – Я улыбнулся Нужному, но… Он, глядя на меня, не ответил мне ничем… Нет, затянулся. – Тебе не идёт эта философия, - сказал я, скомкав свою улыбку в стакан.
- Много ты обо мне знаешь, - усмехнулся Нужный, выпуская дым. – И, -он стряхнул на землю пепел и сплюнул, - ты чересчур серьёзно относишься к этой, - он кивнул куда-то в бок, - дребедени. Поверь, она этого не стоит. Погремушка всё это.
- Я же знаю тебя, - не унимался я – с чего бы это? – Ты прекрасный, талантливый учёный. Таких мало, но твои слова режут.
- Сентиментально, Гарри… Правильно, Гарри? – Нужный бросил на меня беглый вопросительный взгляд. – И только.
- Помнишь Воробьёва?
- А как же.
- Дуб дубом, - я постучал костяшками пальцев по спиленной сосне.
- Я знаю. – Нужный погладил спиленную сосну. – Ты только не оскорбляй это чистое создание.
- Ты только представь, какую он делает науку, - с ужасом в голосе произнёс я.
- Это же отлично, - улыбнулся Нужный.
- Отлично? – возмутился я. Он, похоже, чего-то не договаривая, смеялся надо мной.
- Игорь Хвойнорукий, кому нужна твоя наука? – язвительно сказал Нужный. – Его наука, их наука. А?
- Подожди, подожди, - заспорил я, - в тебе же должен жить дух учёного. Ты только вспомни…
- А он, этот самый дух учёного, живёт во мне, - перебил меня Нужный. – Вот только я не хочу драться с вами.
- То есть? – не понял я.
- С тобой, с Воробьёвыми и тэ пэ. У меня другая наука.
- Например?
- А вот она. – Нужный кивнул налево, направо, вверх. – Видишь?
- Не очень, - сказал я, как-то поникнув.
- Вчера я наблюдал прекрасную картину природы, как ужак охотился на лягушку. – Нужный вздохнул. – Но в самый интересный момент пришёл этот, как его? И убил ужака. Как думаешь, зачем?
- Дурак?
- Дурак? - Нужный усмехнулся. – Не-е-ет, Игорёк. И моё первое желание, бессознательное, было таким: ударить ужака, убить, растоптать. Но потом… Наверно ветер подул с другой стороны, и я… - Нужный бросил под ноги окурок и, наступив на него сапогом, затоптал в землю. – Не стоит об этом.
- Чем же ты всё-таки занимаешься? – спросил я.
- Кашу сено, - ответил Нужный. – Изумительнейшая работа: жжжжик! Жжжик!..
- Перестань! – махнул я рукой. Он действительно смеялся надо мной.
- Да! Да! Я вполне серьёзно. – Нужной отмахнулся от меня рукой и с какой-то грустью добавил: - А потом он, человек, бросил камень в лягушку и тоже попал. Он имеет на это право. Он самый сильный.
-О-о-о! Причём тут всё это? – Я хотел возмутиться «философией» Нужного и дальше.
- А как лягушка охотится на мух! – воскликнул Нужный и, видимо, от какого-то удовольствия закрыл глаза, изображая блаженство.
- Да причём тут всё это? – уже почти крикнул я. – Ты смеёшься надо мной!
- Потрясающе! – воскликнул Нужный. – Летит полметра с открытым ртом, а потом: Ам! Ножки тщательно укладывает , головку втягивает и… А? Тройной прыжок вот откуда!..
- Этим пусть биолухи занимаются.
- Ты ж сам спросил о духе учёного.
- В твоём случае это просто лень.
- Что-что? – Нужный рассмеялся. – Да ты не понял! Дело-то всё в том, что уж – лягушку, лягушка – муху, человек – всех их, но вдруг самое главное это человек - человека!
- Не вдруг, - возразил я. – Во-первых, он потому и человек, что сам себя; во-вторых, и все звери сами себя… И причём тут наука? То, о чём ты говоришь, предмет науки слабых и…
- Наука тут действительно не причём, - как-то грустно сказал Нужный.
- Я знаю человека, которому вот так, - я провёл ладонью по горлу, - нужны настоящие учёные. Он возьмёт тебя на любой оклад. Переходи к нему. Будешь заниматься настоящей наукой.
- Нет. – Нужный отрицательно покачал головой. – Я знаю, что Нужный у него будет щёлкать никому не нужные интегральчики, в лучшем случае будет работать на войну, а я пасифист. Уж лучше работать на продовольственную программу – касить траву!
- Иди ты к чёрту, - махнул я рукой, до меня дошла несерьёзность нашего разговора, но я зачем-то продолжил тему. – Ему нужен хоть один настоящий учёный. Не кандидат, не доктор, а голова! Одна проблемка есть! Понимаешь? Любой из его группы знает, как прочистить водопровод в кухне, знает, от чего он гудит, может починить кран, всё знают, и чем отличаются эти першинги от эсэс двадцать, все знают всё, что не касается их научной работы, всё только видимость… - Я уже начинал вдруг горячиться, лепетать почти. -  Но решить простейшую задачку с дифуравнением…
- Нет-нет, - засмеялся Нужный. – Это, дорогой, у тебя какой-то дилетантский бред.
- Обои поклеить? – продолжал я. – Пожалуйста! Потолок побелить?..
- Нет-нет. – Нужный отрицательно покачал головой. – Остановись. Лучше, чем «жжжик! – жжжик!» ничего нет.
- Ты только подумай, - уже почти вдруг кричал я, - до чего докатилось наше общество?! Умнейшие люди зарываются в землю, косят сено, спиваются…
- Косить сено – нужна и голова, а не только руки и спина, - усмехнулся Нужный и передразнил меня с усмешкой: - Хэ, зарываются в землю! – И вдруг спросил: - Картошку любишь?
- Ты мне Высоцким рот не прикрывай, - улыбнулся я, закрыл глаза и простонал: – Люблю ли я картошку?! Иди ты со своей картошкой знаешь куда. Ещё Галилей говорил: несчастна та страна, которой не нужны умные люди.
- Галилей не такой дурак, чтоб такое говорить, - улыбнулся Нужный, - и он этого не говорил.
- Ну что ты от них перенял? – Я кивнул не кусты, за которыми скрылись мужики. – Лексика!.. В истории ещё не было случая, чтобы кто-нибудь научился от них чему-нибудь культурному… Ты посмотри на себя! – Я зачем-то кашлянул. – Пойми, я хочу сказать, кто меня окружает…
- Ну и что, Гарры? Ты то сам хто? – спросил вдруг Нужный.
Я громко рассмеялся.
- Да-а, это жизнь, - сказал я. – Часть жизни. Вот уже год, как я приличный начальник, зам директора института по хозяйству… Давай мякнем! – предложил я вдруг. Я вдруг обнаружил, что у меня всё это время в левой руке был портфель.
- Мякнем? – Нужный испуганно оглянулся и шепнул: - А что, есть?
- Есть, - сказал я, раскрывая свой везде сущий и постоянно со мной портфель. – Портвейн Крымский. Вот купил в селе и таскаю. Здесь все пьют исключительно самогон.
- О-о-о! – посветлел Нужный и начал торопливо срезать ножом пробку с бутылки. – Портвейн!
Мы выпили по целому стакану.
- Хорошо! - сказали одновременно.
- Как ты здесь вообще оказался? – спросил вдруг Нужный.
- Да случайно. – Я заглянул в пустой стакан и подумал: «Говорить или не говорить». Заговорил: - На Лимане организовали конференцию, и мне так захотелось побывать в этих местах. Я ж за время учёбы на Лимане, увы, так и не был. К тому же увидел знакомые фамилии среди участников. Вот и оформился техником по демонстрации видео наших выступающих. – Я замолчал, и мы некоторое время молчали. - Саня, - нарушил я молчание. – Саня? Правильно?
- Допустим. – Нужный налил в стакан портвейн.
- Я рвался к этой должности, - продолжил я. – Но ни дачи, ни шмотки, ни прочее двигало мной. Я просто на многие вещи закрывал глаза…
- А я открывал, Гарры. – Нужный улыбнулся и сделал глоток.
- Но ведь мы же учёные!
- И кому? И зачем?
- Мир учёных! Ма-а-а-аленький мирок…
- Пошли! – перебил меня Нужный, допил портвейн, усмехнулся, кивнул на кусты и вдруг встал, приглашая меня рукой с бутылкой следовать за ним.
Мы пересекли лужайку и по тропинке вышли к лиману.
- Красиво? – спросил Нужный. Я согласно кивнул. – Ты женат? – спросил он.
- Да, дочка и сын, - соврал я, хотя, если посчитать…
- А у меня три дочки, - усмехнулся Нужный. – А ты говоришь, нау-у-у-ка.
- Саня…
- Нет-нет, Гарры, я не плачу, как некоторые мечтающие о сыне. – Нужный посмотрел, куда идти. – Дети в этом деле самое лучшее, но я о другом. – Нужный показал рукой в сторону противоположного берега. – Видишь во-он ту женщину в белом на том берегу?
- Вижу, Саня.
- Каждый вечер, Гарры, она смотрит на этот берег, то есть на противоположный.
- Ну и что? – Я недоумевающе пожал плечами.
- Наливай. – Нужный сделал два глотка из бутылки и протянул её мне со словами: - Так вот, Гарры, мы всегда смотрим на противоположный берег; крымчане  - на турецкий, турки – на крымский, на чужих жён…
- Саня, - не дал я Нужному договорить, - но причём тут наука? – Я допил вино и забросил бутылку далеко в воду.
- Наука, Гарры? – переспросил Нужный. – Она тут, Гарры, не причём. Тут жизнь, Гарры! А эпилог её таков: она, – Нужный показал на женщину в белом, - выгнала мужа ловить рыбу, а сама следит за ним. Все они, - Нужный заговорил вдруг зачем-то очень громко, может, чтоб его услышала та женщина в белом, - тургеневские, и любят мужика активного, чтоб мужик всегда  что-то делал, пусть даже сущую ерунду…
- Женщины – двигатель прогресса, - попытался я остановить монолог Нужного.
- …чтоб брал за горло, - продолжал Нужный, - бросал в постель!
- Причём тут Тургенев? – спросил я вдруг. – Обидно за тебя, Саня. – Я достал из портфеля пачку сигарет. – Дрянная никому ненужная философия занимает твою голову.
- Тургенев тут не причём. – Нужный вздохнул. – Ах Гарры, кому сейчас нужна твоя наука?!
- Риторический вопрос, Саня. – Я закурил. – Это уже цинизм.
- Все, Гарры, учёные циники. – Нужный усмехнулся. – Все, начиная с Энштейна и кончая твоим Воробьёвым. – Нужный сделал паузу, глядя, как я затягиваюсь и, видимо, ожидая моей реакции на его слова. А я вдруг подумал, затягиваясь: «А может он прав? Я ж тоже циник и ещё какой!» Нужный продолжил: - Все они, Гарры, трепачи и пустословы. Одними движет честолюбие, другими – положение в обществе, третьими – деньги и женщины, что собственно одно и то же, четвёртыми – всё вместе, и так далее.
- Это нормальное явление, - сказал я.
- Я тоже так считаю, Гарры, но, - Нужный с усмешкой на лице покачал головой, напустил на лицо серьёзное выражение и продолжил, - все они подталкивают человечество в пасть гадюки. Слишком много, Гарры, говорят о мире, а это, Гарры, смерть.
- Ты так категоричен, Саня… - Я усмехнулся. – Учёному это не к лицу, учёный должен во всём сомневаться и…
Нужный перебил меня:
- Гарры! – И тут же замолчал. Помолчав, он робко спросил: - У тебя ещё есть?
- Ещё? – переспросил я, не поняв сначала, о чём это он. – А-а-а! – дошло до меня, и, бросив окурок, я полез в портфель.
В портфеле оказалась ещё одна бутылка портвейна. Срезав пробку, Нужный сделал три больших глотка из бутылки и, облизываясь, протянул бутылку мне. Я только пригубил. Помолчали.
