Глава 11 - Трамваи

    Как бы радужно и вечно мне не виделось моё время тогда, жизнь ставила снова и снова свои рамки. Была необходима работа, и уже опробовав годами ранее даже ту иностранную компанию, мне всё казалось, что тогда я был бы нужен где угодно и всегда.
    - В действительности, всё было полностью наоборот.
    А оказавшись не у дел, мне становилось совсем не до хорошего. Пока в конечном итоге, я не устроился на режимное предприятие, в один из научно исследовательских институтов. Из числа тех, от которых я просто “бежал” ещё даже только заканчивая свою учёбу в университете.

    И вот, увидев-таки своими глазами всю эту разруху, а главное, заранее это понимая, - было, прямо сказать, совершенно идиотское чувство в душе.
    - Тогда, я глядел на этих замечательных, увлечённых работой, людей, уже даже не как на бедолаг.
    Среди них, среди этой их твёрдой веры в надобность своего дела, и их незнания обо всём том, что уже тогда, видел я, - казалось, - что я был словно бы каким-то инопланетянином там.
    Ирония была в том, что мне было не просто непонятно и неинтересно. Мне было уже слишком понятно..., что все они, по сути, напрасно сидели безвылазно в своих стареньких кабинетах.
    Пока же эти увлечённые люди, на самом деле, просиживали в своих кабинетах, с радостью от того чем они занимались, я просто пользовался ими, и их доверием, чтобы слегка выкарабкаться из того положения в котором оказался.

    Очень сильно хотелось, как бы остановиться тогда на своих годах. И так же сильно хотелось сказать себе, что я владею собой, и своей жизнью. Хотелось, как в юности, снова рваться словно на свободу. Свободу уже не связанную с работой, с обстоятельствами, или командировками.
    Хотелось чего-то другого. И новой весной, за несколько дней до своего дня рождения в конце апреля, я уезжал из дома от мамы, только для того, чтобы пожить одному на съёмной квартире, даже, невзирая на то, что это было совсем не выгодно мне по деньгам. 
    - Возникло чувство, как будто пытаешься “законсервировать”, и сохранить хоть частично, свои уходящие молодые дни. 
    Безумно сильно хотелось чувствовать весь тот уходящий апрель, и дождь, и серый асфальт городских дорог, и эти так непривычные мне, после жизни в посёлке, высотные городские дома.
    - Словно я опять искал что-то среди этого всего и тогда.

    На сердце стала снова мерцать какая-то странная надежда, о чём-то, чего я опять не понимал.
    В радость, и в счастье, уже не было веры. Зато очень сильно верилось в то, что я мог стать как будто неким “примером” для людей. Мог стать кем-то, кто отдал бы свои радостные дни, и обменял бы их, но то, чтобы своим примером, помочь что-то осознать другим людям.

    Вы знаете, мне так сильно хотелось остаться вечно молодым, и свободным. Но так хотелось дарить, при этом, радость людям. И пусть лишь на какие-то минуты, – но дарить настоящее и бескорыстное счастье, так, словно бы это было моим предназначением. Но самому, оставаться снова одному. Рассказывая другим, как это счастье выглядит.
    - Так сильно, надо мной тяготело чувство пожертвования себя.

    В тот год, был мой первый день рождения, когда с музыкой из моей юности, с запахом весны, и запахом бензина от дорог, с воздушными шариками как когда-то в детстве, и с первым апрельским дождём, по дорогам, пустился экскурсионный трамвай.
    Несколькими месяцами назад я узнал, что в нашем городе была такая возможность. И на деньги, что удалось заработать, я заказал экскурсионный трамвай на 4 часа.

    Когда вам исполняется 27, то, как бы ни проходили ваши дни, в душе одновременно начинают бороться чувства от своей уже явной взрослости, с уже начинающим одолевать желанием снова стать ребёнком.
    И вот уже маленькой компанией, где все друзья, мы катаемся по всему левому берегу города, под дождём того апреля. И эти песни, как когда-то в 90-е из моей юности, от “Roxette” и от ”Modern Talking”, от ”Ласковый Май”, и от ”Сладкий Сон”.
    Такая необычная радость просто от того, что вы едете в этом стареньком, и кажущемся таким родным, трамвайчике.
    - Воздушные шарики.
    - Капли апрельской воды на окнах.
    - Серый город со своей обычной жизнью, и тем же казалось бы “обычным” бытом.
    А вам уже кажется, что вы, словно бы, как в детстве. И всё это, что за окнами вашего мира, ещё такое новое и интересное, каким оно казалось вам много лет назад.

