Большая волна в Ахунгалле. Глава 1

Пляж в Ахунгалле широкий, длинный. Словно тело гигантского удава, плавно извиваясь, уползает он на юг и тает в пене прибоя, мареве брызг и испарений. При взгляде на север можно наблюдать ту же картину, но этому мешает перемычка в виде высокого скального выступа и пары массивных, выдающихся в океан, валунов, столь огромных, что на вершине каждого разместилось по частной вилле с пристройками и оградой. Иногда в них останавливаются сами хозяева, но большей частью, как говорят местные жители, их сдают внаём туристам. Когда я смотрю издали на эти строения, похожие на приземистые пагоды, когда вижу, как волны разбиваются о каменную стену под ними, выбрасывая высоко вверх белоснежные пенные протуберанцы, приступы щемящего душу сожаления, что я не владею такой романтичной недвижимостью или, хотя бы, не живу там в качестве постояльца, накатывают на меня в такт прибою. Паря в каких-нибудь десяти метрах над пляжем и водной поверхностью, будучи почти вровень с плюмажами кокосовых пальм, обе виллы казались обителью древнеиндийских богов на горе Меру. С берега попасть в них можно было по металлическим лестницам и настилам, наблюдая, как у тебя под ногами сердито клокочут и пенятся нахлынувшие волны. Если включить ещё немного воображения, то можно представить себе, что это боги и асуры пахтают воды первобытного океана, в надежде добыть себе напиток бессмертия – амриту, и что вот-вот какая-нибудь особенно сильная волна с глухим стоном ударится о край скалы и в фейерверке брызг и пены миру явится богиня красоты Лакшми.
За валунами, на которых стояли виллы, располагался вход в узкую лагуну. На той стороне берег также был скальный и крутой, а к самому краю его подступала роща кокосовых пальм. На отвесной каменной стене было немало выступов, так что взобраться на берег не составило бы особого труда, если бы не одно «но» - на неё постоянно накатывала внушительная прибойная волна, чья мощь была усилена ещё и узостью лагуны. Промежутка времени между двумя нашествиями волн не хватало даже весьма проворному скалолазу, чтобы успеть вкарабкаться вверх по мокрому камню и при этом не оказаться сбитым шрапнелью брызг. Последствия для неудачника могли оказаться весьма плачевными: сорвавшись, он рисковал раскроить себе череп о торчащие из песчаного дна камни, похожие на панцири огромных морских черепах. Но, даже если участь сия его миновала, он, оглушённый и дезориентированный ударным натиском воды, в считанные мгновения неминуемо был бы унесён в открытый океан обратной волной и течениями.
Лагуна эта служила убежищем и причалом для лодок рыбаков из небольшой деревушки в полусотне шагов от берега, почти невидимой за частоколом кокосовых пальм. Узкие, длинные, с одним балансиром с левой стороны, с виду совершенно беззащитные перед стихией океана, они на деле (не без участия искусной и твёрдой руки кормчего) являли собой образчик живучести и непотопляемости. По всклокоченной поверхности океана они скользили легко и грациозно, словно водомерки по идеальной глади подмосковного пруда. Не раз я наблюдал картину, как, рыбаки выталкивали свою посудину из лагуны в открытый океан, ловя откатную волну, и уже на гребне её, забирались в лодку прямо из воды, подтягиваясь на руках и переваливаясь через борт, и тут же начинали отчаянно работать вёслами, чтобы максимально отдалиться от берега и не дать загнать себя обратно в лагуну или разбить о прибрежные камни. Затем их подхватывало течение, что позволяло держаться на нужном расстоянии от суши благодаря нехитрому маневрированию вёслами и четырёхугольным парусом.
