Смерть отца

               
        Лето было в разгаре.  Нашу  семью разбросало в разные места. Как всегда во время каникул, я жил в Меловом у бабушки. Мать штукатурила дом  (калымила) в Золомном — деревне, расположенной километров десяти от Губина. Пятилетний брат  Юрка был с нею.  Отец оставался дома в Губине. С ним  жила бабушка Даша — младшая сестра моей бабушки, женщина лет пятидесяти, худая, болезненная.

     В ту страшную ночь я беззаботно спал  в угловой комнате, когда  меня начали тормошить.  Я открыл  глаза и увидел  склонившееся надо мной заплаканное лицо бабушки.    
   - Вставай, Коля. Вставай, -  зазвучал ее скорбный голос. 
  Я понял, что произошло что-то страшное, чудовищное, и меня охватило сильное волнение.  Я встал с кровати,  зашел в соседнюю комнату и увидел дядю Колю, грузного,  высокого  мужчину тридцати семи лет, и его жену, мою крестную, смуглую женщину с черными глазами, наполовину цыганку.  У обоих у них был  потрясенный вид. Бабушка  стонала. Я не мог понять, что случилось.
  У меня возникло страшное подозрение, что умер кто-то из близких …   
- Что случилось? - спросил я.
  - Плохо, Коля, ой плохо, - причитала крестная. – Большое горе.
- Что случилось? - повторил я.
   - Плохо. Отец твой…  на работе упал с дома, разбился. Ноги сломал… Наверно, отрежут.
    Я представил отца без ног. «Ну это еще ничего, - подумал я. - У Шурика Павлова отец ходит с костылями. На инвалидке ездит».
     На мгновение ко мне пришло успокоение. Но бабушка продолжала стонать, а тетка обливаться слезами. Вдруг  в голову мне пришла страшная догадка.   
   - Вы, наверно, меня обманываете! Он умер? – крикнул я.
   - Да, Коля! Погиб.  В погребе током убило, - сказала крестная, решившая, что я уже достаточно подготовлен к восприятию страшного сообщения.
   Меня охватил ужас. Я  заплакал навзрыд.
-   Одевайся, Коля, поедем.
  Перед выходом из дома я  машинально  бросил взгляд на часы, висевшие на стене:  было  два часа.
      Мы вышли на улицу. Возле дома стоял самосвал.  Я  залез в кузов. Мне дали фуфайку. Бабушка и крестная сели в кабину, дядя занял свое водительское место, и машина тронулась с места. 
      Автомобиль мчался по дороге. Кутаясь в  фуфайку, я смотрел на звездное небо. Меня страшила встреча с мертвым отцом. Страшно было увидеть мать. «Хорошо бы ехать, ехать и  никогда не приехать», - думал я.
    Но чудес на свете не бывает.  Через полчаса машина подъехала к нашему дому, освещенному фонарем, висевшем на столбе. Крестная и бабушка вылезли из кабины. Навстречу бабушке  с рыданиями бросилась мать. Они обнялись и рыдали вместе. Эта картина обжигала мне душу.      Я слез с кузова, подошел к калитке. В дом заходить не хотелось.  Когда мне сказали, что тело отца еще не привезли из морга, я испытал облегчение. Я прошел в свою комнату и, не раздеваясь,   лег на свою кровать.
   - Хочу спать, - буркнул я.
   - Какой теперь сон… - сказала мать скорбным голосом.
    Я понимал, что неприлично  спать, когда отец умер, но мне хотелось во сне спрятаться от кошмара реального мира.
    Бабушка, мать и бабушка Даша разместились на кухне. Бабушка Даша, бледная, потрясенная,  взволнованно рассказывала, как произошла трагедия.

