В ночь уплывала ласковая лгунья...

 *  *  *


А если до июня доживал ты,
то каждым днём июньским дорожил
и чувствовал, влюбляясь, – ветер с Мальты,
акаций запах, хлопанье ветрил.

И если добредал ты до июня,
то возвращался от избытка сил
в гортанно-белый город Ла-Корунья,
где ты полдня, во сне, проездом был.

Но пуще всех – таврический поселок,
где зреет густо-красное вино,
в тебе, июньском, ярок был и колок,
был на все сто – с тобою заодно.

Там брызги – на сандалиях подножья
вулканов и шиповниковых гор,
там просветлённый привкус Царства Божья
хранит тёмно-рубиновый кагор.

В ночь уплывала ласковая лгунья,
чуть серебрясь и «чао» говоря...
Но ты, коль добирался до июня,
уже готов был плыть до сентября.   





*  *  *

 

Не спеши, мой дружочек июнь, не спеши,
загорелый, в хлопчатой рубашке, мальчишка!
В твоих дырах-дворах, в давней тёплой глуши,
всё ещё золотятся надежды коврижки.
Даром трижды потом убивали меня
и три раза по тридцать в глаза мне плевали. -
Мне всё памятны духом твои зеленя,
и высотный твой свет без фальшивки-морали.

Время сплющено, и посредь гиблых пространств
инфузории множатся, правят амёбы...
Лишь шиповник-июнь вводит в песенный транс
и щенячий язык мой и выгибы нёба.
Бог простит мне грехи молодые мои -
перепевы Адамовых яблочных песен.
Я ведь слышу доныне, что радуг слои -
чистозвучней в июне, чем Армстронг Луи,
чем томящийся в консерватории Гнесин...