Взломанная вертикаль глава 4-я, ч. 1-я -3-я

«   Взломанная вертикаль»

                Глава четвертая
                Заметки  из блокнота "Память"
                ч.1-я Вороша прошлое

   Память вернула Виссара в город Кряжистый, как он на другой день, утро вечера мудренее, после выволочки шефа позвонил тому чину из ГБ, извинился за промашку, дескать, никого подставлять не хотел.
   Он надеялся, что шеф местных комитетчиков отнесётся к нему с пониманием, и он останется в этой горгазете.
– Знаете, надо было тогда забить «дыру» на газетной полосе. Посчитал, что это незначительный эпизод. И не хочу, чтобы обо мне плохо думали.
– Какие пустяки, – бросил чин в трубку и тут же распрощался.
  Судя по тону, это был не пустяк, наверняка та газета уже пылится в неких высоких столичных верхах. Он не знал, что Щитов давно поддел чина, позвонил Бытову, и пошла-поехала, как говорится, писать губерния. Постепенно эта история в памяти Стражина затушевалась. Никто особо на него не наседал. Правда, его на работу ни в одну газету не брали, и опять в подъезде дома ошивались неизвестные лица. А в бухгалтерии обкома профсоюза, куда устроился на работу, не нашли шефский приказ на обещанную ему надбавку к окладу. Он фактически один готовил и выпускал еженедельно профсоюзное издание. Виссарион повторно написал заявление и принес на подпись председателю.
– Почему вы несете эту бумажку мне? – встретил тот его вопросом. – У нас есть заворготделом, он вначале визу ставит. Через него идет по моему приказу такая документация. Или вы не знаете?
  Прикрывая дверь, услышал отчетливое брюзжание шефа:
– Капиталисты хреновы. Завёл свою газетёнку, а на банковских счетах копейки. И туда же метит, в дельцы! Дерьмократы.
  Огромным усилием воли сдержался Стражин: знал, если раскипятится, потеряет работу, а найти ее в ту пору – это проблема проблем. Вскоре ему, как казалось, повезло: шеф посылал его в солидное московское издание заказать выпуск брошюры к приближающейся отчетно -выборной профконференции и буклеты к выборам в Высший совет области, куда метил баллотироваться Митрофанов. Наконец-то ему представится возможность встретиться с московскими друзьями, узнать в издательстве, что с его рукописями, лежат без движения.
                * * *
  Однако встреча с друзьями молодости не состоялась, их рабочие телефоны изменились, а ехать к ним не ближний свет. В издательстве вернули его давно залежавшиеся рукописи, сказав, что теперь это неактуально. Самый ходовой товар детективы. С тяжелой головой вернулся в номер. Пахло тошнотворной гадостью. Ему пояснили – на этаже была санобработка, в другой номер поселить отказались, дескать, нет свободных мест. Он попытался настоять на своем: у него астма, просил телефон директора комплекса. Дежурная вызвала милиционера. Не очень вежлив оказался службист, приглашал проехать в отделение.
– С какой стати! – возмутился Виссарион. – Я совершил антиобщественный поступок? Я прошу предоставить другой номер, в моем невозможно находиться,у меня астма.Вот и все. Или мне что, звонить домой своим столичным коллегам журналистам, просить их о помощи?
  Службист козырнул, сказав:
– Если будете шуметь, беспокоить гостей комплекса, нарушать общественный порядок, вызову дежурку.