- Я, Гарры, воинствующий учёный! – воскликнул вдруг Нужный и, не дав мне возразить, а я хотел возразить и даже открыл рот, продолжил: - Во времена Бруно, Гарры, меня б сожгли б быстрей, чем его. И не только б сожгли! И сорока б лет не прожил! Ну и о загранице я и не говорю… А то Оксфорд! Сарбона! Ах! – Нужный вздохнул. – Ушёл нынче физик, ушёл во мгле денег, у…
- В чём же он, твой воинствующий, - я на мгновение задумался, - воинствующий физицизм или она, твоя воинствующая учёность?
- В чём? – Нужный рассмеялся. – Всё, Гарры, о чём мы до этого говорили, очевиднейшая чушь, это была проверка тебя на, как, помнишь, мы поговаривали, на вшивость.
- И? – не удержался я.
- И, Гарры, ты больше вшив, чем,  - Нужный задумался. – Эх, Гарынычишка ты наш! Наша воинствующая учёность, хотя бы в Полярной звезде!
- То есть? – Я сделал глоточек портвейна и протянул бутылку Нужному.
Посмотрев по сторонам, Нужный громко тихо сказал:
- Я плевал на эту прямоугольную уродину! Что она мне сделает? Ну, выпил, ну трепался. – Нужный сделал несколько глотков и задумчиво продолжил: - Итак, её больше нет. Полярной этой вашей больше нет. Вон, взгляни. – Нужный кивнул подбородком куда-то вверх, но тут же как спохватился, что-то промычал…
- Санё-ё-ёк, - я похлопал Нужного по плечу, – на что ты тратишь свой талант?!
- Я серьёзно, Гарры, взгляни, её нет. – Нужный, задрав голову, посмотрел по сторонам. – Сейчас светло ещё, а вот…
- Допустим, я тебе поверил, – перебил я его. – Ну и что?
- Ничего особенного, Гарры. – Нужный опустил голову и потёр подбородок. – Скажи, Гарры, ты считаешь, это глупо?
- Что это? – Я вдруг потерял нить разговора.
- Ну-у-у, что я… Мы, то есть, Полярную того, - Нужный развёл руки в стороны, – сняли… завуалировали.
Я не ответил.
- Печально, Гарры, что я сделал это не из любви к истине, и совесть учёного меня не мучает, а просто так. – Нужный тяжело вздохнул. – Но всё это, Гарры, ерунда. Вот Феля, вот тот дал! Вот и прямоугольная морда… Сказать?
- Говори. – Я безразлично пожал плечами.
Нужный сделал глоток портвейна и задумался.
- Хорошо, - решился он. – Эта прямоугольная морда нейтрализовала нейтрон, объявив его персоной нон-грата вселенной, и всё!
Нужный рассмеялся.
- Как это?! – усмехнулся я, демонстративно зевнул и так же демонстративно взглянул на часы.
- Вот так, Гарры, – Нужный развёл руки в стороны, - вошёл в сговор с нейтроном, и нет нейтрона!
- Как это так нет? – Я рассмеялся. – Ты на секундочку думаешь, что говоришь?!
- Вот так, Гарры, - Нужный снова развёл руки в стороны, - пока там горемыки и регенаты скрипят языками, воевать им уже нечем. Ты представляешь, - Нужный рассмеялся и продолжил говорить сквозь смех, - они… Гар…бираются…женннева…Гарры…скажет, что нет!.. неправильный многогольник! – закончил он.
- Чушь какая-то, - сказал я. – Жаль…
- Не-е-ет, Грэгор, видишь ли, откуда всё? Ушёл нынче физик, зарылся! – Нужный заговорил вдруг очень доверительно, прижавшись зачем-то ко мне: - Интересная штука получается, Гарры! Когда ты занимаешься наукой с бэ буквы, отдаваясь ей полностью, тебе говорят, что ты, мол, летаешь в облаках и надо б опуститься на землю. Когда же ты опускаешься на землю и начинаешь заниматься делами самыми насущными, как говориться, и понятными всем, тогда такие, как ты, говорят, что ты опустился низко и что в тебе нет ничего такого … возвышенного. Вот оно как, Гарры. Надо, получается, быть где-то посередине. А? Чистых учёных считают глупцами, а мы понимаем, что конечно, Гарры, в бытовом смысле, но это выливается в престижность – кожа, макасы, связи, а это и обидно всё-таки, Гарры. Ушёл физик, ушёл в грузчики, в…в… да куда угодно. Стал заколачивать деньгу! Поумнел! Молодец! Обидно, Гарры. Я не против грузчиков, торгашей, шоферни, но почему у них есть свои мафии… ну-у, конечно, негласные, а у нас у физиков нет? А, Гарры? Обидно. Ушёл физик, залёг на дно. Козе Ностре больше ста лет. А нас только жарят. Ушёл нынче физик, залёг. Обидно, Гарры?
Я неопределённо пожал плечами, не подпевать же ему… Я почему-то вдруг  подумал, что Нужный сейчас обнимет меня и начнёт пьяно говорить «Ты меня уважаешь?! Ты меня!..»
- Вот мы, Гарры… так и быть, я открою тебе один секрет, одну тайну. - Нужный вздохнул. - Тиская тут буряки, солому, мы всё обдумали. У нас теперь есть своя…
- Мафия?! – воскликнул я.
- Мафия! - с гордостью сказал Нужный. – Рабочехрестьянская учёная мафия. Рабхрум!
- А ты не боишься, что я донесу? – Я улыбнулся.
- А кто тебе поверит, Гаррыч. Ты ещё скажи, что Полярная снята с небес, что нейтрон…
Я рассмеялся. Действительно.
- Да-а-а, - я покачал головой, - фантазёры! Допустим, умы у вас найдутся, а денюшки?
- У нас уже есть там, - Нужный ткнул большим пальцем куда-то вверх, - свои люди, есть и те, кто пааяет, кто считает и кто философствует. Есть ещё в верхах истинные учёные! Есть!
- А в низах? – спросил я, но мой вопрос повис в воздухе. – Согласен с тобой, что физик ушёл, - продолжил я и улыбнулся. – А помнишь, Саня, были времена, когда упоминания о силах Кориолиса, гравитационных силах вызывали трепет, а теория относительности даже некоторых свела с ума… А уравнения Максвелла?!
- Плазма! Энтропия! – продолжил Нужный.
- Эх, - вздохнул я, - ностальгии-и-и-и-я!
- И всё-таки, - Нужный закрыл глаза и улыбнулся, - мафия звучит красивей. Ма-а-афия! Мафия Физиков!
- Саня, - я положил руку на его плечо, но он на распев с разными интонациями продолжал произносить словосочетание «мафия физиков»:
- Ма-афия ФИ-зиков! МаФИ-И-И-я физиКОВ!  МафиЯ-Я-Я физиков! Как ни скажи, всё прекрасно!
- Да-да-да, - быстро проговорил я и улыбнулся, приобняв Нужного, - мафиози ты наш!
- Нет-нет-нет! – запротестовал Нужный. – Это у них мафиози, а у нас мафист!
- Ну-у, хорошо, – я зачем-то посмотрел на часы.
- И дядя Коля в ушанке, тракторист-механизатор, вступает в нашу мафию, - сказал Нужный. – Уже и первый взнос сделал: поросёнок и бидон подсолнечного масла.
- Да-да…. – Я похлопал Нужного по плечу.
- А ты знаешь, кто такой дядя Федя Хвалюстик? - спросил Нужный, убирая мою руку со своего плеча. – Он же Феля.
- Нет.
- Он гений! – Нужный посмотрел на мой портфель. – У тебя там больше ничего нет?
- Не должно быть, - сказал я, заглядывая в портфель. – Вот только. – Я протянул ему бутылку пива.
- У-у-у! – взвыл Нужный и вцепился в пробку зубами. – Ты извини, - сказал он, открыв зубами бутылку, - у нас в Рабхруме сухой закон и… - он жадно начал пить пиво. Опорожнив бутылку, он с досадой посмотрел на пустую бутылку и выдавил из себя: - Да, пробрались в руководство мафией некоторые… эх, ввели сухой закон. А как в науке без этого? – Он помахал пустой бутылкой. – Никак! А Хвалюстик гений, спец в области химоружия.
- Он тоже сено косит?
- Да, он бывший спец.
- Хвалюстик… Хвалюстик, - задумался я, - не помню.
- Мало того, что он с нейтроном так обошёлся, он ещё вошёл в неопределённость принципа. – Нужный высморкался. Я улыбнулся тому, как он высморкался – далеко-далеко через левое плечо. – Ему писали и учёные и военные, - продолжил Нужный, - но он не захотел заниматься грязными делишками.
- Ну-у, почему грязными, - я посмотрел на часы, – любая научная работа чистая и только потом в чужих руках…
- Работа то чистая, но делишки грязные. – Нужный усмехнулся.
- Саня, - я тяжело вздохнул, - если б кто нас подслушал! Сколько бреда мы намели с тобой!
- Нет бреда, нет науки! – Нужный похлопал меня по плечу. - Вот тот, с харей быка, - он задумался. – Ну, мне пора, - сказал он вдруг, протягивая мне руку. – Темнеет. Могут и пристрелить. – Он улыбнулся.
- Ты всё-таки подумай, - сказал я. Мне стало несколько неприятно, ведь я первым хотел сказать «ну, мне пора» и протянуть ему руку.
- Нет-нет, прощай! – решительно сказал Нужный.
- А как до лимана дойти? – спросил я вдруг, вспомнив, что я всё-таки заблудился.
- Всё время этим берегом, минут тридцать, если повезёт… - Нужный подумал. – Был рад, Гарры, по отчеству помню как-то необычно, видеть тебя. Из нашего разговора я вынес много обоев, гвоздей и… донести бы хоть куда… сам помнимаешь, где…. Во-о-от. – Нужный задумался. – Приходи ещё.  – Говоря, Нужный смотрел куда-то мимо меня. Сказав, он резко повернулся, мне даже показалось, что он щелкнул каблуками сапог, и, чуть покачиваясь, зашагал по тропинке вдоль берега в противоположную показанную мне сторону.
- Саня! – окликнул я его. Он оглянулся, но смотрел при этом куда-то мимо меня. – Саня, ты всё-таки подумай о моём предложении. Мой телефон…
- Не потребуется. – Нужный усмехнулся. – И ещё, - громко крикнул он и сделал шаг в мою сторону, - совсем забыл, недалеко от Лимана действует биостанция. Тоже наши. Не знаю, что, как, - он задумался и продолжил, - там потеряли какое-то яйцо… ну, помнишь, что-то подобное как у Булгакова, так вот, вдруг появились крокодилы с красной кожей. Ты представляешь, портфель из красной крокодиловой кожи! – воскликнул он. – Так что, будь осторожен, Гарры.
Нужный резко повернулся и скрылся за деревьями.
Я долго стоял, как в забытьи, и чему-то глупо улыбался. Именно – глупо! Я-ж физионо… Когда я очнулся, то есть вышел из забытья, было уже совсем темно. «Что ж, - вздохнул я, - не вышло и ладно. Не всегда коту масленица. А жаль. Жаль. Такие грамотные люди несут такую чушь да ещё с такими детскими наивными умами… И всё-таки они ещё нужны и ещё как! Ну, что ж, не вышло и ладно. - Я пошёл вдоль берега. – Бедняги. Бедняги. Философия слабых это всё-таки социальное явление, а не крик человечьей души. И всё-таки оно вертится! Хорошо иногда вырываться на простор свежего воздуха из городской кутерьмы, из трясины своей работы по обеспечению всех всем, из …» - Мой взгляд вдруг остановился на звёздном небе. Что-то заставило меня найти Большую Медведицу, потом мысленно соединить две последние звезды прямой и продолжить её чуть под уголком… Я замер и проделал эту мысленно-зрительную операцию ещё раз. Ещё. Ещё! Ещё!! Полярной звезды не было. На огромном яркозвёздном небе не было Полярной звезды. Все, как мне казалось, были, а этой не было. Я так тихо-тихо рассмеялся. «Наверно, какая-то хитрая облачность», - пронеслось у меня в голове. Я протёр глаза, посмотрел по сторонам и ещё раз – на небо. Полярная звезда не появилась. Тогда я рассмеялся громче. «Чёрти что!» - пробурчала моя голова. Я опустился на землю и просидел, обхватив колени руками, несколько минут… Так мне казалось, несколько минут. Но Полярной не оказалось на небе и через час, когда я взобрался на сосну и, свернув ладони телескопом, посмотрел на небо…
На сосне я просидел до утра, так как в лучах появившейся Луны обнаружил внизу под деревом … красных крокодилов. Да! Да! Сначала я подумал, что это поросята или дикие свиньи – они хрюкали, но потом, чуть спустившись по веткам ниже, я увидел типичные крокодильи морды с типичными, но чуть приоткрытыми, крокодильими глазами. Сначала они хвостами раскачивали дерево, потом пытались перегрызть его, страшно при этом ругаясь. « Это что, люди?» - промелькнуло у меня в голове. Видимо, ночи им не хватило, и утром, как только чуть забрезжил рассвет, они неожиданно растворились в голубоватом тумане над лиманом.