     В тот день на производстве  отец должен был работать во вторую смену. Днем он делал баньку возле сарая. В погребе под нашим  домом  он  добывал  коричневую  глину, лепил из нее кирпичи и раскладывал их  для просушки на солнце во дворе. Время от времени он попивал бражку, которую он   приготовил из сахара для варки самогона.
     Затем он исчез из поля зрения бабушки  Даши. Она  решила, что он ушел на работу, не предупредив. Такое раньше бывало: отец был молчуном.            
    Ни о чем не подозревая, она закрыла люк в погреб.
     Когда на  следующий день утром он не появился, она решила, что он остался на работе, в дневную смену. Такое тоже раньше бывало. Лишь утром следующего дня она подняла тревогу, сообщив  дяде Коле и  крестной  об исчезновении моего отца.   Те, прежде всего,  стали искать его в доме. Залезли на чердак. Там его не было. Спустились в погреб и увидели  тело отца.   Рядом  с отцом стояло ведро с ботвой свеклы: перед тем как уйти на работу отец хотел покормить поросенка. Бабушка Даша чуть было не потеряла сознание, когда узнала, что двое суток провела в доме с покойником. 
     Вызвали скорую, милицию.
      Врачи констатировали смерть от электрического тока.  Милиция установила, как произошел контакт с электрическим током:  пытаясь  выкрутить лампочку  из патрона, босой отец схватился рукой за оголенный провод. 
    Выслушав рассказ бабушки Даши, я свернулся калачиком,  укрылся одеялом с головой. Я надеялся, что проснусь в Меловом, и  все происшедшее  окажется ночным кошмаром.   
    Утром проснулся: моя комната, кухня нашего дома, опухшее лицо матери. Нет, смерть отца не ночной кошмар, а реальность. Последняя надежда умерла. 
   «А хорошо было, если бы  умерших не надо было хоронить, - подумал я. - Умер человек и бесследно исчез».
    Пришли родственники отца: бабушка Наташа- худенькая простодушная женщина лет шестидесяти пяти,  дед Гаврюха — невысокий, широкоплечий старик лет семидесяти,   дядя Миша, тетя Настя и другие.
   Часам к одиннадцати привезли гроб с телом отца. Увидев гроб, мать упала в обморок.  Ей к носу поднесли пузырек с нашатырным спиртом, а когда она очнулась, дали выпить ложечку валерьянки. Зубы лязгали о ложечку.       Гроб  занесли  в зал, поставили на табуретки. Меня поразили несколько  деталей в облике отца: запястья  были в волдырях (они появились, видимо, в тех местах, куда прикасался провод), через всю  голову  проходил  шов, торчали грубые нитки (было очевидно, что они появились после вскрытия), глаза были полуоткрыты и излучали тусклый свет.   
       Мать, сидевшая возле лица отца,  постоянно падала в обморок. Ей давали нюхать нашатырный спирт,  поили  валерьянкой.
   Находиться в переполненном доме было тягостно. Я вышел на улицу. Из дома донеслась брань. Я слышал надрывный  голос бабушки Наташи. Я подумал, что она ссорится с матерью.  Бабушка всегда считала, что мать не заботилась об отце и понапрасну его пилила. Мне стало  очень стыдно. Неужели они не могли не устраивать скандал  у тела покойного? Лишь позднее я узнал, что причина  бабушкиного гнева  была совсем другой. Одна из плакальщиц, следуя традиции, принятой в ее деревне,    обратилась к отцу: «Что ж ты такой нехороший. Зачем же ты бросил своих деток?» Это задело бабушку Наташу.  Чтобы защитить своего усопшего сына, примерного семьянина, любящего отца, она набросилась на плакальщицу: 
    - Никого он не бросал! 
   Возле нашего дома людей собралось огромное количество.  Трагическая смерть мужчины тридцати девяти лет привлекла многих зевак, пришедших поглазеть на зрелище.
     Тело повезли на кладбище.  Я сидел на машине возле гроба. Рядом со мной сидел брат Юрка, курносый малыш и, подражая взрослым, делал вид, что плачет. Огромная толпа шла за машиной.
     Гроб поставили рядом с могилой. Началось прощание.  Близкие люди подходили к гробу, целовали отца.  Дошла моя очередь. Я, преодолев отвращение и страх, поцеловал отца в лоб.   Он был ледяным.
     Мать почти не приходила в себя.  Лицо у нее было красное, опухшее, безумное. Когда гроб опустили в могилу, она дико вскрикнула,  вскочила и бросилась за ним. Я похолодел от ужаса. Ее схватили под руки, удержали на самом краю могилы. Уже тогда я подумал: «А что если бы не удержали? Ведь она разбилась бы и умерла». Позже, через год-два,  у меня возникло сомнение, прыгала ли она в самом деле или же  выполняла  ритуал. Я спросил ее: «Если бы тебя не удержали, ты бы остановилась на краю могилы». «Нет, - ответила она. – У меня в голове все помутилось. Я ничего не помнила».
     После похорон у нас в доме состоялись поминки. На поминках было огромное число людей: родственники, товарищи отца по работе, соседи,  копачи.
     Юрка с гордостью повторял:
    -  А я тоже плакал.
  Никто, конечно, не дал ни копейки. Мы израсходовали все свои и бабушкины  деньги, залезли в долги к соседям.

