Кристина

               
     - Знаешь...
     Я лениво цедил слова, свысока посматривая на сестренку, а она, растянувшись на постели по диагонали, с трудом могла спрятать веселые чертики, плясавшие в ее глазах, отворачивалась, издавая невнятные звуки, но по дрожащим плечам можно было сделать вывод о достигнутых результатах : так воспитанный человек пытается спрятать смех. Это хорошо, просто ох...но. Мне кайф от того, что развеселил, ей - от мгновений, проведенных с великим. Вот он, гешефт и гештальт, свихнувшие некрепкую головенку мадам Гершензон.
     - Что ?
     - Да то. - Я закурил и возмущенно продолжил. - Свидетелей Иеговы запретили на х...й.
     - И чо ?
     - Да то, - махнул рукой и попытался объяснить несправедливость решений, принятых без учета ситуации. А она сложная. - Прикинь такую байду : по телеку бежит строка, мол, так и так, свидетелей ДТП на пересечении проспекта Вернадского с тупиком Бродского просим пойти на хер. Идут они такие, гуськом, дышат друг другу в затылок и видят. Лежит.
     - Кто ?!
     Она села, прикрыв грудь простыней, потянулась за сигаретой, торопливо поцеловав меня в щеку, будто клюнув, и заорала, поторапливая меня с ответом.
     - Это не важно, кто или что. Главное, что лежит. И начинают они выть, как волки.
     - Почему ?
     Любознательность сестрички сегодня превосходила обычный уровень наших бесед, куда чаще мы шевелились в постели, невербально радуясь жизни, она ерзала и возмущенно сдвигала и раздвигала колени, кругленькие, загорелые, намекая на вероятные  возможности и возможные вероятности, ждущие меня за поворотом следующей фразы. Если б я еще знал, какая она будет, следующая фраза...
     - Потому что непонятно. Они думали, что экзистенциализм - это вещь, а оказалось иначе. Оказалось совсем наоборот. Ведь экзистенциализм тоже думал. Причем, в то же время, но в другом месте.
     - И о чем же он думал ?
     Она прошептала этот наивный вопросик, чего-то испугавшись. Я прилег рядом и зашептал в ее ушко, розовое и трогательное, такое уже было, не раз и не два :
     - Не о чем. О ком. Думал он, будучи мужского рода, о бабах. Причем о всех сразу, он же француз. Понимаешь, тут национальность важна. Монголы вот, например, думают о лошадях. Казаки думают о лошадях. Индейцы тоже думают о лошадях. Киргизы думают о лошадях. Якуты тоже немножко думают о них же. Татары. Короче, до х...я народа думает о лошадях. А экзистенциализм думает о бабах.
     Она, видимо, потеряла нить рассуждений, просто закрыла глаза и наслаждалась моим теплым дыханием, ласковыми поцелуями в это трогательное ушко, звуками русской речи и немыслимыми изгибами сюжета. А я, получив ответы на незаданные вопросы, изливал всю накопившуюся нежность на родного человечка, не задумываясь о логике, интуитивно зная, что, по-любому, все свяжется воедино, хочешь-не хочешь, но к концу сказочки все будет правильно. Это уже проверено.
     - О чем думают лошади, никто не знает. Точнее, всем по х...ю. А уж экзистенциализму - тем паче. Ему, вообще, в хер не тарахтели ни лошади, ни татары, ни даже евреи с еврейками.
     - Я тоже еврейка, - шепнула она.
     - Знаю, ты говорила. Я, между прочим, тоже.
     Она встрепенулась.
     - Правда ?
     - Нет. Неправда. Даже не факт. И уж тем более не суть.
     Сестричка снова улеглась в моих объятиях, решив быть истинной интернационалисткой. Это, примерно, как если бы шорьки, позанимавшись фитнесом, утратили присущую им хлипкость, сохранив ловкость и ясность ума, недолго подумав и приняв благость, отправились бы охотиться на Снарка.
     - В - общем, это присказка была. А сказка - впереди.
     - Ну ты и гад ! - Закричала сестренка. - Они же другие были. Те, сколько их там, шестнадцать, семнадцать ? Я думала, ты историю загоняешь.
     - Я тоже так думал, но в конце понял : пахать в поддувало.
     Я крепко обнял ее и мы задремали, чувствуя самую обычную человеческую близость. Хорошо.