Лебедь, Рак и Жаба

      Жила-была Жаба. Жила себе, не тужила. Её дом располагался в излучине старицы небольшой речушки. Обычная, по размерам речка, казалась ей огромным, нескончаемым потоком. Она никогда не пыталась переплыть её, или хотя бы попробовать добраться до середины. Течение реки могло унести Жабу в неведомые дали. Теоретически, она представляла себе эти дали, и неоднократно посещала их, насколько ей позволяло Жабье воображение, но предпочитала не высовываться дальше заводи, которая соединяла излучину старицы с новым руслом реки. Течением, в заводь, иногда заносило мусор, и тогда она с удовольствием перебирала его, рассматривая разноцветные картинки. В старице реки Жаба самодовольно плавала, наслаждаясь своим существованием.

     Выползет на один берег, где в тени комаров больше:
     «Это мой ресторанный берег, — объясняла она другим обитателям водоёма, — а это мой пляж, — объявляла Жаба, выбираясь на пологую часть берега, вытоптанную рыбаками».
     Здесь же она занималась самообразованием, ползая по газетам с журналами, оставленным рыбаками. Правда такое случалось крайне редко, и потому Жаба с надеждой отслеживала каждого «гостя».

     — Вы слышали, — затрещала Сорока, — завтра в заводи, Рак открывает свою выставку–продажу.
     — Что продают? Что выставляют? — поинтересовался Бобёр, не отрываясь от строительства плотины.
     — Плиз, Бобрик, не рычите в ухо, — вяло открыла свои очи Жаба.
     — Понятия не имею, — пожала плечами Сорока, — Рак сказал, чтобы все с деньгами приходили. Завтра узнаем.
     — Ё! Может и мне, что на продажу принести? — задумчиво лениво промямлила Жаба, расправляя перед собой мятый журнал, недогоревший в костре. — Теперь понятно, почему он не дал мне утащить к себе ту красивую баночку из-под сока, говорит: «Зачем тебе? У тебя и так добра навалом…», и грозно так клешнями щёлкает.
     — Ты думаешь, он банки выставит нам на продажу? — оторвался от работы Бобёр.
     — Сорри, я отвлеклась, что ты сказал?
     — Я говорю: Что, Рак, банки нарежет и продавать их нам на выставке станет?
     — Да какая вам разница, — затарахтела Сорока, — наконец-то мы все узнаем, чем там Рак занимается!
     — Окей, — согласилась Жаба, — ничего, что я с вами по-английски?
     — Хоть по-шамански, а речь родную нам не засоряй, хвастаясь словечками своими из недогоревшей прессы.
     — Моя речь; чего хочу, того и засоряю.
     — Да бросьте вы, право! Мы сможем, наконец, увидим то, чем он постоянно хвастает, — вмешалась в спор Сорока, — полечу, других оповещать…

     Наступило утро. Жаба, утолив свой голод мошкарой, потихоньку сползла в воду. Подплыв к окраине, где обитал Рак, она увидела недоумевающее скопление любопытствующих.

     — Хай! — Приветствовала она всех присутствующих, которые не обращали на неё никакого внимания.
     — Какой тебе ещё «Хай»? — вынырнул взволнованный Рак, — Правильней будет: Хайль, но это ещё рановато…
     — Ну, прямо не знаю, — перепугалась от неожиданности Жаба, — «Хай», по-английски — «Привет»! Темнота безграмотная.
     — И тебе: не хворать. Иностранных гостей ждать, что ли?
     — Зачем иностранных? Ой, Сорри, одна я здеся такая?
     — Тута все, здеся, а сорить не надо. Смотри, выбирай, покупай, — Рак торжественно повёл клешнёю в сторону камышей.

     На камышах были развешаны жестяные и пластиковые нарезки из мусорной тары. Неровные огрызки красиво поблёскивали в лучах восходящего солнца. Разноцветные картинки с буквами чуть колыхались на лёгком ветерке. Вокруг мини–выставки кружили стрекозы. Птицы шныряли над водой толи, рассматривая творчество Рака, толи в погоне за завтраком из мелких зрителей. Из воды периодически выныривали караси с круглыми глазами, беззвучно открывая большой рот. Их было не понять, в восторге они, или в недоумении. Бобёр в окружении ондатр тоже поглазел на «мусорное безобразие». Извинился перед дамами, отмахнулся, плюнул и уплыл работать. Выставка откровенно радовала только маленьких утят. Они, оторвавшись от своих мамаш, которые обсуждали что-то в сторонке, весело плескались, устроив слалом между любопытствующих. Их шумная забава вносила яркое оживление в происходящее. Лишь Сорока, сидевшая на склонившейся ветке, потеряла от восхищения дар речи. Блестящие картинки производили на неё гипнотическое действие. Её молчаливый восторг не остался незамеченным со стороны Рака, и он презентовал ей одну из своих работ.

     А, где же лебедь? Он не прилетел.