     Спустя неделю после похорон  Витька Воронов, мой приятель,   живший на соседней улице,  при встрече стал   утешать меня:
-  Ты не переживай. У многих пацанов погибают отцы.  Они все равно вырастают.

     Меня обожгли его слова.  Мне  хотелось прекратить с ним разговор. Я понял тогда, что не всегда уместно выражать соболезнование.  Если человек страдает по-настоящему, глубоко, то лучше просто не затрагивать болезненную  тему.
     Когда начался учебный год,   никому из одноклассников я не сказал, что у меня погиб отец. Мне было  неприятно, тяжело  говорить на эту тему.   Кроме того, мне не хотелось подчеркивать, что теперь я не такой, как все. 
               
      Месяца через три  после похорон вечером в наш дом  зашел высокий, широкоплечий мужик  с  железными зубами, поставил на стол бутылку водки, положил кусок колбасы. Было очевидно, что он пришел свататься.
Мать суетилась,  выставила на стол незатейливую  закуску.
     В гостях у нас была бабушка.
      Взрослые сели за стол на кухне. Я лежал на кровати в соседней комнате. На душе у меня было гадко.  Еще недавно жив был отец, а теперь какой-то чужой мужик в доме. Жених матери… 
      Пятилетний брат Юрка  то заходил ко мне в комнату, то возвращался  к взрослым на кухню. В приоткрытую дверь я видел, как брат подошел к столу, взял кусок колбасы.  Мать  пристыдила его:
- Ты что, голодный, что ли?
- Да он больше не будет, - сказал мужик.
Мне стало неловко за мужика. Мог бы и дать кусок колбасы.
    Когда мужик ушел, бабушка сказала, что он не годится в мужья.
- Ребенок хотел взять кусок колбасы, а он говорит: «Больше не будет».
- Да это он сказал, чтобы заступиться за него. Я ж его ругала. Оговорился...
 - Вот так и дальше будет к твоим детям относиться.   Твои дети ему не нужны. У него своих трое.
- А ты, Коль, как считаешь? - спросила мать.
- Не нужен он... - буркнул я.
   Я боялся, что  из-за мужика матери придется  страдать: он либо драться будет, либо бросит ее. Я вообще не хотел, чтобы мать с кем-нибудь "сходилась". Втроем жить намного спокойнее.
       Из разговора бабушки и матери я узнал некоторые сведения о мужике: ему сорок три года, живет он в   Кандаурове - соседней деревне,  он ушел от жены, изменившей ему.   
   На следующий день к нам прибежал дядя Коля,  хранитель норм  традиционной морали.
    - Ты нас не позорь, Настя! - рявкнул он. - Еще и полгода не прошло со дня смерти мужа, а ты уже другого принимаешь. Пройдет год, тогда и будешь мужа искать.
   Мать была смущена. Бормотала что-то в свое оправдание:
    - Он же от жены ушел... Ему где-то жить надо...
    - Если ты ему дорога, так подождет год. А если безразлична, то он тебе не нужен.
    Мать сдалась. Когда мужик пришел к ней в следующий раз, она сказала ему:
   - Сейчас я не могу...  Муж умер недавно...  Нужно подождать. Хотя бы с полгода еще.
   На лице мужика выразилось огорчение.
   -  Да, я понимаю, - пробормотал он.
    Он ушел и больше никогда не появился в нашем доме. До нас дошел слух, что он пошел в примы к другой женщине.
    Когда повзрослел, я пожалел, что мы вмешались в жизнь матери. Она так и не встретила достойного мужчину, который бы  составил ей счастье.      
 