Я слез с сосны с приятной улыбкой придурка - я-ж физиономист! - и, глядя прямо перед собой, чуть вытянув вперёд правую руку, вошёл… в институт.
Не отвечая на приветствия, я поднялся на второй этаж, как сейчас помню, открыл ключом дверь кабинета «Главный Завхоз», вошёл в кабинет и развалился в кресле в углу. Через несколько минут в кабинет, постучав, вошёл лысый мужчина, он что-то говорил, но я, приятно и улыбаясь, как мне казалось, и глядя прямо перед собой, не слушал его. Лысый что-то спросил, пожал плечами и вышел. Тут же вошла красивая женщина и сказала: «Директор на проводе…» - Я только вздрогнул, рефлекторно или рефлективно, уже не помню, пожал плечами, но сам по себе ни взглядом, ни улыбкой не сдвинулся с места. Женщина повторила, что директор на проводе, потом как-то повела бровями и, почему-то пятясь задом, вышла из кабинета. Тут же в кабинет вошли несколько человек, они громко о чём-то спорили. Потом один из них обратился ко мне: «А вы как думаете, Игорь Горынович?» - Я, приятно улыбаясь и так далее, молчал. «Дело вот в чём, - начал что-то доказывать этот кто-то и доказывал долго, его при этом постоянно перебивали остальные, но он доказывал. - Вот такие дела», - закончил он и уставился на меня. Я всё, так же улыбаясь, молчал. Я не заметил, как кабинет опустел. Потом никто не входил, только периодически изредка дверь приоткрывалась, и заглядывала чья-то голова. Потом зашёл мужчина в чёрном костюме, он сел за стол и спросил: «Ты куда подевался, Игорь Горынович? Всей конференцией тебя искали…»
Я вышел из кабинета, спустился вниз, вышел на улицу, поймал такси и расселся на заднем сидении.
- Гони на Ленина, - сказал я таксисту, глядя куда-то вперёд. Всю дорогу я похихикивал и бормотал вслух: - Они думают, что я чокнулся… хи-хи-хи!!
У Ленина-2 я попросил остановиться и подождать меня. Я пулей выскочил из такси, вбежал на третий этаж и, можно сказать, ворвался в тридцатую квартиру.
- Коля, - крикнул я мужику в очках, - Белов астрофизик?
- Было дело, - растерялся Коля.
- Тогда одевайся, поехали!
- Я на больничном, Игорь. Вот, температура даже. – Коля чашечкой показал на градусник на столе и сделал глоток кофе… наверно, кофе. – Кофе будешь?
- Да пошёл ты со своим кофе! – возмутился я. – Поехали, такси ждёт.
Коля сдался.
- Что-то случилось? – с тревогой в голосе спросил он уже в такси.
- Потом, – ответил я.
Белова мы застали уже в постели… ну-у, он встретил нас в трусах.
- Я сплю уже, - пробормотал Белов недовольно, стоя в дверях.
- Так рано спать? – удивился Коля.
- У меня дела, - ответил Белов, огромный детина с топором в руке.
- Поэтому ближе к делу, - по деловому заговорил я и, оттолкнув Белова, зашёл в квартиру, прошёл через комнату и подошёл к окну. – Ещё светловато. Жаль.
- Ребята, короче,  - сказал Белов, присаживаясь на кровать и кладя топор под подушку. – У меня дела.
- Вот только стемнеет по-настоящему, и мы уйдём, - взмолил я. – Я только покажу вам Полярную, и уйду.
- Как это тебе удастся? – Белов вдруг как оживился, он посмотрел на меня и ухмыльнулся.  – Прилягу я. – Он натянул на лицо одеяло.
- Её нет? Ты тоже это знаешь? – закричал я.
- Нет, ну и что, - ответил Белов из-под одеяла. – И не кричи, жену разбудишь. И вообще, читай газеты… - Белов захрапел.
Я отошёл к окну. Потом вышел на балкон. Время шло. Я смотрел в тёмнеющее небо и молчал.
К себе домой я вернулся поздно. Жена долго ворчала, потом вдруг прицепилась «Что с тобой? Да что же с тобой?» Так назойливо-назойливо. Я молчал. Но ночью не выдержал  тяжёлых мыслей, разбудил жену, почти вытащил её на балкон и показал в небо:
- Вон там, Ириночка, должна быть Полярная звезда. - Я пристально посмотрел в небо, в надежде всё-же увидеть там Полярную звезду. - Правильно? – спросил я как-то неуверенно.
- Ну, правильно, - Ириночка зевнула, но я заметил, что сквозь зевоту пробивается улыбка.
- А теперь видишь, - я вдруг как всхлипнул, - её нет, - и ещё раз всмотрелся в небо с той же надеждой… Но Полярной упорно не было.
- Ну и что, - невозмутимо сказала Ириночка. – Новость мне ещё! Нельзя, мой дорогой, так отставать от жизни. Газетки надо читать, новости некоторые слушать, а не в стола пописывать вечерами. Там уже столько мукула…
- Что-о-о-о, что-о-о? – Я вдруг тяжело задышал. – Мне стало страшно и я завыл: - У-у-у-у… - Я почувствовал себя таки-и-и-им одиНОким, и мне захотелось куда-то убежать, исчезнуть, раствориться.



АВТОПОРТРЕТ С ПИКАССО
Я вдруг присел и провёл рукой по асфальту.
- Нету, – сказал я, брезгливо отдёргивая руку от плевка. Вытерев руку о валяющийся рядом обрывок газеты, я продолжил свои поиски, натыкаясь на окурки, горелые спички и прочий нашенский мусорок, повторяя с досадой: - Нету! Нету!
- Вот уже час я наблюдаю за тобой, - сказал старичок в тулупе до пят. – Что ты ищешь?
- Потерял, - сказал я, продолжая шарить рукой по асфальту.
- Что ты потерял? Может я чем помогу? – Старичок в тулупе до пят тоже присел. – Червонец? Сотку? Руб? – и захихикал.
- Нет. – Я покачал головой. – Ты не найдёшь.
- А вдруг? – сказал старичок в тулупе да пят и побродил взглядом по асфальту.
- Это не каждому дано. – Я с тоской посмотрел по сторонам. – Через два дня распределение, и мне оно вот так, - я провёл ребром ладони по шее, - оно просто необходимо. Хоть чуть-чуть. И где его взять?! – Я сокрушённо потряс головой.
Старичок в тулупе до пят поднялся с асфальта.
- Где? – спросил я, глядя снизу на старичка в тулупе до пят.
- Если б знать, что тебе надо?!- Старичок в тулупе до пят вздохнул и ушёл «куда-то в бок».
- Ладно, - я встал и махнул рукой, - чёрт с ним. – Я пошёл по тротуару, иногда оглядываясь – а вдруг! У четырёхэтажного дома без балконов я остановился, посмотрел на свои штопанные белыми нитками чёрные ботинки, поднялся по ступенькам – один, два, три, четыре – и толкнул дверь.
– Привет, бабуля! – сказал я женщине за столом у входа; она, опустив голову,  смотрела куда-то под стол.
- Здравствуй, голубчик, - сказала бабуля, приподняв голову и взглянув на меня поверх очков.
- Что читаем? – спросил я и попытался заглянуть под стол.
- Хомо кашмарус. – Бабуля показала мне обложку книги.
- А-а-а, - как-то разочаровано протянул я, - Пикассо бы!
В это время мимо проплыли – именно проплыли – два негра, один из них напевал что-то джазовое, второй приятно подчёркнуто улыбнулся бабуле и два раза легонько хлопнул меня по плечу.
- Я ещё не доросла до этого твоего квадратиста, - улыбнулась бабуля.
- Куббиста, - поправил я её, улыбнулся, покачал головой. - И мне он не доступен, - вздохнул я и пошёл по коридору налево.
Поднявшись на третий этаж, я толкнул дверь намба 81 и вошёл в комнату. Сквозь табачный дым проглядывалась длинная худая рыжая девушка, она стояла посреди комнаты, а вокруг неё были разбросаны пустые бутылки… Вокруг неё ещё что-то витало, я это чувствовал каким-то энным чувством. Но что, что?
- Так-так-так, - прострочил я, обходя рыжую девушку против часовой стрелки, если идти на восток. – Тебе нравится эта рыжая? – обратился я к круглолицему парню, тот только неопределённо пожал плечами. – И тебе? – обратился я к пьяному – да-да! именно пьяному – и небритому мужику – да-да! именно мужику. В ответ мужик только сделал вдох левой частью рта и сморщил лицо. – А вам? – обратился я к двоим на кровати – один в очках, другой без; те переглянулись и … тоже промолчали. – Что ж, - обойдя рыжую девушку против часовой стрелки, но уже если идти на запад, я остановился за её спиной, потом я отошёл к окну и посмотрел на неё издали, от окна то есть. – Кляча клячей, но в этом вашем дыму что-то от Пикассо в ней имеется, - сказал я.
- Ты совсем опикассел, - засмеялся очкастый.
- Между прочим, бывшая филфаковка, - сказал круглолицый.
- Вот она-то тебя, Гарри, и отфилаложит, - сказал пьяный мужик.
- На обе лопаты, - добавил круглолицый. – За русский язык пасть порвёт.
- Посмотрим. – Я сел на стул, достал из ящика стола кубик Рубика и крутанул два раза. Жёлтая грань, зелёная и… - Она вписывается в мой кубик. Вам этого не понять. Мозгяра! – Я ещё раз посмотрел на рыжую девушку. – Глаза-а-а! – простонал я. - А теперь, мужики, я попрошу вас убраться отсюда всем. Я её пикассовать буду!
Все переглянулись - кто-то почесал затылок, кто-то – другие разные места – и вышли из комнаты. Осталась одна рыжая девушка. Она также молча продолжала стоять посреди комнаты.
- Во-первых, я не филфаковка, а филфаковна, - сказала рыжая девушка. – Ираида Филфаковна!
- А во-вторых? – Я изобразил на лице полное безразличие к её словам.
- Во-вторых, я не рыжая девушка, как это шумит у вас в голове, - рыжая девушка усмехнулась и покачала головой, - а рыжая женщина.
- Тоже неплохо, - улыбнулся я. - У тебя есть что-нибудь Пикассо? – спросил я её. – Почитать, например.
- Пикассо, о-о-о! – Рыжая женщина подошла ко мне и приблизила своё лицо к моему.
- Чёрт, какая ты старая, - сказал я. – Где они тебя откапали?
- Отстань! – рыжая женщина махнула рукой и села на мои колени. – Я такая же старая, как вечность, которую придумали вы, люди.
- Такую я тебя не мыслю. – Я прикоснулся к её руке, потом – к лицу. – И такую не мыслю. Выпей.
- Наливай! – крикнула рыжая женщина. – Я и так привыкла. Вы по-другому не можете. Через меня всё прошло.
Я налил ей стакан портвейна. Она выпила:
- Ещё!
Я налил ещё. И она выпила.
- Ещё? – спросил я, закрывая бутылку – надо ведь и себе чуть-чуть оставить. – Мне ж некогда.
- Ему некогда…куда прячешь?! – Рыжая женщина выхватила у меня бутылку и допила портвейн из горлышка. – Жадюга! А теперь люби меня, если сможешь. - Она стала валиться на пол.