  Ох, и злой сидел в номере Стражин, распахнув окна, кутаясь в одеяла. И чесанул на трех листах письмо министру МВД! Припомнив там, кстати, как летом, по его мнению, в его квартиру в Томилово было тайное проникновение. В тот день он очень рано вернулся с дачи, никого в квартире не должно быть, жена с дочерью уехали по турпутевке, а сын на заводе. Войдя в подезд, услышал, как клацнула на его этаже захлопываемая железная дверь. «Железо» на площадке поставил только он: незнакомые люди появлялись часто, мало ли, кто они. Невольно ему подумалось, наверное, сын пораньше с работы вырвался. Но квартира пуста. Чудеса, ослышаться не мог:ведь   дверь громыхнула. Была ещё «железка» на четвертом этаже, но она имела другую конфигурацию и захлопывалась с иным звуком. Словом, почти про все, что ему довелось испытать от людей в форме, и от тех, что без погон, но с военной выправкой, он сообщил «наверх», надеясь, что перестройка, принципы демократии коснулись и это большое ведомство. Ответ не заставил особо ждать: местная прокуратура извещала, что факты, изложенные им, не подтвердились. Ну, нет, так нет. Значит, он ошибся. Стражин продолжал работать в профсоюзе, а жил, как многие мужики, кому перевалило за пятьдесят: бегал ежедневно по магазинам за продуктами, чтобы облегчить жене хозяйские хлопоты, возился летом на даче, зимой ходил за городом на лыжах, прыгал с трамплина, увлекся исторической литературой, фантастикой. Время бежало. Сын после армейской службы устроился на солидное предприятие, работал посменно и, видно, уставал. Вытягивалась тонким деревцем подросток дочь. Виссарион увлекся физиогномикой, гаданием по линиям на ладонях, а когда было вдохновение, строчил на разбитой пишущей машинке небольшие притчи, эссе, сказки, рассказы, в том числе и фантастические. Вскоре сын привел в дом невестку, сыграли свадьбу, через девять месяцев у него появилась капризная милашка внучка. Жить бы да радоваться белому свету. Только в одну из весенних ночей с ним нечто произошло. Он спал в своей комнате, вскочил с постели от непонятных судорог, пробежавших по телу, словно некий невидимый жгут хлестал его от макушки головы до кончиков пальцев на ногах. Это продолжалось недолго, все тело было словно чужое. Он выпил валерьянки, потом еще разных таблеток. Задремал под утро. Вскочил с постели совершенно разбитый. С той поры появились шумы в ушах, какой-то неясный звон в голове, верхнее давление упорно подвигалось к 160.   Знакомая врачиха недоумевала:
– У вас, вроде бы, все нормально, а вы двигаетесь навстречу гипертоническому кризу. Вам уже за полста, много лет прожили на севере. Это, вероятно, возрастное. Может, вам целесообразно сменить климат?
  И как много лет назад снова засвербило в копчике. По опыту того трудного для себя года Стражин знал: в организме наступает нехороший перелом, пока не поздно нужно уезжать. Тем более, что его личная газетка не издавалась уже полгода. Резко упала реализация, спонсоры разводили руками, давая понять, что сами на мели. Насторожило длинное письмо от матери, в котором, описывая пространно свое житье – бытье, жаловалась на сердечное недомогание. Виссарион предупредил жену, что намерен увольняться и ехать к матери.
– Как знаешь, – ответила та. – Мы не поедем.
  Митрофанов будто ждал от него заявление:
– Видим мы, ты в последнее время, как не в себе. Хиреешь на глазах. А то оставайся, ты же имеешь прорву лет северного стажа, придёт время и пенсию тебе оформим чин по чину.
                * * *
   Упаковав вещи в железнодорожный контейнее, он, морозным январским днем, вылетел на самолете в Мэнск. Здоровьем матери был обеспокоен с первого дня возвращения на юг, домой. Последние годы Виссарион, будто ему что-то подсказывало, это, мол, тебе пригодится, читал общедоступную медицинскую литературу, разговаривал с врачами, даже окончил платные курсы массажистов. Увидев в открытую дверь маму, расстроился. Он знал, такая бледность лица признак нездоровья.
– Мама, дорогая, что с тобой? – спросил с порога.
– Не знаю, сынок, какая-то задышка. Врачиха выписала таблетки, да от них нет проку. С той осени, после похорон Юлия, худо мне. – И, понизив голос, добавила, – в моей комнате живут внучка Соня с дочкой Ниной. Мужик ее бросил, вернулся к прежней жене. Как-нибудь уж перебьемся.