Не менее забавно было наблюдать, как они возвращались обратно. Кормчий ловко угадывал момент, и волна стремительно вносила лодку сквозь узкий проход между валунами и бросала её на пляж. В миниатюре это напоминало эпизод из «Одиссеи» Гомера, когда хитроумный царь Итаки проходил между Сциллой и Харибдой. Рыбаки стремглав выпрыгивали из лодки на сушу, хватались за борта да канаты и вытягивали её дальше на берег, туда, где даже самые свирепые валы, разбиваясь о мелководье, могли едва дотянуться и лизнуть своими пенными языками её корму.
Если смотреть в южном направлении, пляж, казалось, терялся в бесконечности и тонул в мареве, образованном мириадами мельчайших брызг неугомонного в своём волнении океана. Даль просматривалась, будто сквозь матовое стекло. Я помню, что сквозь эту неопадающую завесу едва виднелся, находясь на значительном удалении, мыс с несколькими картинно изогнутыми кокосовыми пальмами. Когда я смотрел в ту сторону, на юг, мне всегда хотелось добраться до этого мыса и убедиться воочию, а что там дальше за поворотом. И всякий раз мне что-то мешало: то палящее солнце загоняло меня обратно в отель, то растёкшаяся по телу нега сковывала мои члены, то скоротечный вечер и непроглядная ночь, усыпанная завораживающими звёздами, заставляли откладывать это мероприятие на завтра. А с наступлением нового дня, колесо сансары проворачивалось по тому же самому пути и загадочный мыс на юге, в каком-нибудь километре от меня, по-прежнему оставался недостижимой целью.
Отель, в котором я остановился, мне очень нравился. Большой, уединённый, с двумя бассейнами и непосредственным выходом на пляж, он не был огорожен забором и потому казался гармоничной частью окружающего пространства. Собственно, забор там и не нужен, торговцев всяким барахлом сновало туда-сюда вдоль его территории не так уж много, большую же часть дня они прятались в тени зарослей гибискуса, которые как бы обозначали естественные границы отеля и пляжной зоны. По неписаной договорённости и благодаря зоркости секьюрити переступить эту границу торговцы не смели. Всё, что им оставалось, это обрабатывать выходящих на пляж постояльцев, желающих освежиться и побарахтаться на волнах, или, наоборот, выбегающих оттуда на сушу. Видимо, действовало ещё одно негласное правило и больше одного раза в день к одному и тому же отдыхающему торговцы не приставали.             
Отель был первой пятизвёздочной гостиницей на побережье Шри-Ланки и проектировал его всемирно известный шриланкийский архитектор Джеффри Бава, если мне не изменяет память, один из родоначальников экологического стиля в архитектуре. В незатейливом на вид сооружении, но огромном, изобилующим множеством переходов с этажа на этаж, длинными галереями и как бы внезапно возникающими смотровыми площадками, откуда можно было любоваться завораживающими видами пляжа и океана, чувствовалась рука и замысел гения. 
Отель запоминался сразу, с момента появления в нём. Просторное открытое фойе с колоннами, наполненное отражениями свежести от белых стен и потоками ветров, дующих с океана, являло собой оазис живительной прохлады. Фойе находились ниже уровня прилегающего к нему бассейна и пляжа, отчего казалось, что пенный прибой беснуется сразу за ним и что особо ретивая из волн вот-вот перехлестнёт через бортик бассейна и накроет купающихся в нём. Выглядело это поначалу немного пугающе, но затем, убедившись, что от бассейна до океана несколько десятков метров, наступала пора восхищения и любования задумкой архитектора.
Вечером, перед самым закатом, на небольшом пятачке между бассейном и пляжем расставлялись столики и зажигались масляные лампы на длинных стойках. Едва тлеющий в лампах огонь защищали от ветра продолговатые абажуры из тонкой полупрозрачной бумаги. Дуновения вечернего бриза колыхали их из стороны в сторону, огонь трепетал внутри, словно попавшие в засаду мотыльки. Когда налетал достаточно ощутимый порыв ветра абажуры начинали раскачиваться ещё сильнее и, казалось, готовы были превратиться в миниатюрные воздушные шары и взмыть в поднебесье.