Я подхватил её под руки и потащил к кровати, а она шептала:
- Люби меня! Люби-и-и…
Уложив рыжую женщину на кровать, забросив её лицо и ноги к стенке, я на мгновение задумался, только на мгновение, потом заглянул в пустую бутылку и под храп рыжей женщины вышел из комнаты… Нет, не успел. Она, прервав вдруг свой храп, остановила меня:
- Эй!
Я оглянулся. Почему? Сам не знаю. Внутренний голос? Остаётся только пожать плечами. «Или плечьми?» - хихикнул я мысленно.
- Вот, - рыжая женщина, не поворачивая ко мне своё лицо, достала откуда-то из своего туалета картонку и протянула мне, - мои реквизиты. Я то, что ты ищешь, и то, чего тебе так не хватает, хотя найти это… - Она не договорила, продолжив свой храп, пробормотав напоследок: - Портвейн это вневременной напиток!
Я взял из её руки картонку, повертел ею, глядя, куда бы её зашвырнуть, и… сунул в карман и вышел из комнаты.
- Ну? – спросил меня очкастый.
- Готова, но спит, - ответил я.
- Ты переборщил, - пробормотал пьяный мужик.
- Глеб, я даже не пикасснулся к ней, а она уже готова, - сказал я пьяному мужику и спросил: – Как вам удалось её протащить через бабу Тару?
- Мы подсунули ей одну книжку одного модного придурка, и она так зачиталась, что выноси полобщаги, - сказал круглолицый – Опикаши нам свой метод. Мы весь вечер уговаривали её выпить хоть полстакана, а она…
- Нормальная баба, - перебил я круглолицего, - только старая. И где вы её отваляли?
- Малый в пивбаре, – сказал  очкастый, похлопывая по плечу того, кто был без очков.
- Ну-у, вот что, пусть она поспит, - сказал я. – Не будите её, а я пойду. У вас поесть найдётся?
- Откуда, - усмехнулся очкастый. – До степухи ещё три дня.
- Тогда хоть воды попью. – Я зашёл в туалет, попил из-под крана воды, вышел и пошёл по коридору. Оглянулся – они ещё стояли у двери и не решались зайти в комнату. – А почитать Пикассо? – крикнул я им.
- Нет! – ответили они хором.
- Вы что, на репетиции? – рассмеялся я.
- Да-а-а, - хлопнул себя по лбу круглолицый, - тебе кроссовки не нужны? Адидасовские!
- Нет. – Я сморщил лицо.
- Почти задаром, ты подумай, - уговаривал круглолицый.
- Нет. – Я спустился на первый этаж и выбежал на улицу.
Оглянулся и задумчиво посмотрел на окна четвёртого этажа. Свет в наших окнах горел как-то странно. «Не девушка, а женщина», - мелькнуло в голове.
Темнело. По небу, мигая красными огнями, промчались два истребителя.
- Ну, что? – спросил меня дворник классического типа – чёрная борода, белоснежный фартук.
- А, это ты, Дюга. – Я посмотрел по сторонам. – Что делаешь?
- А то ты не видишь?! – Дюга провёл метлой по асфальту, пряча улыбку в фартук.
- Не скреби пока, - попросил я. – Как по душе ногтем Немезиды.
- У меня руб есть, - Дюга показал бумажный рубль, - может сыграем?
- Та-ак, - я задумчиво почесал лоб, - у меня чуть-чуть не хватает. Сдавай.
Дюга отставил метлу к стенке дома, поплевал на ладони, потёр их одна о другую, достал из кармана фартука колоду карт и начал сдавать их картинками вверх «на туза».
- Не надо, банкуй сам, - остановил я его. – Только быстро. – Я почему-то беспокойно посмотрел по сторонам.
Дюга, потосовав колоду, протянул мне одну карту.
- В банке? – спросил я Дюга.
- Натуральный дуб, - улыбнулся Дюга, хрустя рублём. - Только из машинки. – Он рассмеялся.
- На банк, – сказал я и протянул руку. – Ещё.
Дюга протянул мне карту. Я заглянул в карты и улыбнулся Дюге, показывая ему двух тузов.
- Эх, - вздохнул Дюга. – Займи руб.
- Пожалуйста, - сказал я, глядя по сторонам.
- Попикассовать? – спросил Дюга.
- Не надо, - ответил я.
Дюга протянул мне карту.
- В банке руб? – спросил я, он согласно кивнул. – На банк и ещё одну карту. – Я получил от Дюга карту и, не заглянув в свои карты, сказал: - Себе.
Дюга начал откладывать себе на ладонь карты картинками вверх: валет, король, туз, – здесь он задумался, пристально посмотрел на меня, а я улыбался, он открыл себе ещё одну карту, это оказался ещё один валет.
- Показывай свои. - Дюга напряжённо замер.
Я открыл сначала туза, потом, растягивая интригу, медленно открыл ещё одного туза.
- Дюга, тебе фатально не везёт со мной, - сказал я.
- Ну и бла-а-а, - огорчился Дюга. – Ни в чём не везёт и не только с тобой. Даже снега навалило, и валит и валит. Сто лет не управиться. А зарплата? И что они там наверху себе думают?.. Ведь мы санитары общества!
- Такси! Такси! – вдруг закричал я и, выхватив из руки Дюга руб, побежал наперерез приближающемуся такси.
Таксист со скрежетом затормозил, уворачиваясь от меня на встречную полосу.
- Дуй в гору, - сказал я, усаживаясь рядом с таксистом.
- А деньги есть? – спросил таксист.
- Ты что, опикассел, - как будто возмутился я.
- Опикассел, - сказал таксист, глядя на меня.
 - Не в деньгах счастье, - махнул я рублём перед его глазами. – В гору!
- С этого бы и начинал, - сказал таксист как обиделся. Автомобиль рванулся с места. – Скоро зима. – Он оглянулся, пропуская грузовик.
- Скоро, - выдохнул я.
- Зимой плохо работать, – сказал таксист. – А тут ещё с бензином так. Я бы, ты знаешь, сделал так…
- Хорошо, делай, - сказал я и ткнул пальцем вперёд:  - У того гастронома останови.
- Есть, - сказал таксист, тормозя.
- Держи. – Я протянул таксисту Дюгин рубль. – Сдачи не надо. Выпей за здоровье Пикассо.
- На руб не выпьешь, - простонал таксист.
- Тогда закуси за моё. – Я хлопнул дверцей несколько сильней, чем обычно, и услышал стон таксиста.
Подождав, пока таксист уедет, я посмотрел по сторонам, зашёл в гастроном и пристроился в хвост длиннющей очереди. Стоял долго, глядя в чей-то  затылок и думая, зачем я зашёл в гастроном. Наконец, широко зевнув, я вышел из гастронома.
С афиши на противоположной стороне улицы на меня смотрела женщина с очень приятной улыбкой.
– Что ты говоришь?! – воскликнул я и с «ужасом» ощупал карманы. – Опять потерял? – А женщина продолжала приятно улыбаться: «Эх, ты-и-и-и!»
- Целых полчаса, - засокрушался я, глядя на женщину на афише. – Может ещё никто не подобрал, и оно валяется даже не запылившись?!
Я вернулся в гастроном. Пахло жареным кофе. Очередь. Я стал в хвост очереди за кофе. Людей было много: старичок в соломенной шляпе – соломенной!!! – и красной тенниске пил кофе из большой чашки и ел торт, запихивая его в рот обеими руками – спешил!! Старушка – из старых – торт не ела, а пила только кофе из маленькой чашки; две спортивного сложения девушки и юноша, который смешил их чем-то из-под стойки и всё время при этом поправлял очки, девушки хихикали и потягивали кофе из…
- Эй, старик, снял бы шляпу, - сказал я громко, и все сразу посмотрели на … старика. Одновременно! Как будто только и ждали, когда я что-то скажу! Старик не растерялся и, не доев свой торт и не допив кофе, громко выматерился в мою сторону, постучал кулаком по шляпе, глядя на меня, и ушёл.
Девушки рассмеялись.
- Ешьте-ешьте, узкобёдроочкастые, - сказал я девушкам и их юноше. На этот раз внимание очереди переключилось на меня. – Пижончики, - подмигнул я очереди. – Пикассо на них нет. – Я ткнул подбородком в сторону очкастого: - Прекрати поправлять всё время очки, когда тебя облаивают!
Очередь вдруг зашушукала на очкастого юношу. Очкастый вдруг растерялся, как-то тревожно посмотрел по сторонам и поправил очки два раза подряд, девушки смолкли, а очередь начала расходиться.
- Десять джа-а-а-жечек кофе, - сказал я продавщице и повернулся в сторону расползающейся очереди. – В очереди надо стоять весело. Нет, чтоб мне в морду дать, они разбегаются, - улыбнулся я, оглянувшись на продавщицу.
- Все ззззразу? – спросила меня продавщица.
-Да, конечно, - ответил я, повернувшись к ней, - и в одну большую.
- Он же остынет, - улыбнулась продавщица.
- Плевать… извините, к чёрту. Мне хочется, - я щёлкнул по горлу, - пить.
- Пить? – Продавщица усмехнулась. – Тогда попейте воды из-под крана.
- Налейте, пожалуйста, и воды из-под крана, - согласился я.
- Это будет несколько дороже. – Продавщица ушла и вернулась со стаканом воды. – Пейте, пожалуйста.
- Тёплая, - скривил я лицо, взяв стакан. – А холодной нет? Из холодильника, например.
- Есть, но это надо идти…
- Эй, ну что там застряли?! – крикнул кто-то из очереди – уже образовалась новая очередь.
- Так в чём дело, - пожал я плечами, - сходите! Я что-ли должен идти?!
- Марина! – крикнула в куда-то продавщица.
- Чэхоо?! – откликнулась откуда-то, видимо, Марина.
- Постой за прилавком, - крикнула продавщица, - а я гражданина напою. Он так очень пить хочет. – Продавщица повернулась ко мне лицом. – Идём, бедняга.
Я прошёл за прилавок. Продавщица провела меня в подсобку. Было темно.
- Посиди здесь, - сказала продавщица, - я сейчас, - и ушла.
Я лёг на какие-то мешки и захихикал. Нащупал выключатель и нажал клавишу. Загорелась тусклая-тусклая лампочка где-то вверху. «Схватить и убежать, - подумалось вдруг. – Мешочек какой-нибудь. Главное – неожиданность и быстрота».
- Вот и я, - улыбнулась продавщица, появившись с бутылкой шампанского и двумя стаканами. – Ты молодец.
- Это ты молодец, - сказал я.
- А я всегда молодец. – Продавщица прикрыла дверь, и было слышно, как щёлкнула щеколда. – Только не стреляй.
- Не буду. – Я щёлкнул выключателем, стало темно.
- Ты так неожиданно.
- Теперь будет всё неожиданно. Как ты поживаешь?
- Да как?.. Как все. Ты-то как?
- Как тебе сказать?.. Супер. В общем, неплохо.
- Хорошо, то есть?
- Чёрт его знает. Пыльно только, особенно когда задумаешься.
- К отцу не вернёшься?
- Не вернусь, он к тому же…
Раздался хлопок шампанского, потом забулькало. Я производил этот шум как-то совершенно машинально, почти  рефлекторно.
- Будь счастлив.
- И ты!
- А почему ты не брит?
- Боюсь.
- Чего?
- Что не отрастёт.
- Глупенький.
- А ты такая тёплая.
- Я горячая…
-О-о, да ты уже с животиком…
Дверь с шумом распахнулась, и в проёме двери обозначился силуэт изящной женской фигурки.
- Пардон, - сказала изящная женская фигурка.
- Почему «пардон»? – сказал я. – Заходите, это ж ваши закрома. – И улыбнулся.
Изящная женская фигурка, видимо, тоже улыбнулась.
- Я, конечно, всё понимаю, Нат, - обратилась она к продавщице, - потом зайдёшь ко мне. Дело есть.
- Хорошо, - сказала продавщица.
Изящная женская фигурка повернулась боком – не такая уж она и изящная – и, извинившись, закрыла дверь.
- Налей ещё, - попросила продавщица. – А ты знаешь, я никогда не любила шампанское.
- Я тоже.  – Я налил ей шампанское. - Зачем ты замше?
- Хозяйственные шуры-муры. Тебе не надо знать.