   Через две недели мать хватил инфаркт. Только отвезли ее в больницу, как пришел контейнер, десятитонник, надо было выгружать мебель и вещи. Он поговорил с бывшей невесткой Ниной, женой покойного брата, чтобы та забрала к себе дочь с внучкой, жили они рядом, в одном подъезде. Нина к нему вначале относилась по-доброму, он приезжая в Мэнск в отпуск, обязательно помогал брату на даче: качал воду ручным насосом, полол траву, вскапывал грядки, собирал поспевшие овощи, зелень, ягоды и фрукты. Но братца сгубила водка, подорвал здоровье, и в хмельном угаре свалился с балкона. После выписки из больницы прожил недолго. Эта трагедия, конечно, тяжким камнем давила на душу прежде всего матери. Приехав на родину, Виссарион по-прежнему оказывал семье бывшей невестки посильную помощь, прежде всего на даче, где всякой работы – невпроворот. И вот в больнице мама. Ведь как чувствовал, надо ехать к ней, так поднывало последние недели его сердце там, в Томилово. Вещи и мебель из контейнера еле-еле разместил в своей комнате: книжные стеллажи, платяной шкаф, диван, кресла, свой старый цветной телевизор, расставил по местам книги. Сонька взъярилась, когда попросил ее переехать к своей матери, пояснив, мол, места сейчас в квартире мало, скоро мама выйдет из больницы, ей покой нужен.
– Да и я мужик, по утрам бегаю в трусах, что тут хорошего для молодой женщины.
  С видом разгневанной львицы племянница схватила в охапку свои вещи, дернула свою Нинку за руку так, что та завопила, и убежала к матери. Каждый день он ходил в больницу к маме. Еще в Томилово купил Библию и молитвослов. Стал посещать церковь, читать молитвы на выздоровление мамы. Вернувшись из больницы домой, мать удивилась переменам, не ожидала увидеть много разных новых вещей, особо не понравилось ей обилие литературы:
– Откуда воздуху взяться, когда в комнате твоей столько книг!?
  Особо не сетовала, что нет в квартире внучки и Сони. Девчонка росла озорная, лазила по всей квартире, разбила вазу деда Петра, фаянсовую импортную чашку из сервиза и тарелочки. Маме сейчас волнения ни к чему, нужен покой и еще раз покой. Тем более, что  свояки в любой час могли придти, жили на одной лестничной площадке. Виссарион варил обеды, готовил разную еду, какую умел. Часто выручала бывшая невестка: то маме свежий борщ принесет, то супчик, то незамысловатое второе – пюре, макароны, когда котлетки, а еще и маринованные огурчики и помидоры.
   Бежали вприпрыжку недели, месяцы. В его судьбе ровным счётом ничего не происходило. Стражин привык на Севере хорошо питаться. Но ведь на юге основные продукты стоили тоже не дёшево. Деньги буквально таяли. И полный «стоп» с работой, журналисты не требовались. Знакомые ребята в газете Бруськова ничего не могли посоветовать: у них штат заполнен, а еженедельные частные газетки города нуждаются в одних рекламных агентах. В областном центре газетной братии тоже хватало. В своем Мэнске Виссарион случайно наткнулся на небольшую организацию, занимающуюся посредническими услугами в торговле. Ему предложили прийти месяца через полтора, если он владеет навыками работы на компьютере: фирма намерена создать каталог всей местной продукции, чтобы выпустить собственную брошюру. К тому же предстояло составлять ежемесячные и ежеквартальные аналитические сводки о выпускаемой в городе продукции. Словом, им журналист годится. Он с удовольствием окунулся в новое дело. Руководство отдела осталось довольно и его публикациями в городской прессе о работе их общественной организации. Дало «добро» на выпуск собственной малоформатной газеты «Аналитический вестник городской торгово-промышленной палаты». Нашло поддержку у руководства и его предложение приобрести мини-типографию. Мощности машины хватало и на выпуск собственной печатной продукции, и на производство рекламных проспектов товаров местной промышленности.   