    - Вот и нет больше стеснений. Нет напряжения, и нет памяти обо всём плохом.
    И вы смотрите на этот апрельский город, и поёте в микрофон те песни, что когда-то вам казались такими глупыми. И только теперь вы чувствуете, что отдали бы очень многое, чтобы просто слушать это всё как будто в первый раз.

    Это был незабываемый день!
    И по сложившейся традиции, я отмечал потом и следующие свои дни рождения - в трамвае.
    Как же сильно это нравилось всем ребятам и девушкам с кем мы праздновали вместе!
    Это вызывало в душе неописуемую радость, когда вы видите, что вы можете дарить этот праздник своим близким. Все так рады. И нет больше ни зависти, ни мыслей о чём-то сложном для вас, ни долгих планов. Вы открыты, и кажется что все любят вас, а вам остаётся всего лишь выбрать кого из всех любить в ответ. На минуты, на часы – но теперь вы свободны! И вам хочется чувствовать, что вы живёте!
    - Выходя из трамвая, я резко останавливал всю эту сказку, всё-таки прощаясь с зовущими меня к себе и готовыми поехать со мной девчонками. Мне хотелось чтобы все оставались под впечатлением от того дня. Но с чувством той мечты, какая возникала для каждого - своя.
    - Так я твёрдо знал, что я, в любом случае, уже сделал самое лучшее для всех близких.

    Сам я, чувствовал себя как будто уходящим за кадры киноленты, - актёром любимого всем кино.
    Это была бы драма. Но весёлый и счастливый конец был бы слишком банален. Поэтому, мне хотелось, чтобы история оставалась словно бы неопределённой, и вечно требующей “новых серий”.
    Пусть чужая мечта осталась бы с ними.
    Но чувствуя, где-то в глубине души, что моя мечта, тоже была только моей, я уходил прочь, оставляя каждую с её впечатлением, “навеселе”, и со странным для них, необычным привкусом обмана.
    - Дома я выпивал ещё. А на утро просыпался, понимая, что всё-таки стал ещё на один год старше.

    И тогда, всё чаще виделось, что, быть может, где-то далеко, но, всё-таки есть именно та мечта, которую я просто не умел рисовать для себя. Так, уехав из дома, я пытался найти себе что-то, чем смог бы заполнить всю эту вечную пустоту.
    И подошло к разгару новое лето.
    Какие-то желания снова ехать по дорогам на машине, где-то на закате, под жёлто-рыжими лучами садящегося солнца. Ехать по трассе куда-то, словно в поиске себя, или быть может своего пристанища, (подобно тому, как в мультике из моего детства, на льдинке, по ледовитому океану, плыл к своей маме потерявшийся мамонтёнок).
    - Всё ещё я не знал, откуда в подсознании появлялись эти видения.

    Той далью, которая меня, будто бы звала, был теперь уже запад. И, наверное, там мне виделась, та самая “Американская свобода”, на фильмах о которой мы выросли.
    Так, моим новым увлечением стали теперь уже западные единоборства, о которых я вспоминал по фильмам. И я принялся играть свою новую роль.
    - Тёмные подвалы со спортзалами в ветхом здании старой “хрущёвки”.
    - И вновь все эти резиновые маты вокруг. 
    - Этот, уже знакомый мне, по прошлым занятиям, запах пота, буквально въедающийся в стены со всех сторон.
    - Матерная речь, и крики тренера уделявшего внимание только своим близким ученикам.

    - Я вёл себя как белка в колесе, стараясь сыграть всё больше новых ролей.
    И это становилось чем-то, что я был “должен” терпеть, в наверное уже тысячный для себя раз. Но опять доказать, (теперь уже им), что я был достоин внимания, и доброго человеческого отношения к себе.
    Теперь, уже очень отчётливо в разуме всплывали ответы на мои же вопросы – Надо ли?, Зачем?, Ради кого?
    И я брал на себя “новые сцены”, пока жизнь прокручивала “плёнку с кинофильмом моих дней” вперёд и вперёд...

    В один какой-то момент прямо на занятии, раздался крик тренера
    – “Так! – Ты! – Сюда пошёл”.
    И слушая вечный мат и ругань к себе, но так и не получая ни уроков ни советов, - через месяц после моего начала занятий состоялся мой первый полноконтактный бой.