- Как бы и кого обдурить?
- Ты молодец.
- Твоё здоровье.
- Я хотела тебе сказать. Ты понимаешь… я так больше…
- Жара у вас здесь, и, наверно, тараканов тьма.
- Жарко? Мы здесь редко бываем. А тараканов нет… Ты знаешь? А ведь тогда я всё понимала…
- Мне некогда…
- И что детская привязанность, и что я была тем долгом…
- Не надо, ты же знаешь, что я вечно спешу.
- Чтоб он сдох этот твой Пикассо!
- А его давно уже нет… Нет его! Ты не представляешь, как это глупо…
- Его нет? Давно? А ты всё…
- Его нет, но он есть.
После моих этих слов наступило молчание. Я слышал, как кто-то где-то ходит, как кто-то что-то где-то сказал…
- Распределился? – прозвучало вдруг у самого уха.
- Нет. Послезавтра. Ещё два дня и-и-и….
- А помнишь, как первый раз ты целовал меня через простыню?
- Помню. Я и сейчас вижу тебя через какую-то чёрно-белую плёнку.
- «Через простыню, - говорил ты, - твои груди вкусные».
- Я всё помню, вот только туман…
- А помнишь наш пионерский лагерь?
- Помню.
- Рислинг! Первый раз в жизни! Помнишь?
- Гадкая вещь этот пионер лагерь. До сих пор кисловатый привкус.
- Врёшь! В них что-то было и есть. Ведь там кончалось наше детство.
- Глупый тупой конец.
- А тебе хочется, чтоб всё было умно? Умное, интересное, содержательное.
Я вдруг вспомнил, зачем я зашёл в гастроном. Даже не зашёл, а случайно занесло каким-то сквозняком…
- Ну, я пошёл. Меня уже зовёт.
- Зовёт? Уже? Кто?
- Не знаю. Зпазибо за кофе.
Я зевнул и встал.
Продавщица проводила меня до прилавка, я расплатился, бросил на неё прощальный взгляд и ушёл.
Выйдя из гастронома, я перешёл на другую сторону улицы и остановился около афиши. Мне улыбалась женщина. Мне улыбалась!
- Где я тебя видел? - улыбнулся я ей. - Теперь можно жить. - Я похлопал себя по карману. – Я пойду? – спросил я женщину с улыбкой, она только моргнула левым глазом. Потом кто-то толкнул меня в спину, а ещё кто-то спросил лишний билетик.
- Такси! Такси! – крикнул я и помчался за такси с зелёненьким огоньком. Догнав на перекрёстке такси - горел красный светофор, я дёрнул дверцу и крикнул: - Ты, - и закончил тише, - меня на ту сторону.
- А деньги есть? – Таксист пробежался по мне взглядом.
- Ты что, опикассел совсем?! – возмутился я.
- А-а-а, помню-помню. – Таксист сунул в рот конфетку. – Так бы сразу и сказал.
- Сразу! – Я усмехнулся. – Только зима сразу бывает!
- Зима-а-а, – таксист сплюнул в форточку, - фу-у-у-у.
- Не фу-у-у-, а фю-ю-юю, - поправил я таксиста. – Зимой плохо работать?
- Я пошутил, - улыбнулся таксист. – Лишь бы хорошо платили и даже чтоб частенько переплачивали. – Он рассмеялся. – А вообще всё бывает.
- Стоп! Стоп! – Я протянул таксисту руб. – Мне нужен вон тот тип.
- И это всё? – обиделся таксист.
- Пока всё, - сказал я, выползая из такси. – Тем более, что мы почти ничего и не проехали.
- Пижон, - кинул мне вслед таксист.
- Как дела, Лысый? – хлопнул я тем временем по плечу лохматого парня.
- На пять балов, - ответил Лысый. – А у тебя?
- Без лапы. – Я показал растопыренную пятерню.
- О-о-о! – пропел Лысый, отскакивая в сторону – мимо промчался пьяный грузовик. – Это ещё ничего.
- Ну, пока, - кинул я Лысому, выковыривая из глаз грязь от пьяного  грузовика.
- Пока, - сказал Лысый и кинул мне вслед: - ты с Пикассо будь осторожней, а то в такую гору залетишь.
Я прошёл в арку, свернул налево, поднялся на четвёртый этаж и без стука вошёл в квартиру номер сорок один. В большой комнате на диване лежали полуголые мужчина и женщина и ничего не делали. При моём появлении мужчина поднял голову. Да, конечно, это был отец.
- Ты мне нужен, - сказал я отцу и деликатно, как мне хотелось бы, отошёл к окну.
- Будешь? – спросил отец спустя некоторое время, подойдя ко мне и толкнув в плечо.
- Что? – спросил я.
- Её будешь? – кивнул он на диван.
- Не до этого, отец, - покачал я головой.
- Женщина, – отец протёр глаза, - пятьдесят лет, но даст фору любой молодухе по количеству, по длительности и страсти. Такие фокусы выделывает.
- Пятьдесят? – спросил я. – Это хорошо, я ж больше люблю мягких, сговорчивых, душевных…
- Соглашатель-отзовист, - рассмеялся отец.
- Перестань, - сказал я.
- Это отклонение от… - отец задумался, – женщины – это всё.
- Перестань. Пикассо сказал бы, что женщины – это все, но мне не до того. – Я посмотрел на женщину на диване.
- Распределился? – спросил отец и с какой-то надеждой во взгляде – я ж физиономист! – похлопал меня по карманам брюк.
- Через два дня, - сказал я. – Но у меня этого…
- Зачем пришёл? – спросил меня отец.
- За этим, как его… - Я не знал, что сказать, или как выразить то, что я хотел сказать. – Я всё-таки перечитал его. – Я вздохнул. – Я понял, что он – это город. Большой город. Может Париж. Ты…
- И ты с этим пришёл? – усмехнулся отец. – Радуйся, что мать выгнала тебя из дома.
- Не из-за тебя ли? – Я тоже усмехнулся.
- Если б только из-за меня. – Отец оглянулся на женщину на диване.
- Да-а-а. – Я задумался и посмотрел на отца и куда-то мимо. – Чёрти что происходит. Раньше вечерние мысли… я был без ума от них, а утром плевался, а теперь почти наоборот, вечером плююсь, а утром без ума.
- И ты с этим пришёл? – усмехнулся отец.
- Я понял ещё, что всё должно быть неустойчивым, как энтропия. Вот смотри! - Я вытащил из кармана кубик Рубика и поставил его на ребро. Кубик упал. – Надо всё сделать неустойчивым. Только тогда мы познаем его.
- И ты с этим пришёл? – усмехнулся отец. - Его кубизм итак неустойчив и давно и сразу, как только и появился. Короче, иди ты к чёрту! Ты ж видишь, что я занят.
- Подожди, отец, ещё парочку мазков. – Я задумался. – Чем реже мы видимся, тем встречи сильней.
- Ты совсем опикассел, о сын мой, - продекламировал отец. – Я говорил тебе, не надо садиться за мальберт.
- За мольберт, ты хотел сказать, - съехидничал зачем-то я.
- За МА льберт, - подчеркнул отец. – МА!
- Твой сын?! – крикнула вдруг женщина на диване.
- Не вмешивайся, Ирен, - строго сказал отец, бросив на ней косой взгляд.
- Это же не твой отец, - сказала женщина на диване. – Знаешь, кто твой отец.
- Кто? – спросил я неосторожно.
- Пикассо! – Сказав, женщина на диване громко рассмеялась.
- Правильно! – воскликнул я. – Но он мой крёстный отец.
- Как бы ты не опикуэл на своём Пикассо, - улыбнулся отец.
- Уже не опикуэю, - сказал я.
-  А теперь катись, - сказал отец.
- Дай чего-нибудь поесть, - попросил я.
- Ничего нет, - сказал отец и показал рукой на женщину на диване, - только вот разве чито.
- А воды стакан?
- Вода есть.
- Я поем воды.
Мы прошли в кухню. Я съел кусочек хлеба и выпил два стакана воды.
- Хорошо, - сказал я, дожёвывая хлеб. – Я завтра улетаю нах Москау, а потом я тебя домажу.
- Что ты забыл в провинции? – усмехнулся отец.
- За письмом лечу. Сам знаешь, какие у нас идиотские распределения. И ещё мне надо в музей Пушкина. – Я косо посмотрел на своё левое плечо и кому-то подмигнул: - Я должен быть с ним… короче: рейс сто пять в четырнадцать пятьдесят. Прощай. – Я сплюнул, хотя никогда этого в помещениях не делал. – Да брось ты за неё держаться! – крикнул я вдруг. – Я уезжаю, - продолжил  тихо-тихо, - а ты…
- Эй, мальчик! – крикнула женщина на диване, войдя в кухню, и протянула мне картонку. – Моя визитка, – пояснила она.
Я взял картонку. Наши взгляды встретились.
- Иди-иди, - подтолкнул меня отец.
- Прощай, - сказал я и тут же, как вспомнил: - Дай три рубля.
- Нету, - отрезал отец.
- В сумочке в комнате на столе, - сказала… Женщина На Ди-ва-не.
- Я верну их вам, - сказал я, выходя из кухни. Я взял из сумочки на столе… - Здесь трёшек нет, - крикнул я. – Беру пять, но я верну.
- Да-да! – крикнула Женщина На Ди-ва-не.
- Да уйдёшь ты иль нет?! – крикнул отец, входя в комнату.
- Всё-всё-всё! – Я выбежал на улицу. – Такси! Такси! – Но такси уже не было. Я пошёл пешком. Меня обгоняли полупустые автобусы, троллейбусы. Я шёл долго, и всё время в левом ухе визжал трамвай. Потом я всё-таки взял такси.
- А деньги есть? – напряжённо спросил таксист, сунув зачем-то руку под сидение.
- Ты что, опикассел?! – ответил я и усмехнулся. – Тоже мне ещё таксомафия!
- Так бы сразу и сказал, - расслабился таксист. – А то я уже на дачу собрался.
- Стоп! Стоп! – крикнул я.
- Уже? – удивился таксист.
- Да! Ты б ещё позже подкатил. Держи. – Я протянул таксисту пятёрку. – Четыре сдачи.
У входа в серое здание без балконов я столкнулся с о-о-очень худым юношей и чуть не разбил его.
- Как дела? – крикнул я.
- На пять балов, - ответил басом худой. – А у тебя?
- Всего без лапы, - ответил я.
- Нормально, - пробасил худой.
- Слушал, ты так потолстел, - сказал я.
- Я? – удивился худой. – Ты б на себя посмотрел!
- Да, да, на первом, помню, ты был таким худющим…
- Ты, идиот, я с тех пор похудел на десять кил. – Худой похлопал себя по животу.
- Странно, - я пожал плечами, - а в моих глазах ты потолстел на все сто. А ну повернись боком!..
Худой повернулся боком и… исчез. Я исчез.
Растворился в ночи.
Утро же застало меня за кастрюлей, над которой я склонился у плиты.
- Что ты делаешь? – спросил кто-то.
- Тихо! – шепнул я, не отводя от кастрюли взгляда. – Манная каша! Вот это, я понимаю, хаос. – Я усмехнулся. – Я даже себя два раза видел. Но толчея! Толчея-я-я!
Одевшись, я не выпил стакан воды и выскочил на улицу.
- Такси! Такси! – хрипнул я пересохшим горлом, останавливая самосвал.
В аэропорту была предновогодняя нелётная погода. Кошёлки, сумки, шляпы, улыбки и-и-и…. Я прошёл в зал оформления багажа. После досмотра я вышел к автобусу и вдруг почувствовал, что-то кто-то прикоснулся к плечу и попросил оглянуться. Я оглянулся: вдоль решетчатого забора параллельно мне двигалась шляпа, потом шляпа повисла на заборе и подтянулась. Я увидел отца и улыбнулся.
- Я не опоздал? – крикнул отец, напряжённо улыбаясь, стараясь не сорваться с забора.
- Никогда! – крикнул я.
Дул ветер и сдувал меня с земли. Чтоб не унесло, я сунул в карман две бутылки с чем-то – откуда они вдруг взялись?! Стало легче. Было холодно. У трапа держали долго. На трапе я оглянулся ещё раз: отец влез на забор по пояс и махал шляпой. Острый нос его стал ещё острее… Вдруг шляпу вырвало из его руки, и я начал подниматься по трапу.