   На новом месте Стражин быстро вырос от рядового оператора до начальника отдела. Но чем больше было заказчиков, тем почему-то всё убыточнее содержание и обслуживание мини – типографии. Объем продукции настолько вырос, что Стражин по сути превратился в экспедитора. Он вертелся, как белка в колесе. Однако оклад по-прежнему оставался смехотворным. Денежки ему платили с большим опозданием. И вдруг ему предложили взять на материальную ответственность эту машину, причем тщательно оговаривались штрафные санкции по всему полю полиграфической деятельности. Виссарион прикинул: любой выход из строя даже не по его вине мини-типографии грозил ему такими личными материальными потерями, что он их не мог бы ни в коем случае осилить, либо компенсировать. Принять такой жесточайший договор Стражин не мог, отклонил его. Внезапно ручей заказов начал иссякать. Оказалось, сбытовики предприятий нашли другие мини-типографии, лучше оснащенные, выпускающие самую современную рекламную продукцию. Фронт производственных работ в отделе резко упал. На модернизацию машины деньги не предусматривались. Печать рекламных проспектиков продукции и рекламу городские предприятия начали активно размещать в типографиях, лучше оснащенных и в газеты, чей тираж их устраивал. Сбытовики здраво рассудили: зачем переводить деньги малотиражной газете, когда под рукой издания несоизмеримо солиднее. Пусть дороже, зато эффективнее. Уже на следующее лето шеф предложил:
– Пока работы нет, застой. Или получай минимальную зарплату, или где-нибудь устраивайся временно до самой осени, а там, возможно, найдем фронт работ.
  Минималка – столь ничтожная сумма, что Стражин немедленно засел дома за телефон. И ему повезло: в небольшом курортном городе только что уволилась журналистка, и редактор газеты согласился принять его с испытательным сроком. Первые публикации показали: приехал профессионал, его сразу зачислили в штат. На Виссариона будто нашло озарение: писал много, и все его заметные статьи и корреспонденции отмечались на летучках или планерках. Редактор начал поговаривать, чтобы переезжал сюда насовсем. Но каким образом? Стражин знал настроение матери, она никогда не уедет из Мэнска: здесь спят вечным сном ее муж и младший сын, здесь внучка растит ребенка. А ему тут жить, снимая не задешево квартиру, не по карману. Да и близилось время оформления пенсии по северному стажу, вот-вот стукнет пятьдеся пять. Он не строил никаких планов, просто относился к работе со всей душой. Маленький городок был будто на ладони. Стражин успел уже рассказать о многих горожанах, о местных организациях. Правда, пока не удалось побывать в «Блестящем», в одном из лучших санаториев города. И вот личное указание шефа, написать материал именнно о «Блестящем». Один из кадровиков санатория познакомил с лечебной частью, с корпусами, пригла ¬сил в столовую. Шикарная, прекрасно обставленная, с вышколенным штатом. Завидное меню. Виссарион только успевал менять плёнки магнитофона. Вдруг тяжелая рука легла на его плечо.


                Глава четвертая
                ч.2. Встреча с Кисловым

  За спиной стоял Кислов, заворготделом обкома профсоюза, где Виссарион «протрубил» без малого семь лет.
– Кого я вижу! Земля точная круглая, шарик да и только. Приходи после своих дел ко мне в корпус Е. Рад тебя повстречать.
  Записав на диктофон обстоятельное интервью, Виссарион устремился к дежурной по корпусу, та охотно назвала комнату Кислова. Дверь не заперта. Хозяин встретил приветливо, распечатал бутылку сухого вина, достал из холодильника тарелочку с конфетами и яблоками.
– Уж извини, водочку не взял, завтра процедуры. Давай ближе к столу, рассказывай, как ты?
  Несколькими штрихами Стражин обрисовал ситуацию, в которой оказался. Потом:
– Как вы там поживаете в обкоме, какие новости?
– Живем, хлеб жуем, конечно, с маслом. Работяг просвещаем и защищаем. Да, Василий, извини, Виссарион, а чего ты на отвальной шарахнул нашему зампреду Бордюжному, будто за ёлу-палу Борю голосовал? Мало было кандидатов в президенты? Ты же, как знаю, не особо благоволил к дяде Боре.