       Я пришел из школы. Зашел в дом. Из спальни доносились жалобные причитания матери. Мою душу обожгло. Я не знал, как успокоить мать, как ей помочь. Я убежал на огород, чтобы не слышать эти причитания.
     В течение двух лет она голосила  каждый день, разрывая мне сердце.
Когда я был в Меловом на зимних каникулах,  я  пожаловался бабушке:
  - Каждый день голосит.
   Бабушка при встрече с матерью отчитала мать:
- Ты не голоси! Детей не пугай!
   Но мать пропустила ее слова мимо ушей и продолжала каждый день стенать.
      В доме установилась гнетущая атмосфера.  Нельзя было громко разговаривать, смеяться.  Было такое чувство, будто в доме постоянно находится покойник. 
               
     На соседней улице жила семья   баптистов. После того, как на нас обрушилось горе, они захотели втянуть мою мать в свою секту. Я стал находить в доме священные книги — библию, евангелие. Даже почитал несколько евангельских историй о святых (они мне показались скучными).
     В дело снова вмешался дядя Коля. Разъяренный, разгневанный, он прибежал к нам в дом, и на мать
- Ты с ними не путайся. Не позорь нас. Ты же знаешь, что они в церковь не ходят. А детей своих убивают. Жертвы приносят.
- Да это на них наговаривают, - робко сказала мать.
   Дядя стоял на своем. Его  поддержала бабушка. Я тоже был на их стороне. Хотя баптистка, которую я знал, была  доброжелательная женщина,  но сектанты вызывали у меня ужас. Кроме того, я опасался, что до учителей и одноклассников дойдет слух о том, что моя мать  сектантка, и меня начнут травить. Мать прекратила общение  с баптистами. Позднее я пожалел об этом:  даже если  признать, что религия –  духовный наркотик, то почему бы не воспользоваться им для облегчения  душевных страданий.   Секстанты примирили бы мою мать  с действительностью, а  вера  укрепила бы ее психическое здоровье  и продлила  жизнь.
   
      Смерть отца, заставившая меня страдать,   дала сильный толчок  моему духовному  развитию. Я вспоминал отца и думал с недоумением: «Был человек. Строил дом.  С ним я разговаривал. Но вот теперь его ударило током и теперь его никогда не будет. Его жизнь лопнула, как мыльный пузырь».
    В конце апреля я возвращался из дома пионеров, где я у Николая Антоновича, слепого учителя,  брал уроки игры на баяне.  Вдруг меня осенило: «А  ведь это я! -  Я даже пощупал себя. - Откуда я взялся? Меня не было миллионы лет, вечность, и вдруг я появился. У меня своя жизнь. Есть мать, бабушка, брат,  был отец. Но пройдет какое-то время, и я бесследно исчезну».
  Далее моя мысль  приняла другое направление: «А может, никого на свете нет. Есть лишь один я. А  остальных ... я представляю».
     Но на этом работа моей мысли не завершилась. Внезапно мне в голову пришла совершенно безумная идея: «А может, и меня нет... А если меня нет, то зачем переживать по разным пустякам?»
   Я пришел в восторг. У меня возникло чувство, будто я сделал великое открытие.  Но, когда  своими мыслями я поделился   с матерью, она раздраженно крикнула:
    - Что ты чепуху несешь! 
    Я пытался поговорить на эту тему с другими людьми. Меня никто не понимал.  В голову мне пришла мысль,  что мне доступны тайны мироздания, и я  уверовал в свою исключительность, в свое высокое предназначение.
    Уже позже,  в старших классах, я узнал, что идею, которая пришли мне в голову, развивают солипсисты — философы, которые считают мир продуктом воображения индивида.
        Это «открытие» обострило у меня интерес к художественной литературе и сформировало интерес к философии.  В седьмом классе я запоем прочитал «Обыкновенную историю» Гончарова, «Идиота» Достоевского, в восьмом классе меня «перепахал» роман Толстого «Анна Каренина». Сильнейшее впечатление на меня произвели рассуждения Левина о смерти. В восьмом классе я начал читать толстую книгу – «История философии».