Я прошёл в салон самолёта. Почти все места уже были заняты биллиардными шарами. Я подошёл к шару в форме полковника.
- Товарищ армия, - обратился я к нему, - я буду рад за вас, если вы уступите мне своё место… у окна. – Полковничья форма только пошевелилась и всё. – Первый раз лечу в самолёте, - взмолил я, - и может последний. Очень хочется посмотреть на землю, может, последний раз. Уступите, А! Товарищ бил…
- Пожалуйста! – Китель распахнулся улыбкой, и замерцали звёзды.
Я сел к окну. Взлетели.
- Говорят, она круглая, - сказал я, глядя в окно. – Но мало верится.
- Круглая, круглая, - подтвердили пагоны.
- Мало верится. – Я достал из кармана кубик и после этого смотрел то на кубик, поворачивая его к себе разными гранями, то в окно. – Не-е-ет, - пропел я через некоторое время, - я ж говорил, что мало верится.
Плечи полковника дёрнулись и углубились в газету.
- А я к хозяину, - сказал я, засыпая.
Внуково встретило меня огромной толпой с ёлками. Я подошёл к милиционеру и сказал:
- Мне б к хозяину.
- К хозяину? – Милиционер сразу засуетился, заёрзал по тротуару, как таракан под взмахом ладони, останавливаясь то у одной легковушки, то у другой. – Вот, пожлста, машина! – обрадовался он вдруг.
- Пропустят? – спросил я. – Мне б только письмо взять.
- Что за вопрос?! – козырнул милиционер. – По такому вопросу и не таких пускали…
- К хозяину, - сказал я, садясь в машину. – Только гони во всю, а то могу опоздать. У нас минус с распределением, и все рыщут. Все шустрые, все тараканы.
- Прямо в кабинет? – спросил квадратный подбородок.
- Можно, - ответил я. – Только не разбей ничего, ради бога… - Я прижал ладони к груди.
- Есть! – рявкнул подбородок, приложив два пальца – указательный и средний – к виску.
Поехали.
На ступеньках кабинета меня немного потрепало, я даже начал чем-то позванивать, на что квадратный подбородок – он зачем-то пустился меня сопровождать -  пропел:
- Ве-чер-ний зво-о-о-он, - обнаружив при этом полное отсутствие музыкального или хоть какого-то слуха.
- Это хорошо, – сказал я, - иногда надо менять компоновку мозгов, - и тоже запел: - Да-это-же-про-сто-дру-гой-че-ло-век!
- А о-о-о-он, - подхватил бородавчатый нос с чёрненьким волоском в ноздре, - тот-же-са-мый!.. Пожлста, шефь уже ждут вассс!
Я вошёл в просторный коричневый кабинет, устланный коврами. За зеркальным столом в кресле, отражаясь в глади Атлантического океана, сидел лысоватый мужчина с непроницаемым взглядом в очках. После минутного изучения меня лысоватый мужчина показал рукой на кресло за столом напротив себя и подчёркнуто сухо сказал:
- Садитесь.
Я сел.
- Я вас слушаю, - сказал лысоватый, глотая чёрную таблетку: было видно, как она полежала во рту, растворилась в слюне, потом тоненькой струйкой просочилась в глотку, смешалась с каким-то жёлто-серо-красным веществом… - Я вас слушаю, - повторил лысоватый.
- Нет-нет, - я улыбнулся, - это я вас слушаю.
- Погодите, погодите. - Лысоватый начал перекладывать лежащие на столе листы бумаги. – Ваш отец герой ВОВ, а вам не дают квартиру. Так?
- Хотелось бы, но нет, - сказал я. – Мой отец тунеядец и живёт на деньги своих потаскушек.
- Э-э-эх, - лысоватый тяжело вздохнул, мечтательно глядя куда-то мимо меня. – Альфонс что-ли?
- Нет-нет, - сказал я.
- А в этом нет ничего плохого, - улыбнулся лысоватый. – Скоро все мужчины станут альфонсами. – Он щёлкнул пальцами. – Мы тут один законопроект подготовили: скоро женщины будут получать намного больше мужчин. Женщины надёжней, фанатичней, преданней. Не пьют, изменяют гораздо реже, да и то по делу. А? Так что, ваш отец…
- У меня и старший братан такой же, - перебил я лысоватого. –  Глебом его зовут. А у отца нет коммуникабельности. А ведь мог бы…
- А у меня записано, - заговорил вдруг громко лысоватый, - что ваш отец герой ВОВ, инвалид, а вам не дают квартиру.
- Ему действительно негде жить, - сказал я. – Но я приехал к вам по делу Пикассо…
- Какого ещё такого Покасо? – чуть взвизгнул лысоватый, протянул руку к графину с водой, но передумал и начал перекладывать папки, лежащие кучей на его столе.
- Как?! – удивился я. – Вы не знаете Пикассо? – Я подбросил и поймал разноцветный кубик.
- Ну-у… - смутился лысоватый, - кто такой Покасо, я, допустим, знаю, но причём тут…
- Вот именно, - перебил я лысоватого. – Вы знаете, что в Москве нет памятника Пикассо?
- Ну и что?
- Как это ну и что?! – крикнул я. – Вы, я вижу, не представляете, какой это промах в идейно-воспитательной работе. Тут и провинцией попахивает.  – Я встал и прошёлся по кабинету, оставляя на ковре следы босых ног – когда я успел разуться?? Лысоватый же, пока я шёл к окну, вскочил с кресла, присел на ковре и через лупу посмотрел на отпечатки моих ног.
- Да-а-а, - сказал лысоватый, когда наши взгляды встретились.
- Я б на вашем месте поставил памятник Пикассо, - сказал я.
- Не вижу смысла, - сказал лысоватый.
- Смысл есть, - уверенно сказал я, подбросив кубик.
- Ага, тогда мы это быстро, - согласился вдруг лысоватый, махнул рукой и, сняв со стены горшок с кактусом, поднёс его ко рту: - Филпыч?.. В Москве есть памятник Покасо?.. – и перешёл на крик: - Нет, идиот, это всё Ильичу… Поставить! Немедленно!.. К тебе придёт товарищ, сделаешь так, как он скажет. – Повесив кактус на место, лысоватый улыбнулся. – Вот и всё. – В это время зазвонил телефон. Лысоватый снял трубку: - Да!.. Нет! Африканский рог мне и даром не нужен… Что-что?.. Нет! Мне б чего-нибудь квадратного…
- Кубического, - подсказал я.
- Кубического! – крикнул лысоватый. – Можно… Итальянский сапог? – Он бросил на меня вопросительный взгляд.
- Бери-бери, - кивнул я, - за полтора сплавим.
- Беру. Прощай. – Лысоватый бросил трубку и посмотрел на меня. – Вот и всё. Придёшь к Филпычу, скажешь, что ты от Покасо и…у меня тогда вопрос, - спохватился он вдруг. – Два вопроса. Я их всем задаю.
- Пожалста, -усмехнулся я.
- Можно ли построить коммунизм в одной стране?
- Я где-то вычитал, что никогда, пока есть капитализм. – Я повернул к себе голубую грань кубика.
- А если полностью, - лысоватый перешёл на шёпот, - прекратить с ними связи? Ну, что они? Глупы?
- А мы? – Я скривил лицо.
- Мы? – Лысоватый почесал затылок.
- Они прагматы. – Я сделал движение челюстями по диагонали лица. Как это? Я ж физиономист!
- Но в настоящее время, к сожалению, - лысоватый цикнул зубом и хлопнул себя по ляжке, - на современном уровне развития цивилизации нельзя не быть прагматом.
- А мне кажется, что нынешний прагматизм сливается с романтизмом, - сказал я, задумчиво глядя в потолок.
- Стоп! Стоп! – крикнул лысоыватый. – Это же идея! Романтический прагматизм! Романтический прагматизм! Эх, - вздохнул лысоватый, – и чтоб не было войны.
- Самый короткий анекдот, хотите? – Я улыбнулся. – Вот он: Миру мир!
- Ну, не-е-ет. – Лысоватый отрицательно покачал головой.
- Главное, чтоб была водка. – Я сглотнул слюну. – Отпусти им, - я кивнул на окно, - водку по дешёвке, и они твои. По десять часов будут впахивать. По тридцать!
- Не согласен. Не вижу смысла. – Лысоватый задумался.
- У тебя близорукость? – Я сорвал с лысоватого очки и примерил. – Ой, какие у тебя близорукие линзы, - простонал я. – Конечно, ты дальше своего носа не видишь. Выбрось их и смотри дальше. Ты не бойся говорить им всё.
- Не вижу смысла, - не согласился лысоватый.
- Да, - резко сказал я, - все они на одну рожу. Зато, когда напьются, какие они ра-а-азные!
- А ты, я смотрю, голова-а-а. – Лысоватый обхватил свою голову руками, сдавливая берега Атлантики. – Эх, дорогой, если бы ты только знал, как нам тяжело со своими лидерскими характерами. Истинных лидеров мало. Остальное тьфу! – Лысоватый плюнул на ковёр. – Остальные чернь и проходимцы. Говорят: Трудные цели и высокие страсти – Лысоватый рассмеялся. – Вам хорошо, заглотнул батл и кайф. И что вы там внизу себе думаете. А нам какокво? Эх. И так всю жизнь, сидишь и ждёшь горькой пилюли от самого ближнего… А задницы лижут! У-у-у… - Лысоватый рассмеялся.
- Еще не зализали? – спросил я.
- Ещё не-е-ет. – Лысоватый надул щёки и засвистел. - Ревущие сороковые.
- Не знаю, не знаю. – Я подбросил и поймал кубик. – Ну, я пошёл?
- А второй вопрос? – спросил лысоватый.
- Я слушаю, - сказал я.
- Почему я такой великий? – спросил лысоватый.
- Всё светло-серое великое, - ответил я.
- Не вижу смысла, - сказал лысоватый.
- Всё-всё, - уверено сказал я. – Мозги, сопли, сперма – всё! Ну, я пошёл?
- Счастливо, - не сразу сказал лысоватый.
- Займи руб. – Я протянул правую руку, шурша тремя пальцами – большим о средний и указательный.
Лысоватый с легкой небрежностью бросил мне огромный кошелёк-дипломат:
- Бери сколько надо.
- Мне руб, - сказал я, взяв рубль. – Да-а-а, – вспомнил я вдруг, - и письмо, а то ведь…
- Пожалста! – Лысоватый взял со стола чистый лист бумаги, расписался на нём и протянул его мне. – Печать поставишь у Машки.
- Спасибо, - сказал я, взял лист и вышел из кабинета.
Машка, женщина с выпирающими на несколько лет грудями, пригубила мой чистый лист, полученный от лысоватого, и я счастливый и довольный побежал по ступенькам вниз.
На площади никого не было. Уже. Уже?
- Такси! – крикнул я. – Такси. – Я схватил ручку двери проезжающего мимо автомобиля.
- А деньги у тебя есть? – спросил генерал на заднем сидении с червовыми дамами на погонах.
- Ты что, совсем опикассел?! – кинул я, не глядя на генерала.
- Извини, так бы сразу и сказал, - обиделся генерал на заднем сидении.
- В аэропорт! – крикнул я.
- В аэропорт, - зевнул генерал.
- Слушайте, - повернулся я к генералу, - вы, может, договоритесь с ними, чтобы это всё прекратилось?
Генерал не ответил.
Аэропорт был пуст. Самолёт, подпрыгнув два раза, взлетел с места. Сначала в салоне поднялся переполох, но потом, когда земля скрылась в жиже облаков, все успокоились и даже начали шутить.
Я спросил стюардессу:
- А вы не пробовали, взлетев, не садиться?
- Как это так? – удивилась стюардесса.
- Очень просто, - улыбнулся я. – Выключите двигатели и… тишина-а-а.  Никакой тряски! Хоть поспим, как люди. Представляете?
Стюардесса ухмыльнулась и постучала ногтем указательного пальца своей  правой руки по своему же лбу.