– Ну, правильно. Я за него никогда свой голос не бросал в урну. Хотел для себя высветить зама: не мог понять, кто он, то ли муарово красный, то ли перекрасившийся красный, то ли серо – буро-малиновый. Бордюжный никогда, даже в наших узких компашках, не откровенничал. Вот и ляпнул, чтобы он раскрылся, хотел посмотреть на его реакцию.
– Ну и…
– Увидел, Борьку терпеть не может. А чего мне было бояться, улетал же на родину.
– Ты зря так поступил, у него связи, будь здоров. Вот сказал мне, что взяли тебя сюда временно на пару месяцев. А живешь отсюда, как знаю, за полтыщи вёрст. Мог бы ведь ты через областные профсоюзы где-нибудь приткнуться, но зачем языком трепать! Как звали тебя у Гонливого «карась-идеалист», так им до старости и остался. Так ведь тебе, Вася-Виссар, места в России не будет.
– Да ладно каркать. Что я плохого сделал? Всю жизнь мозги сушил на благо страны и людей, а уж сколько лет жизнь моя, как у зебры шкура.
– А чего ты на наших ребят хвост поднимал? Ты же знаешь, я до профсоюза в органах служил, в хороших чинах ходил. Так что о тебе немало любопытного знаю.
– Господи, да мы уж с тобой почти старики, а ты все в казаков-разбойников играешь. Да что я вам враг! Прекрасно сознаю, что без ваших ребят страну бы совсем опустили ниже плинтуса.
– Не враг, да многим не по нутру, языкаст больно.
– Да черт вас всех забери, если что и говорю, так в самом узком кругу. Я мало с кем по-дружески общаюсь, вот и находит. Человека оценивают по поступкам. Не так ли? А у ваших быков одно: лучше перебдеть, чем недобдеть. Если не сдается, так враг. Я что, своей стране враг, враг этому несчастному народу? Враг вашим структурам? Одно знаю, если твоим собратьям по погонам дать волю, вы всю Россию на колени поставите. Да она и так на коленях.
– А зачем ей подниматься с колен? Пусть постоит, подумает.
– Ну, вы циники. Вы давите втихаря и в открытую на журналистов, жизнь многим, наверное, перепачкали да испортили. А если бы журналисты страны ополчились на вашу братию?
– Тээ, брось ты, – протянул Кислов, – это мы проходили в эпоху гласности. И где теперь первый и последний президент Союза, дядя Миша? Где ваши зубастые акулы журналистики? Осталось несколько газет бойких. Надолго ли их хватит? Давай, не будем, лучше скажи, как твои эпические полотна, про-из-з-ве-де-ния? Книжка готова, или мемуарами увлекся?
– В лучшем виде все вернули обратно, хотя были отзывы достаточно известного писателя. А мемуары не для меня. Повести, рассказы, сказки – другое дело.
– Одобряю, мемуары – тяжелая вещь. Все ли их поймут, как надо? А повестушечки, рассказушечки, сказанулечки – это свободный, ничем не закрепощенный бег мысли, враньё, грубо говоря, процентов на сто девяносто. Так?
  Заметив, что собеседника словно передёрнуло, сдал на попятную:
– Ладно, не кривись. Лучше сходи в ларек за бутылкой красненького винца. Мне засвечиваться нельзя.
