Уборщица на службе дьявола

Все мы здесь чужие и никто не даст нам поебацца. Только мы друг другу.

Иржи - поляк, здесь полно поляков и болгар, и всех, но больше всего здесь русских. Русских студентов, русских жен, русских нелегалов, русских программистов, русских кого угодно. Только нормальных людей нет, кроме меня. Нормальные люди остались в Москве. Ну наверное часть еще в Питере, несомненно в районе Парка Победа, где еще. Я занималась любовью с одним мальчиком, из этого самого Парка. Потом мы еще один раз еблись, я сама навязалась, хотя у него была другая баба и поэтому он не хотел со мной ****ься в своей кровати, и мы еблись на полу. Потом я больше с ним не еблась, а жалко, но это всегда так – когда себя прямо предлагаешь больше чем на один раз трудно рассчитывать, или на два. Он мне ничем не запомнился, только этим парком Победы.

Америка. Все меньше и меньше таких мест как наше село. Мы – на острове, все вокруг рушится, а у нас тут по-прежнему звенят церковные колокола, и фермеры выезжают на своих блестящих авто в ретро-парад, и также пахнет медом и правильной вечной жизнью. Вот в таком-то месте и нужно остановиться, слезть с поезда и сдохнуть. Лучшего не найдешь, уверяю вас.

Уже год я мою сортиры на заводе про производству шин "Дженералз Моторз", и об этом никто не знает, ни Наташка, никто здесь, где я живу. Инесска знает, Пратория знает. Они, еврейские беженки, говорят мне что это правильно, Катя, каждый должен съесть здесь ведро своего дерьма. Эта плата за будущее, проверка на вшивость, да. Они говорят с таким выражением, что мне повезло. А я думаю, что и этого мало, мало для таких как я. На самом деле меня надо было заставить слизывать это гавно прямо из унитаза, вылизывать жопы и последние капли с ***в и **** работяг. Тогда бы я стала достойна, загладила бы вину. А так... Иногда я думаю, не начать ли самой, просто опуститься на колени перед очередным плешивым работягой и высунуть язык. От невозможности сделать что-то еще.

Въебывают на этом заводе в три смены, а сортиры я с напарником моем два раза. Тут конвейер, производят резину для машин, с одним перекуром в час, химическое производство. Каждую неделю у нас новая модель автомобиля – стоит между менеджерским кьюбиклом и столовкой. Я мою только в рабочем цеху, но иногда беру и напарника, чтоб заработать больше, тогда получается 8 часов мытья, и я охуеваю. Приезжаю домой и засыпаю в душе, да и мыться я могу только сидя, с бутылкой. Выпить - это единственная возможность расслабиться при физическом труде. Реально. Почему пьют так называемые интеллигенты мне до сих пор не понятно. Я пью каждый день, такой мой режим. Приезжаю, напиваюсь, и сплю до полудня. А потом где-нибудь болтаюсь, и к шести еду на завод. При этом мысли о ебле меня не оставляют ни на минуту. Я хочу поебацца с каждым встречным, даже с кривозубым, как Микки Маус, Оливером, из Армии Спасения. Но к сожалению, это мало возможно. Он наверно **** свою миссис Оливер перед воскресной мессой, как же. Только мне ничего не досталось, кроме очек и дрочки всеми предметами которые есть у меня в доме. Я засовываю все что угодно, и все равно это не приносит мне никакого удовлетворения. Это потому что вокруг – вакуум.

А работяги думают что я полячка. Прекрасная полячка пани Катя. Смотрят на мою жопу с корытом и думают о том же что и я – как бы поебаться. И все разговоры у них об этом, и о лотерее штата. У нас заебательская лотерея – можно выиграть миллион. С еблей таких шансов нету. Мне нравится один работяга, с татуировками на руках, вокруг бицепсов, они полностью никогда не видны, только когда он немного поднимает руки то видны по краю рукавов футболки. Он работает на штамповке у третьего сортира, под колбами. Этот сортир самый чистый, я иногда его пропускаю, только смотрю есть ли туалетная бумага и выкидываю пакетики с женским гавном.

Если кто-нибудь сцыт когда я туда вхожу и не отвечает на стук, я злюсь. В женский сортир я не стучусь, вваливаюсь и ставлю свой знак. А мужики иногда перешагивают через знак, и срут пока я ковыряюсь в соседнем унитазе. Не могу сказать что мне на это наплевать. Меня тошнит от этого. Одно дело гавно само по себе, а другое вместе с человеком. Иногда меня выворачивает наизнанку когда раздается пердеж и вонь, приходится бросать корыто и выходить «на свежий воздух». Потому что я – неженка.

Потом я еще мою их столовку. Они жрут свои заначки из коробочек, а я мою. Потом я жру в своей каморке бутерброд с колбасой и чаем и читаю учебник моего напарника и журналы. В этой каморке нечем дышать от дезраствора и банок с "Аяксом", но я ни за что не соглашусь есть в столовке вместе с работягами. Они спрашивают меня откуда я, а я мычу и говорю что не понимаю по-английским. Мне кажется, что так будет естественней. Мне кажется, заведи я с ними разговор им сразу будет видно как я хочу ****ься, как это видно всем русским с которыми я общаюсь. Тогда мне придется бросить эту работу, потому что я не смогу вынести мысли как они смотрят на меня и издеваются про себя что я - недоебанная сука верчусь перед ними.

И еще я мою душевые, я в них стараюсь пореже заходить, мою раз в неделю, там у них что-то вроде притона. Работяги там никогда не моются, но оставляют свои вещи или курят в вентиляционную трубу, в душевых кабинках, харкают и пихают окурки в слив. Может они и сцут туда, скорее всего, я бы на их месте сцала. В любом случае воняет в этих душевых какой-то гнилью. Это мое самое ненавистное место, укуренные работяги иногда лежат на скамейках, и не отвечают на мой крик из дверей, что есть кто тут или нет. Я вползаю с корытом, и начинаю собирать окурки из душевых кабинок, потом выковыривать окурки, жеваный табак и волосы из двух желтых писсуаров. *** этого питерского мальчика тоже вонял сигаретами, наверное он тоже курит в сортире, как привык в своем Парке Победы, в промежутках ебли с этой стюардессой, которую от подцепил в Нью-Йорке.

Она к нему недавно приезжала, с бутылкой водки, купленной на Брайтоне, специально туда ездила, кобыла с белыми зубами. Пристегните ремни... такие кобылы всегда пользуются спросом, особенно у русских мальчиков, у умненьких русских мальчиков в Америке. Я злюсь на все это потому что не знаю как приспособиться, и главное, мне все еще непонятно - а как же я? Пока я мою свои двадцать очек и столовку у меня есть время подумать об этом. Но я все еще в растерянности.

Мой напарник - мужик из закрытого города. Сперва мы ***чили джуверли, потом перешивали в каком-то свэт-шопе этикетки, потом драили полы воском в церквях и других богоугодных заведениях, которых в этой дыре до ****ы. У него есть еще одна халтура во втором корпусе, так что я подстраиваюсь так чтобы приходить когда он уже уходит. Я не могу выносить его разговоров про "Совецкий" Союз, который продали, про протокол Сионских Мудрецов и про его баб. Трахаться он называет – делать белый укол. Он говорит, улыбаясь как ребенок, - И тут я делаю ей белый укол!

Это кульминация всех его рассказов про баб, после этого он несколько секунд молчит, и я молчу и получается даже торжественно. Я почти физически чувствую как образ Белого Укола витает между нами, плывет по ангару к выходу, и разрастаясь до размеров странного бельма, зависает единственным облачком в пустых голубых глазах небес.