- Вижу, не понимаете. – Я задумался. – Как бы вам это объяснить?.. Человеку нужно немного счастья. Например: вы взлетели и говорите, что всё вдруг отказало. Все хватаются за свои сердца, паника, прощания, а вы спокойненько приземляете их всех целёхонькими и говорите, что вы просто пошутили. Представляете, насколько каждый будет счастлив?!
- Заткнись, – шепнул мне на ухо полускелет с кубическим черепом.
Я заткнулся с удовольствием.
В аэропорту приземления меня никто не встретил. А почти всех встречали.
- Такси! – крикнул я. – Такси!..
Дальше всё вдруг как покатилось. Я втиснулся в такси, и мы поехали. У букинистики кто-то сказал мне:
- Выйди из такси и зайди в букинистику!
Я так зачем-то и сделал. Я вышел из такси и зашёл в букинистику. В магазине было никого, одни манекены. Я полистал журнал «Иностранная литература» за 1955 год, посмотрел на книжные полки – чтобы ещё посмотреть, зевнул, сказал тому кому-то:
 - Ну и что, ну зашёл!?.
И пошёл к выходу.
- Молодой человек, что у вас за пазухой? – спросил манекен в сером свитере, схватив при этом меня за плечо.
- Почти то же, что и у вас, только размером поменьше, – ответил я и прикоснулся к талии манекена.
- Давайте посмотрим, - сказал манекен, отталкивая мою руку  костлявым локтем.
- Давайте, - улыбнулся я, расстёгивая пальто.
- Смелей, смелей, - строго сказал манекен, преграждая мне путь к выходу.
Я расстегнул последнюю пуговицу пальто, и из пальто выпало два журнала.
- О, чёрт! – воскликнул я.
- Что там ещё? – зло спросил манекен.
- Да ничего там нет, - ответил я. – И это не знаю, откуда взялось.
- Давай, давай, - напирал манекен.
- Вот чёрт. – Я вытащил из кармана ещё один журнал.
- Давай, давай, - прикрикнул манекен.
Под «давай, давай» я вытащил из одного внутреннего кармана пальто тридцать пять журналов. Тридцать пять!
- Ублюдок, - сказал другой манекен и ударил меня по голове журналом.
- Вы не литературно выражаетесь, - вскрикнул я.
- Маш, вызови милицию, - сказал этот другой манекен. – Терпеть не могу этих скотов.
Откуда-то появились два пузырька, заполненных на девяносто процентов водой. Они сели на один стул рядом со мной. Я сел на тот же стул и задумался. Потом появился человек с сомнительным чувством долга и не сел на стул, как пузырьки, а лёг поперёк входа в магазин и зевнул.
- Тридцать пять журналов по восемьдесят копеек… на тридцать рублей хотел нагреть, сволочуга, - возмущался манекен в розовых чулках, щёлкая чёрно-белыми костяшками счёт.
- Вы подумайте, - взмолил вдруг я, - как могли эти тридцать пять журналов вместиться в одном кармане?! Где логика?
Все задумались.
- Не знаем, - сказал самый толстый манекен с отломанной рукой. – У фокусников и не такое бывает. Кривые зеркала, гипнозы там разные, де…
- Да что вы понимаете в деформации пространства и времени? – крикнул я.
- Вот милиционеру всё и объяснишь, - сказал, подойдя ко мне вплотную, совсем странный манекен: волосы с бутафорской головы слетели, и зияла огромная, как пропасть вулкана, лысина.
- Вот кубик, - я показал всем кубик, - согните его!
- Не знаю, не знаю,  - зевнул лысый манекен.
- Да у вас таких журналов и на прилавке то не было, - крикнул я радостно, как мне показалось.
Всё задумались. Лысый манекен взял несколько журналов и полистал их: движения его были резкими, толчкообразными, иногда пальцы никак не могли взяться и зацепиться за страницу.
- Маш, ты принимала такие? – спросил лысый манекен.
- Нет, - ответила Маша, покраснев: лицо её отражалось в воде, по которой бегали воробьи и чирикали «Чик-чирик-нет! Чик-чирик-нет!»
- Вот, видите, - усмехнулся я, - даже воробьи…
- Но почему на них стоят наши штампы? – спросил кто-то за моей спиной, и все опять задумались, склонив как-то театрально головы к плечам… Плеч не было!
- Ты парень хитрый, - сказал кто-то. – Ты их раньше украл. Давно.
- Зачем мне столько ваших журналов? В них же ничего, кроме дерьма, нет, вы посмотрите! – Я поднял один журнал и раскрыл его на «Содержании». – Пожалста, дерьмо, дерьмо…
Все задумались. На лицах манекенов появилась нерешительность.
- И Пикассо даже ни капельки ну вот такой. – Я показал всем кончик указательного пальца. – Видите? – Я решил перейти в наступление.
- А ты не выражайся, - взвизгнул вдруг толстый манекен. – Раз воруешь, значит, они кому-то нужны. Спекулянт ты! Будешь их по рублю продавать!
- Дура, - я засмеялся почему-то истерически, - их за десять копеек никто даром не возьмёт!
- Вот милиционегру всё и расскажешь, - сказал лысый манекен.
- Эх, - вздохнул я и начал от досады перелистывать журналы, приговаривая: - Типичное дерьмо, и это тоже, и это… - Я вдруг вздрогнул и после недолгого размышления ногой отшвырнул от себя все журналы.
- Эй, ты псих, - крикнули на меня манекены.
- Вы только посмотрите на эти журналы, - крикнул я в ответ, - посмотрите! В них везде Пикассо! Этот рот, эти линии…
Манекены и пузырьки переглянулись.
- Это не я его, это он меня, - крикнул я. – Он меня! Он меня!
- Может, скорую вызвать, - сказал кто-то. – Это ж маньяк, шизик. Ещё чего наделает.
- Ха-ха-ха! – рассмеялся я.
В это время в магазин вошёл милиционер со змеёй на фуражке, змея покланялась всем и улеглась в кокарду.
- Что тут у вас? – спросил милиционер, ни на кого не глядя и потирая руки.
- Вот, красссавчика поймали, - сказала толстая женщина. – Воровал журналы. Мы сначала думали, что он вор, а он ещё и псих…
- Разберёмся. – Милиционер сел за стол, снял фуражку и провёл рукой по потному лбу: капельки пота выскользнули из ладони и запрыгали по полу, оставляя за собой смех. – Фамилия, имя, отчество, - профессиональным голосом сказал милиционер, раскрывая блокнот.
- Я от Пикассо, - сказал я как-то безразлично, пытаясь при этом поставить кубик на ребро.
Милиционер посмотрел на свои ногти и повторил:
- Фамилия, имя, отчество!
- Вы знакомы с Пикассо?  - спросил я.
- Не ломайся, парень, фами… - Милиционер хотел ещё что-то сказать.
- Вы только посмотрите на эти журналы! – крикнул я, перебив милиционера, и ткнул кубиком в разбросанные по полу журналы.
- Эти журналы? – спросил милиционер, взглянув сначала на журналы, потом на кого-то за моей спиной.
- Эти, - ответил хор со всех сторон.
- И сколько их? – спросил я никого, моргнув милиционеру.
- Тридцать пять, - как-то вдруг робко ответили женщины.
- Вот-вот, - рассмеялся я. Потом, упав со стула и катаясь по полу, я продолжал смеяться.
- Поднимите это бревно! – крикнул милиционер.
Меня подняли и усадили на стул.
- Ну как, как, - продолжал я сквозь смех, - как могли эти журналы все одновременно уместиться в одном ма-а-аленьком кармане пальто? – Я снял с себя пальто и бросил на стол перед милиционером. – А, товарищ милиционер? Я это пальто ношу с восьмого класса… его мне папа купил на тринадцатую, а маме он купил какие-то французские духи, а себе…
- Достаточно! – заорал милиционер, тяжело вздохнул, задумчиво посмотрел на пальто и спросил толстую женщину, почему-то  - толстую: - Это правда?
Толстая женщина опустила голову.
- На счёт духов не знаю, но остальное – правда, - вздохнула женщина в седом парике.
Милиционер покачал головой.
- Да-а, в этом? – Он вывернул карман пальто. – Да-а-а… - Тогда запишем десять…
- А куда остальные девать? – заговорил кто-то за спиной.
- Но ведь все эти тридцать пять были вытащены, как они говорят, из одного этого кармана! – крикнул я.
- Тогда запишем тридцать пять, - сказал милиционер, не раздумывая.
- Но ведь они, вы же сами убедились, не могут в нём уместиться, - крикнул я. – Давайте следственный эксперимент, попробуем засунуть их все обратно туда. В карман пальто! – Я попытался вырвать из рук милиционера пальто.
- Не волнуйся, парень, - сказал милиционер, прижимая пальто к груди. – Разберёмся. Свидетели есть? –
После вопроса милиционера стало как-то тихо, и все начали незаметно расходиться.
Привели свидетелей – двух хиленьких человечков с трясущимися голосками.
- Где работаешь? – спросил меня милиционер, пытаясь завести протокол, но ручка не писала.
- Я студент, - ответил я.
- Где учишься? – Милиционер, выругавшись, поскрёб ручкой по газете.
- В университете, - ответил я.
- Вот, я же говорила – шизик, - затараторила толстая женщина.
- Полегче, - усмехнулся я.
- А ты не выражайся, - крикнула толстая женщина.
- Не выражайся, - сказал милиционер, царапая что-то в протоколе.
- Запишите, запишите его слова в протокол, - разошлась толстая женщина.
- Смотри, запишем. – Милиционер поднял голову на меня.
- Ну как, как, - крикнул я, - тридцать пять журналов одновременно…
-Стоп-стоп-стоп,  - пропел милиционер, поднял руку и обратился к толстой женщине: - Вы вытаскивали журналы по одному или сразу все вместе?
- По одному. – Толстая женщина растерялась.
- Тогда всё ясно. – Милиционер уткнулся носом в протокол. – Пишем: украл тридцать пять журналов…
- Тогда запишите, что в каждом журнале есть Пикассо, - сказал я, как-то поникши и ткнув указательным пальцем в протокол.
- Кто-кто? – Милиционер скривил лицо так, как будто съел что-то настолько едко-кислое, что по-другому скривить лицо было нельзя. Я ж физиономист!
- Пикассо! Пикассо! Вот, посмотрите! – Я опустился на колени и, подняв один журнал, протянул его милиционеру и, не дождавшись, пока он его возьмёт, другой рукой протянул ему ещё один журнал.
- Довольно, довольно, - сказал милиционер, уворачиваясь от моих журналов.
- Вот ещё. – Я продолжал ползать на коленях по полу и подавать милиционеру журналы. – Проверьте их документацию. У них вообще не должно быть Пикассо. – Я нарочно громко высморкался и ещё громче рассмеялся, крича сквозь смех: - Пикассо! Пикассо!..
Естественно меня приостановили.
- Проверим, проверим, - согласился милиционер, прикрывая мне рот протоколом. – Поехали с нами!? - то ли спросил он, то ли приказал. – А вы подпишите это. – Он подозвал к столику свидетелей – выдели б вы их лица в этот момент!!! – и женщину в седом парике. – Вот здесь и здесь, - ткнул милиционер в протокол.
Потом меня посадили в машину-воронок и отвезли на участок, где интермедия с Пикассо повторилась.
Вот тут я не выдержал окончательно и начал кричать скандировать:
- Пи-кас-со! Пи-кас-со! – И я не заметил, как у меня в уголках рта появилась пена. Я полез драться.
Меня не поняли, и приехали какие-то люди в белых халатах с огромными волосатыми руками, под ногтями комки светлой человеческой грязи. Сделали какой-то укол в почти плечо, и я вроде как сдался….
- Хорошо-о-о! Хорошо-о-о! – шептал я, блаженно засыпая. – Всё-ё-ё, всё-ё-ё…
Потом, я очнулся и долго сидел на кровати, опустив руки и голову. Я ничего не понимал. В голове шумело бушующим лесом. Меня поташнивало. Перед самым носом с воем промчалась пожарная машина, потом в одно ухо въехал трамвай, но из другого уха выехал не трамвай…
- Ну, что? – спросил меня мужчина с редкими усиками в белом прозрачном халате: было даже видно, как мощно билось его здоровое сердце. – Пикассо? – Мужчина с усиками улыбнулся.