  Вторая бутылка красного фанагорийского, выставленная Виссарионом, распитая за милую душу, полностью их примирила, заставила забыть жизненные «разночтения». Разошлись они вполне миролюбиво и довольные, кажется, состоявшейся маленькой вечеринкой. Нагрянувшие газетные хлопоты: предстояли рейды, подготовить с местными руководителями разных служб города «круглый стол», поучаствовать в выпуске стенгазеты ко дню рождения шефа, подобрать тосты к его юбилею,обзвонить гостей, отодвинули в сторону данное Кислову «под мухой» обещание еще раз с ним пообщаться. Когда Стражин спохватился, того и след простыл, уехал в Томилово. А ведь Виссарион хотел с ним передать семье свежие фрукты, кой-какие безделицы для дочери и внучки. Проморгал, прошляпил, ругал он себя. А дни подходили к заветной черте, когда надо было возвращаться в Мэнск. Он созвонился с Людой, жена обещала собрать в Томилово все необходимые ему документы для выхода на пенсию и срочно выслать в Мэнск. Позвонил и маме. В ответ услышал:
– Лето во всю, да вот расхворалась. Выхожу из дома с палочкой раз в неделю, а то и реже. Вожусь с правнучкой Ниной, а Соня на работу устроилась, на фабрику. Тебе лежит извещение с почты.
  Он прикинул, осталось несколько дней, чтобы в срок сдать все документы на пенсию. Ладно, решил, позвоню из дома редактору и все объясню, а пока написал заявление об увольнении и передал конверт в редакционный ларек, с просьбой передать письмо шефу. Здесь по инициативе коммерческого директора газеты торговали периодикой, канцтоварами и еще всякой мелочью. Киоск как раз был возле автостанции. Доехал до Мэнска нормально, успел оформить документы к намеченному дню, и пенсия ему не запоздала. Шеф «своей» организации встретил хмуро:
– Ничего не склеивается, нет у нашей палаты фронта работы. Ты теперь на пенсии, средства к существованию есть. В пятницу у нас на коньячном заводе намечен, как говорится, саммит с крупными товаропроизводителями. Потом банкет и я представлю им тебя как человека, выходящего на заслуженный отдых. Отметим это событие, и ты свободен. А если дела в фирме пойдут в гору, тебя не забудем.
   Конференция деловых людей Мэнска прошла на высшем уровне. Состоялся и банкет, и приятно было услышать Стражину похвальные отзывы шефа о его работе. Получив расчет, стал вольным, как птица, как ветер. Однако ему, деятельному человеку, не пристало бездельничать. Как-то летело себе время-времечко и летело: утром физзарядка, завтрак, работа по дому, правка-переделка своих рукописей, беготня за лекарствами по аптекам для матери, покупки продовольствия в магазинах и на рынках, вечером ужин, книги, письма в Томилово, телевизор. Ссоры с Соней, которая вечно клянчила у бабушки деньги, попытки почитать стихи и сказки непоседе Нинке, усталые вздохи бывшей невестки Нины, у которой годика через полтора после траура появился ухажер, пожилой Анастас, глава частной бригады сантехников. Они состояли в гражданском браке, Нина взяла в свои руки домашнее хозяйство супруга, и перебралась к нему.  У Соньки с работой не ладилось, с мужиками тоже долгой дружбы не получалось. Жизнь била ключом, и все это в квартире Виссариона, поскольку половину суток свояченицы пенсионера проводили в комнате своей бабушки и, естественно, на кухне, где жарили, парили, варили варенья и готовили соленья. Потому в квартире летом стояла одуряющая жара. Попытки Виссариона намекнуть, дескать, у родственников есть своя квартира, хотя и однокомнатная, но со всеми удобствами, и там можно всю готовку делать, ни к чему не приводили. Когда гости на кухне основательно подпортили пол, Стражин начал выпроваживать непрошеных гостей. Ссоры перерастали в крупные скандалы. Тогда он взялся за телефон, обзвонил десятка два районов, выложив за переговоры почти всю пришедшую пенсию. Но у северянина, сибиряка еще были запасы «деревянных». Наконец, в самом глухом углу области ему предложили приехать и поработать с месячным испытательным сроком.

ч.3-я Районка: преддверие микрореволюции

   Он узнал от знакомых газетчиков, что районная газета «Пригорье» переходит с двух-на трехразовый выпуск в неделю, а журналистов в станице нет, и не предвидится. Тогда, в свои за полста с хвостиком, он выглядел моложаво. Редактор, Фаина Пичуринская, не глядя, сунула его трудовую книжку в сейф, подала лист бумаги:
– Пишите заявление. Я видела ваши публикации в областной газете и из города-курорта. Этого достаточно. Пока устраивайтесь в рекламном отделе, там свободное кресло и столик. Жилье ищите, снимайте у частников. Это все. До завтра.