    Несколько раундов, минута за минутой я встречал новые и новые удары в голову от всеми любимого в этом зале, молодого спортсмена - Саши.
    - Прошло около, наверное, 5 минут, когда все коврики вокруг были уже сплошь залиты кровью из моего разбитого носа.
    Но я понимал, что был далеко не первый и далеко не последний, кто всё это проверял на себе.
    И пусть я не мог бить, до тех пор, пока не был разбит уже до полного одурения, зато всё это я мог, во всяком случае, терпеть. Правда, тогда было уже и что-то отличное от всей пустоты чувств, кроме стыда проявления своей агрессии, какая давила на меня в мои школьные годы обид.
    На этот раз у меня был словно бы невидимый меч из смеси своей же чести, совести за что-то (кроме, опять же, себя самого) и новых сил.
    - Дело в том, что я вспоминал своего тренера по Джиу-джитсу со времён учёбы в университете: 

    Когда то, будучи ещё на 7 лет моложе, я также пришёл в другой зал, и уже зная обычаи, разувшись, босиком, но прямо посреди занятия я подошёл к тренеру.
    Тогда, спросив его, он ли тренер, и прочие глупости (которые я и так уже знал сам), и наконец, сказав те слова, которые я не решался сказать до последнего, 
    – А можно записаться?...,
    то, даже не повернувшись в мою сторону, он чуть повёл взглядом, и как-то необычно чёрство, улыбнувшись, произнёс
    – “Записаться? Сюда?”. - “Хм... Записаться можно...”.
    Его звали Олег Анатольевич.

    Так начались мои занятия тогда. И были, наверное, вёдра пота. Боль. И неимоверная усталость.
    И в них конечно, было и изменение отношения от того сколько лет занимаешься. И да, мне не сразу доверяли, как и всем остальным, кто появились там недавно. Но в тех русских стенах, с восточным укладом отношений к людям, - была честь!
    - Никогда учитель не скажет про ученика ничего, что могло бы унизить его.
    И терпя удары и приёмы, которые вы узнаёте, а вскоре применяете уже сами, - вы чувствуете, что вам есть на кого ровняться. Потому что человек, который этому учит, заслуживает того, чтобы своим примером, задать вам стимул стараться дальше.

    - Ради Вас, Олег Анатольевич! И, спасибо Вам!
    Шёл второй раунд, когда заливая пол потом и кровью, но выдерживая удары их боксёра, я уже буквально калечил его, скручивая прямо на полу.
    Тогда же, беря его в захват, и проводя болевые приёмы, я слышал, как тот, чужой мне тренер - вскрикивал, и несколько раз подскакивая к нам впритык, был готов остановить бой. Но, каждый раз, я ухищрялся дать понять и своему сопернику, и ему, что все опасения были излишни, а я всё ещё контролировал свои действия.
    И мы продолжали, в то время когда на самом деле, я сомневался что сумею вытерпеть это всё.
    А когда соперник просто обессилил, так же как и я, то, это стало тем, что я мог обернуть в свою пользу, продолжая терпеть (что я умел делать с малых лет очень хорошо).
    - Безусловно, терпеть, это ещё не тоже что победить.
    - Но вот начались уже и мои серии ударов в голову их боксёру, от которых он - пятился, не решаясь уже как подойти ко мне (и попасть в захват), так, уже и просто не имея сил, чтобы наносить удары которые бы уже серьёзно поражали меня в ответ.

    - Почему то, я не хотел стоять на остановке в тот вечер.
    И я шёл пешком в раздумьях, пока не увидел, как раз подходящий к очередной остановке, троллейбус. А в голове крутилась песня от знакомой уже много лет группы, в которой пелось о героях, которые могут и готовы умирать, если то, что они делали, было бы престижно или модно...
    Но, как бы стали несравнимы мои побои с теми малыми, чем отделался мой противник, - было достаточно сдаться хотя бы единожды, чтобы засчиталось поражение. Так, мы вставали несколько раз, и также несколько раз, хлопая ладонями, и криком, он давал сигнал о сдаче.
    - Весь избитый, я победил в том бою.

    Было ли мне всё это надо? – Я не знал.
    А уже в троллейбусе, я мысленно проигрывал аккорды тех песен, которые тогда приходили на ум, и, отвернувшись к окну, я смотрел в слезах на обгонявшие нас машины, людей, дома, и весь вечерний город.
    И та непонятная мне тоска, была и примерно никак не связана с пережитой болью или разбитым носом. Не было это и слезами радости.
    - Я переживал из-за того, что за много лет, впервые, я вдруг осознал; - Многое из того, что казалось мне невозможным, пока я терпел, – мне именно просто казалось.