- А почему бы и нет, - сказал я. – Я вижу его. Он всё-таки есть…
- Дайте войти! – крикнул вдруг кто-то мне в ухо. Я посмотрел по сторонам и сел на пол.
- Ничего, ничего, - мужчина с редкими усиками похлопал меня по плечу. – Это пройдёт. Там к тебе пришли… хотят видеть…
- Кто? – спросил я.
- В шляпе… такой весь из себя. – Мужчина с редкими усиками улыбнулся. – Может, Пикассо.
- Да пошёл ты! – Я бросил в мужчину с редкими усиками башмак типа тапочек, но мужчина с видимой привычной лёгкостью  увернулся и выскочил из комнаты.
В комнату вошёл отец и сказал:
- Здравствуй, вставай.
Я встал с пола.
- Одевайся. – Отец бросил на кровать одежду.
Я оделся.
- Уходим, - сказал отец, посмотрев по сторонам.
Мы вышли из комнаты и долго шли по длиннющему коридору в сопровождении санитара. У выхода отец дал санитару какие-то деньги, и мы вышли из здания.
Вокруг было много мокрого тающего снега.
Я сделал снежок и посмотрел на отца. Отец улыбнулся.
- Сволочи, - сказал отец.
- Кто? – спросил я.
- Почти все, но не все, - сказал отец. – Я дал им штуку. Ты понял?
- Спасибо, - сказал я, и мне стало грустно.
- Я не об этом, - сказал отец.
- Я понял, - сказал я и спросил: - Ты считаешь, что я не прав? – Отец промолчал. – Я не такой, каким меня видят, каким я вижу сам себя, - сказал я. – И ты не такой, и все не такие, и всё не такое… А внутренний мир?! Он выше всего. Я до сих пор я, - я провёл рукой по горлу, - и ты до сих пор ты… Но это было потом. Ты знаешь, как я живу?
- Иди ты к чёрту, – сказал отец.
- Сначала я должен вывести свой мозг из состояния устойчивого равновесия, - заговорил я. – Как пример с кубиком. Устойчивость – это смерть. Когда ты устойчив, тебя ничто не собьёт, только сила инерции. И раньше лучшим средством был стакан водки или крупная жизненная неудача.
- Я уже засыпаю от стакана водки, - сказал отец.
- Не пей, - сказал я.
- А я и не пью, - сказал отец. – Ты знаешь, она выгнала меня.
- Отец, - я хлопнул отца по плечу, - если тебя выгнала одна женщина, беги к другой. Та-а-ак, на чём это мы остановились.
- Такая грязная бессолнечная сырая зима, - сказал отец.
- В природе нет грязи. – Я вздохнул. – И ты ничего не видишь? Ведь там, - я посмотрел куда-то вдаль, - был Пикассо.
- Откуда он всплыл этот твой чёртов Пикассо? – спросил отец, перепрыгивая через лужу. – Со…
- Он был всегда, - ответил я. – Как тень-предатель. Это не мистика. Стихи или ещё что-нибудь, но он присутствовал в каждом номере. Он сидел во мне…
- Это символ? – спросил отец.
- Не знаю, - ответил я.
- Аллегория? – спросил отец.
- Тебе нравится слово «суггестия»? – спросил я.
- Не знаю, - ответил отец. – А что оно означает?
- Не знаю, - сказал я, - но чувствую, что красиво. Это…
- Извини, чуть не забыл, - перебил отец. – Тебе немедленно надо зайти к декану.
- Зачем? – спросил я.
- Решается твой вопрос. Ты ж там такое, говорят, натворил. – Отец протянул мне рубль. – Держи на такси, а то опоздаешь. Вперёд!
- И тогда последнее. – Я посмотрел отцу в глаза. – Как получилось, что отчество у меня Горынович?
- Твоя мать не хотела дать тебе отчество от моего имени. – Отец задумался. – А меня она называла Горынычем. - Отец не договорил и улыбнулся. – Мы ещё поговорим об этой ведьме. А в ЗАГСе в ту смену оказалась какая-то дурра, которая и сделала тебя Горыновичем. А! – воскликнул отец и подтолкнул меня. – Вперёд, а то опоздаешь!
- Такси! – крикнул я тут же. – Такси! – и открыл дверцу остановившегося такси.
- А деньги у тебя есть? – спросил таксист. – Я на дачу собрался.
- Ты совсем опикассел, - сказал я, - на дачу он собрался.
- Деньги, - сказал таксист, глуша мотор.
- Гони к декану, - прорычал я.
- Так бы сразу и сказал, - ожил таксист.
Я вошёл в огромную аудиторию типа Колизей. Все пальцы в аудитории были подняты вверх, я это сразу почувствовал на себе. Внизу на маленькой площадке, держа руки за спиной, стоял плешивый мужичок в клетчатом пиджаке, с тростью и с мыслью о женщинах. Стоял и задумчиво смотрел в потолок, потом зевнул, исказив лицо обезьяньей гримасой, подошёл к краю площадки и упёрся взглядом в парту, звеня в кармане мелочью – было видно, как пятак потёрся о гривенник и упал на двадцатипятикопеечную монету. После этого прошло минут десять. Может, больше или меньше… Я почему это всё так подробно описываю, потому…
В аудиторию вошла девушка в миниюбке.
- Подпишите? – спросила она мужичка с мыслью о женщинах, протягивая ему какую-то бумагу.
Тот взял бумагу и занёс над ней ручку.
- Я б его отчислил, но, - мужичок с мыслью о женщинах задумался и что-то написал на бумаге.
- Спасибо, - сказала девушка, унося на себе пристальный взгляд мужичка с мыслью о женщинах. – Да,  - кивнула она мне от двери, - ты свободен, - и ушла.
Я кашлянул. Мужичок, выронив мысли о женщинах, поднял голову и усмехнулся:
- Ну, как там твоя тавромахия?
- Что надо, Петпич? – спросил я его грубовато.
- Учился ты плохо. – Мужичок в клетчатом пиджаке, прихрамывая, прошёлся по площадке. – Но говорят, что ты что-то знаешь. Скажи и мне на прощанье хоть что-нибудь.
- Хорошо, - сказал я и после недолгого раздумья подошёл к доске и взял кусочек мела.
- Это тебе ещё зачем? – спросил мужичок в клетчатом пиджаке.
- Надо, - ответил я и каллиграфически вывел мелом на доске букву «М». – Допустим, это масса наших мыслей.
- Что ты хочешь этим сказать? – Мужичок в клетчатом пиджаке ткнул тростью в букву «М».
- Я хочу доказать относительность ума и закон его сохранения в обществе во времени, - ответил я. – Чем больше мы узнаём, тем больше мы дуреем.
- Чушшшь, - сказал мужичок в клетчатом пиджаке, смачно выделив «шшш». – Я поставил бы тебе квадрат. Мне эта твоя арлекинада уже вот где сидит. – Он постучал тростью по парте.
- И ещё… не перебивайте только, - попросил я. – Если «Эн» есть количество людей, то частное от деления «Эм» на «Эн» есть ещё одна мировая универсальная постоянная.
- Достаточно!  - крикнул мужичок в клетчатом пиджаке. – Я дам тебе распределение. Дам-дам-дам! Я тебе дам! Ты у меня и на Севере побываешь! Можешь не сомневаться в этом… и не надейся. И зной Юга тебя поджарит. Ты знаешь, меня, я слова на ветер не бросаю. Тут и Тикси люди нужны, и чукчам. Они тебя всему научат и жизни тоже… Ты у меня на Север поедешь к оленям в тундру, а может к скорпионам… и не Пикассо будет у тебя в голове, а Кент, - мужичок в клетчатом пиджаке захихикал, - Кент скорпиона в заднице!.. хи-хи-хи! Кент!.. Ну, иди.
Я ушёл не прощаясь. На улицу я вышел с задумчивым видом. Всё вокруг тёрлось о меня, стирая с меня что-то невидимое, но ощутимое. Девушка с дипломатом пожаловалась мне:
- Этот хромой Орфей хочет меня в пустыню сослать, к паукам… Пил, говорит, я много. Но я его надул, я женюсь на местной.
- На ком? – спросил я, хотя мне было совершенно безразлично, кто на ком и зачем.
- На Любимовой, - ответила девушка с дипломатом.
- Дурак ты! – воскликнул вдруг я. – Ой, дурра-а-ак. Ей же только двадцать два.
- А мы все так. – Девушка поставила дипломат на асфальт и начала загибать пальцы: - Сезон любви! Коши-Заднепровский женился на Ворчуновой…
- Из эфь пятьдесят четыре? – удивился я. – Дурак! Ой, дурра-а-ак! Так портить в себе жизнь… - И в этот момент…
- Девочка на шаре! Девочка на шаре! – кричал мальчик, размахивая газетой. Он бежал по улице, и на нём был рюкзак, из которого высовывались пачки газет.
- На шаре? – остановил я его.
- На шаре, - остановился мальчик. – Девочка на шаре!
- На каком шаре? – спросил я.
- На голубом! – крикнул мальчик.
И это «На голубом! На голубом!» уносилось куда-то эхом в моей голове, и я почему-то порылся сначала в одном кармане брюк, потом – в другом, извлёк из него несколько картонок, отобрал наугад, так мне казалось, одну картонку и прочитал то, что было на ней написано

«Зе Тайм. Улица Всех Времён и Народов, 121, квартира 111»

Извини, мне пора, - решил я вдруг и погладил по плечу девушку с дипломатом на асфальте.
Потом я каким-то чудом впрыгнул в мчавшийся мимо троллейбус и побежал.
- Ты куда? Ты куда? Ты куда? – крикнул несколько раз глаженый галстук в косую полоску. – Ведь всё равно на месте, - и захохотал так, что полоски под гладко выбритым подбородком исчезли.
- Это вы не месте, - выдохнул я, - а я в движении. Движение! – Я вытер со лба пот. – Фу-у-у, это хорошо. Вот только никак не догоню его… или её, всё перемешалось в нём, а может в ней…
Всё вокруг меня начало скакать, чередуя белые и чёрные пятна, потом свист, визг, страх и лязг… и ма-а-аленький мальчик, слезая с яблони, крикнул:
- Снимите меня, мне высоко!
Я выскочил из троллейбуса и помчался вверх по лестнице многоэтажного дома. Ворвавшись в квартиру номер 111, я увидел рыжую женщину на диване с зеркалом в левом глазу. Она повернула голову в мою сторону, видимо, на шум распахнувшейся двери и воскликнула:
- О-о-о!
- Зе Тайм? – спросил я.
- Наверно, да, Зе Тайм, но латынцы меня зовут просто Темпорой, - ответила рыжая женщина.
- Тогда я к тебе, - сказал я.
- Я знала, что ты придёшь, - сказала рыжая женщина.
- Знала. – Я усмехнулся. – Зачем мне Пикассо на Севере? Он ведь там замёрзнет. Пусть лучше Кент сюда… Стоп! Я тебя несколько дней назад где-то видел. – Я напряг память.
- Что-что? – Рыжая женщина подошла ко мне и протянула обе уже довольно морщинистые руки к моим молодым распущенным рукам. – Ты знаешь, - голос её вдруг дрогнул, - ты устроил такую погоню за мной, что даже мне неприлично иногда перед… перед… Неважно. Ты больше не уйдёшь от меня? – спросила она вдруг.
- Дорогая, – я одной рукой обнял её за уже вдруг толстую от обмотанной всякой ерундой от бытия талию, - не огорчайся по пустякам. Если от тебя ушёл один дурак, жди другого. Лично я пришёл сделать тебе одно предложение. - Я свободной рукой подбросил кубик, поймал его зелёной стороной к себе и усмехнулся. – Видишь, горит зелёный свет.
-  Мой хороший! – воскликнула рыжая женщина. – Это нормально, что я бесконечно старше тебя. Это хорошо. - Она прищурила один глаз, потом кокетливо скривило своё лицо-личико-рожу, погладила меня по голове и… тут же съела меня.
За-глот-ну-ла!!!
Я только и успел увидеть своё безумное лицо в зеркале её левого глаза.



          ВСЁ !!!
             03 июля 2016