  Порядком намаявшись, блуждая по жаре с огромным дипломатом от хаты к хате, к концу рабочего дня ему повезло, его согласилась приютить одинокая старушка. Но денег запросила таких, как будто брала на постой под свое крыло дюжую тройку молодцев. А куда деваться! В редакции, кроме фотокора и техника-программиста, работали женщины. Это был спаянный, зубастый коллектив, где верховодила заведующая отделом писем и культуры Элеонора Бузыкина. Под ее дудку не плясали только редактор газеты и бухгалтер. Стражину было не до интриг. Он выполнял задания шефини, заодно подыскивал более сговорчивых станичников, цены которых за сдаваемую комнату были бы ему по карману. Пичуринская, дама лет под сорок, была к нему благосклонна. Как бы, между прочим, намекнула, что готовится к защите кандидатской диссертации, а до приезда в этот район работала журналистом в большой газете в одном из приволжских регионов. И, правда, ее редкие публикации в своей газете стоили внимания, говорили о хорошем владении пером, четкой логике. Вот только девчат газетных следовало держать в жестких рамках. Ощущалось явное неформальное лидерство властолюбивой Элеоноры, она ткала интриги, которые не могли пройти даром для Фаины Пичуринской. Но на первых порах Стражин особо не вдавался во взаимоотношения коллег в редакции, был загружен по горло. Радовался тому, что работает по специальности, занимается своим любимым делом. И лишь когда его приняли за человека пишущего, не трепача, да еще умудрившегося без их бабской помощи найти себе в дышащей своими понятиями глубинной и большой станице приличное жилье, то есть, признали в нём человека сметливого, тогда к нему начали относиться по-свойски. История редакционных распрей всплывала в комнате приёма пищи. Волей неволей Виссарион вострил уши, вслушиваясь в женскую говорильню. Выходило, что Фаина подсидела бывшего редактора, педагога по образованию: заручилась поддержкой коллектива, выставила его на смех в областной газете, как человека далекого от журналистики, а приехавшая комиссия, проведя собрание всех работающих в газете, убедилась, что «педагог» не пользуется никакой поддержкой; того сняли с должности и он вернулся в школу. Вскоре Пичуринская стала подписывать газету. Она оказалась разворотливым, хватким редактором, выбила в комитете по печати компьютеры, пригласила в штат спеца, недавно демобилизованного молодого станичника, освоившего в армии работу программиста. Технические работники, корректоры и машинистки, овладели компьютерным набором и газетной версткой. Районка обрела новое лицо, новое дыхание, собирались даже открыть местную телестудию на базе редакции: благодаря богатым спонсорам, производителям кровельной продукции, купили новую телекамеру и замечательный цифровой фотоаппарат. Муж Фаины слыл ушлым бизнесменом, ворочал какими-то акциями, открыл магазин, где можно купить от иголок до аудио-видеоаппаратуры. И, якобы, Фаина, благодаря своим связям в облцентре, помогла супругу двигать бизнес вперед, что называется, и выше. Вот это газетчикам совсем не по нутру! Как на такое смотреть сквозь пальцы? Ведь шефиня пришлая, проскочила, по их понятиям, сквозь игольное ушко в редакторы, а туда же, лезет в бизнес, причем последние полтора года не поднимает никому зарплату, ссылаясь на открытие в ближайшее время телестудии. Тогда уж, когда горохом посыплются рекламные денежки, в том числе из ближайших районов, она всех одарит.
– Самой Файке, вон какие бабки комитет накручивает. Глядите, редактор. А мы что, не люди, у нас нет семьи? – шушукались в обеденное время за общим столом работники райгазеты.