Закат, как, впрочем, в любом другом месте Шри-Ланки, представлял собой неописуемое зрелище. Иное дело, что на побережье он был особенно чарующ. Поначалу солнце словно долго и нехотя сползало по небосклону к линии горизонта. Даже если небо над головой было ясным, над горизонтом в часы заката всегда виднелись облака. Они словно выстилали перину дневному светилу, в которой оно должно было утонуть и почивать до следующего утра.
Краски менялись стремительно. Над головой уже зияло чернотой бездонное космическое пространство, на котором каждое мгновение вспыхивали всё новые искорки-звёзды и эта тьма медленно стекала вниз к земле или кромке воды, словно кто-то наверху, в точке зенита, опрокинул бочку с чёрной эмалью.  Густые подтёки затушёвывали последние проблески дня и только западный окоём, в жёлто-малиновых сполохах, обречённо стоял до последнего. Но тьма неумолимо напирала сверху и хоронила последние очаги света, казалось какой-то великан ходил туда-сюда вдоль линии горизонта и усердно затаптывал тлеющие головешки догорающего костра. А спустя ещё какое-то мгновение океан полностью растворялся в ночи, выдавая себя лишь разухабистым шумом прибоя да барашками пены, видными только с близкого расстояния.
Зато какое богатство звёзд рассыпалось по небу! Яркие и едва различимые серебристые точки были понатыканы повсюду. Мерцающая туманная пелена Млечного Пути широкой полосой тянулась от края до края по центру небосвода. Обилие далёких светил на чёрном фоне усиливало впечатление от бесконечности космического пространства и повергало в безотчётный восторг. Магические строки Ломоносова «Открылась бездна звезд полна; Звездам числа нет, бездне – дна…» идеально ложились на разостланное над головой ночное полотно. 
В описываемый мною период только что миновала пора полнолуния, на следующий день после моего приезда Шри-Ланка отметила очередной ежемесячный День Поя (День Полной Луны). Он считался праздничным, нерабочим и что особо удручало беззаботных туристов – в этот день в отелях не подавали алкоголь, а винные магазинчики были закрыты. Будучи приверженцем здорового образа жизни, я с пониманием относился к нуждам тех, кто привык проводить время на отдыхе в «подогретом» состоянии, но та печать трагедии, что лежала на их лицах в этот день с утра и до глубокой ночи, словно они лишились близкого человека или были неожиданно уволены с хорошей работы, те гримасы, с которыми они пили минеральную воду, соки и кока-колу, немало забавляли и вызывали невольную усмешку.  Самые запасливые, кто ненароком или в силу информированности позаботился о сём «чёрном дне» и не поленился накануне доехать на моторикше до ближайшего винного магазина или каким-то чудом сохранил заначку из дьюти-фри, те вообще не показывались на людях, пока не наступало время обеда и ужина, или не кончалась закуска, и тогда кто-то из них (обычно парами или тройками, чтобы унести побольше) шёл в кафе за гамбургерами, рыбными палочками и прочей снедью, что подавалась промеж основных приёмов пищи неограниченно и бесплатно (разумеется, тем, кто оплатил проживание «всё включено»). По их манере держаться и по тону сразу было видно, что состояние счастья не покидало их ни на грамм.
Когда светила полная (или почти полная) луна, маленькая, не больше чайного блюдца, но ослепительно яркая, окружающее пространство принимало совсем иной вид. Звёзд на небе не становилось меньше, свет луны подавлял их сияние только в непосредственной близости от себя, но зато с земли сдёргивалось непроницаемое покрывало тьмы и снова начинали просматриваться дали, пусть и нечёткие, как бы глядящие на тебя из-под чёрной вуали.