  Фаина с программистом Виктором, кассиром Ниной и Стражиным, нередко примыкавшим к ним, ему претила болтовня на кухне, питались в отдельной комнатке главбухши Марии Сныткиной. Но случилось так, что недели полторы Пичуринская, Сныткина и Витя Уховерт по различным делам ездили в областной центр чуть не ежедневно. То совещания важные, то заседания, то приобретение всяких расходных материалов и запчастей к компьютерам, то утряска вопросов по открытию телестудии, поскольку жесткие требования выдвигались по технике безопасности и пожарной безопасности, то еще что-то. Нелюбимой шефини не видно, и девчата пригласили Виссариона за свой общий обеденный стол. Здесь царило полное изобилие юга: свежие помидоры, огурцы, ягоды, зелень, компоты, а еще вкуснейшая выпечка, ароматнейшие чаи, какие он пробовал разве что в далекой молодости у геологов. Он внес свой посильный пай, и остался в их компании. А ему, как бы, между прочим, то Элеонора, то ее ближайшее окружение, втемяшивали в башку, что Фаина, как человек, никчемный, думает о своем благе, а на них ей ровным счетом наплевать.
– Вот скажи, Виссарион, у нас есть в редакции единство? – как-то спросила его в обед Бузыкина, внимательно посмотрев на кассира Нину, которая в последнее время забегала «на огонек», пригубить свежего чаю.
– Не знаю, я у вас новичок. Но, похоже, единства нет.
– В корень зришь, Стражин, – продолжила Бузыкина. – Мы тут ведём сейчас, считай, собрание коллектива. И думаем писать в комитет по печати, чтобы проверили работу Фаины, разобрались бы, что к чему.
  Кассир Нина моментально вышмыгнула из столовки.
– Ты как?
– А что я могу сказать? Я новенький.
– Но ты согласен, что в коллективе нет единства? – наседала Бузыкина.
– С этим трудно не согласиться.
– Так и вставим одну строчку, что даже новый сотрудник газеты считает, что у нас нет единства. И все. Никакой твоей подписи не надо, мы сами составляем письмо, у нас достаточно подписей, твоя нам и ни к чему.
  В областной комитет по печати ушла соответствующая бумага, где была «отбита» и та злополучная строчка Стражина. Через пару дней Пичуринская закрылась в своем кабинете с Уховертом, они часа полтора работали на компьютере. На следующий день Элеонора позвала Стражина в свой кабинет, закрыла дверь на щеколду, протянула ему отпечатанные на принтере несколько листов бумаги. Это был настоящий «накат» в комитет по печати на всех почти газетчиков, в том числе и на него: он, Стражин, якобы, уже несколько месяцев не справляется с планом по выработке строчек в газету, не соблюдает распорядок рабочего дня, вступал в перепалку с рекламным агентом, когда та не пустила за свой компьютер. Виссарион был возмущен до глубины души. Никогда ни о какой норме выработки шефиня ему не заикалась, а давала личные задания, и он выполнял их все до единого. Что касается распорядка дня, так его тут никто не соблюдал, одни только компьютерщицы сидели в редакции «от» и «до». Стражин часто писал черновики на квартире, поскольку в редакции немного помещений и не было условий, ему выделяли стол то в одной комнатке, то в другой. И работал он «дома» с согласия Пичуринской. С рекламным агентом, по совместительству на полставки работающей корреспондентом, этой гром-бабой, стычки имели многие. Ох, и зловредный язычок! Любительница так кольнуть, чтобы дыхание у оппонента сперло. Однако с рекламодателями была тише воды, ниже травы. Так вот, за одну строчку, сказанную в письме от его имени, что нет тут единства, редактор отвесила ему по полной программе, имеющихся на него «улик». Приехавшая из облцентра комиссия созвала общее собрание коллектива редакции. Все выступившие высказались за то, чтобы сменили редактора.
– Чтобы снять редактора, нужны основательные аргументы. А у вас одни эмоции, – увещевала дама из комиссии. – Надо найти совместные контакты, Пичуринская немало доброго сделала для редакции.
На этом и разошлись.
   (продолжение  следует)