Я сразу пристрастился к одиноким прогулкам по пляжу под такой луной. Во-первых, это было не так опасно, не в пример безлунной ночи, когда крадёшься, словно слепец, наощупь, порой, не различая, что у тебя спереди и по бокам, и куда в следующим момент ступит твоя нога; во-вторых, не так жутко было сталкиваться с жителями окрестных деревень, которые, словно страшные демоны-ракшасы из местных поверий, что незримо шастали в ночи в поисках заблудших тел и душ, в силу своей смуглости, совершенно растворялись во тьме и появлялись перед тобой из ниоткуда, похожие на усмешку Чеширского Кота, когда из кромешного мрака сперва выныривала пугающая белозубая улыбка, а уже потом прорисовывался сам её обладатель с традиционными вопросами-приветствиями на английском: откуда я, как дела и не нуждаюсь ли в помощи провожатого? Получив на них должные ответы, со столь же традиционным «нет» на самый последний вопрос, вопрошающий мгновенно исчезал строго в обратном порядке – сперва растворялся он сам, а затем прощально вспыхивала и гасла его ослепительная «голливудская» улыбка и уже, будучи невидимым, он кричал напутственное: «Ни в коем случае не купайтесь! В такой волне это очень опасно!»
Меня бесконечно трогало неподдельное и немеркантильное радушие ланкийцев, но ещё больше я поражался их искренним ослепительным, как само тропическое солнце, улыбкам, и сгорал от белой зависти по ровным и здоровым зубам даже у, казалось бы, самого последнего бедняка. Пожалуй, только дряхлые старики могли привычно «щеголять» беззубыми дёснами или отталкивающе бурыми ртами вампиров, недавно вкусившими свежей крови, но это было связано не с тем, что они вели свою родословную от безжалостных ракшасов или принадлежали к родиям – касте отверженных, проклятым якобы за людоедство, а с тем, что часто жевали листья бетеля.
На Шри-Ланку я приехал просто отдохнуть, поддавшись на уговоры моих знакомых, побывавших здесь ранее. Это то самое место, словно сговорившись, уверяли они, где полностью рвётся нить с твоей прежней жизнью, где ты забываешь о своих невзгодах и промахах, а возвращаешься назад без кармы твоих прочих жизненных неурядиц и как бы заряженным на успех во всём. Не то что бы у меня были какие-то проблемы в делах или в личной жизни, но поднабраться положительными эмоциями мне не помешает, подумал я. И поехал. Спустя неделю расслабленного отдыха и, завёрнутых в мистическое покрывало ночи, прогулок наедине с собой по пляжу, я убедился в истинности их слов и жалел только об одном, что не отправился сперва в экскурсионную поездку по стране. Мои соотечественники, что поселились в отеле после нескольких дней путешествия по внутренним районам острова, взахлёб рассказывали о своих впечатлениях от увиденного и охотно демонстрировали умопомрачительные снимки на своих смартфонах и громоздких профессиональных фотокамерах. Насмотревшись и наслушавшись вдосталь, я решил, что обязательно поеду и увижу всё собственными глазами, даже если ради этого придётся пожертвовать уже проплаченными ночами здесь, на побережье.
Размышлял я недолго. Уже на следующий день я позвонил в туристическую компанию, заказал себе индивидуальную экскурсию на пять дней с водителем и гидом, и стал готовиться к путешествию. Поездка влетала мне в копеечку, поскольку я был один, а брать абы кого в спутники не хотелось, можно было испортить всё предприятие, попадись мне какой-нибудь нытик или, что ещё хуже, чрезмерно позитивный любитель селфи.
Но незримый управитель моей кармой решил по-другому. В прошлой жизни он, наверное, был ланкийцем и, скорее всего, поваром. Ланкийскому повару сколько не объясняй, что перец в кушанье добавлять не надо, он втайне всё равно его положит хотя бы для виду, и сделает это из самых лучших побуждений, ибо есть не перчёное с его точки зрения – это кулинарное святотатство.
Я сам очень люблю острую пищу, даже очень острую, густо приправленную жгучим красным перцем грубого помола. Но это хорошо в том случае, если речь идёт о еде, а не о женщине…