Глава 1 Дартфорд

Осеннее солнце медленно катилось за горизонт, отбрасывая золотые лучи на пыльное стекло. День близился к завершению. Старый будильник монотонно тикал, с трудом переставляя секундную стрелку.
Я сидел на подоконнике, отдирая облупившуюся белую краску с окна; она разлеталась по всей комнате с лёгким шумом, аккомпанируя ходу будильника. Никто не отвлекал меня от моего занятия: бабушка разгадывала кроссворды на кухне, а дедушка ещё не пришёл домой с работы. Я рано закончил все домашние дела и теперь маялся от безделья: оставалось ещё много свободного времени, но ничего лучше, чем отколупывание краски, я придумать не смог. Дома абсолютно нечем было заняться: все нормальные, на мой взгляд, книги я давно прочитал, на телефоне можно было поиграть, разве что, в змейку, а устройства, сложнее пузатого телевизора (ловящего в основном помехи), не приветствовались. Впрочем, никаких следов технического прогресса, даже если потрудитесь, вы не найдёте. «Только проверенные временем вещи, только надёжность, только практичность!» — вот лозунг моего дедушки, по вине которого я будто из прошлого века. Это всё из-за него — он терпеть не может ничего нового, а бабушка ему потакает… Я как ни пытался что-то изменить — всё одно, старик оставался верен своим убеждениям. Я привык, конечно, но лично считаю, эта его ретро-мания — полнейший абсурд!

Много раз я пытался заставить себя найти себе хобби: спорт или рисование, например, но это никогда не заканчивалось успехом. «Давай, Стэн! Ещё сто метров!», — говорил я себе, когда затеял утреннюю пробежку, но физические способности оставляли желать лучшего. В случае с рисованием всё обстояло немного по-другому… Все мои работы напоминали картины Пабло Пикассо. Но зачем миру ещё один Пикассо?
Обычно поздно вечером, я записывал о своих «достижениях» в ежедневник. Небольшие рассуждения на бумаге как средство от ненужных мыслей, чтобы в голове ничего не путалось.
Друзей у меня было немного, если вообще можно назвать их друзьями, так… обычные школьные хулиганы, чей зад постоянно жаждет приключений. Соглашусь, не лучшая компания, но чего только не сделаешь, чтобы избавиться от скуки.

Писклявая мелодия разнеслась по комнате — это зазвонил телефон. Я нехотя сполз с подоконника и посмотрел на экран: высветился номер Ирвина. Этот рыжий четырнадцатилетний оболтус научился влипать в неприятности раньше, чем ходить, и звонок от него не предвещал ничего хорошего, потому что просто так он никогда не звонил
— Что опять? — спросил я вместо приветствия.
— Стэн, ты мне друг? — Ирвин говорил с отдышкой, на другом конце провода слышался топот ног.
— От кого бегаешь? — я проигнорировал его вопрос.
— О-о-ох! Какая это интересная история, жаль длинная и некогда мне её рассказывать! — Ирвин имел особенность, даже в самых неподходящих ситуациях говорить много и не по делу.
— От чего же? Мне так охота послушать! — я решил поиздеваться над ним.
— Опять ты за своё… Олсен, тебя всего лишь просят спасти голову твоего товарища от толпы остервенелых детдомовцев! Не выёживайся и беги к школе! — умоляющим тоном договорил Ирвин и повесил трубку. До чего же в его стиле так закончить диалог.
Я недолго думал над выбором. Остаться дома и закончить отколупывание рамы или побегать от преследователей? Умереть от скуки или от рук «остервенелого детдомовца»? По-моему и думать нечего. Я был более чем уверен, что Ирвин в очередной раз приукрасил действительность, чтобы его положение казалось более плачевным, поэтому никаких опасностей не ждал, а просто надеялся чем-то занять остаток вечера. Голос разума уговаривал никуда не идти, я мысленно засунул ему в рот кляп, накинул на себя ветровку и вышел на улицу.
Я бежал так быстро, как только мог, правда и сам до конца не понимал, зачем. То ли от любопытства, то ли… хотя от чего же ещё?
От дома до школы было не больше полумили — немного на первый взгляд, но как только добежал до ворот в глазах потемнело. Я схватился за прутик забора, пытаясь перевести дыхание, сердце колотилось как бешеное. Немного придя в себя, я огляделся по сторонам. Ирвина нигде не было. Это меня немного разочаровало, я уже собирался повернуть назад, как недалеко от меня громко заорал:
— КУДА!!! — голос срывался на высокие ноты. «Это точно не взрослый, значит, бояться нечего» — рассудил я и двинулся по направлению, откуда слышал крик.
Возле мусорных баков полукругом стояли трое мальчишек, лет одиннадцати на вид. Они обступили Ирвина, заставляя его вжиматься в зелёные контейнеры, доверху забитые отходами.
— Не помню! Не помню! Говорю же! — он ещё теснее прижался к баку и состроил невероятно правдоподобную испуганную мину. Я ему почти поверил. Надо отдать Ирвину должное, врать он умел на славу, только в голове не укладывалось, почему же он так трясётся перед этими малолетками? То, что здесь не оказалось толпы «остервенелых детдомовцев» я предвидел, но Ирвин вёл себя так, словно перед ним стояла орда скинхедов.
— Хорошо отыгрываешь, — похвалил я его.
— Как ты вовремя, Стэнли, друг! — Ирвин натянуто улыбнулся.
— Разойдись, — я прошёл мимо малолеток, ловя на себе их возмущённые взгляды, схватил несчастного за шиворот и потащил прочь.
— Ты чё? — мальчишка в недоумении развёл руками. — Он нам проспорил!
— Путь айфон свой сначала отдаст, а уж потом катитесь на все четыре стороны! — вторил ему другой.
Ирвин в моей руке мелко задрожал, что показалось мне странным. Почему он вообще не пустился наутёк?
— Что с тобой? — шёпотом спросил я.
Из-за угла неспешно вышли несколько крупных парней, трясущаяся рука Ирвина указала на них.
— С этими шкетами только проблемы, — процедил каланча и потушил сигарету об стену.
— Бежим… — у Ирвина внезапно прорезался голос, и он сорвался с места, сбив меня с ног.
Мне не хватило времени подняться. Этим отморозкам даже не пришлось меня догонять. Ирвин на долю секунды обернулся в мою сторону, а потом побежал ещё быстрее…
Они не спрашивали меня ни о чём. Перерыли карманы куртки, и ничего не нашли. Ведь у меня ничего не было, а Ирвина они не догнали. Всё это время один из них держал меня локтём за шею. Я брыкался, пытался высвободиться, но хватка была мёртвой. Обрывками помню, что случилось потом. Меня отпустили… нет, бросили. Я проехался щекой по асфальту — это последнее чёткое воспоминание. Потом только вспышки — ноги, ботинки с тяжёлыми резиновыми подошвами, смех…
Я очнулся уже поздно вечером на том же месте. С трудом приподнялся — каждая косточка нестерпимо ныла, во рту был солоноватый привкус крови, левый глаз не полностью открывался. Первым делом я достал мобильник: он показывал полдвенадцатого ночи, но ни одного пропущенного. Стало как-то досадно, до боли досадно — обо мне никто не вспомнил, даже старики. Наверное, бабушка и не заметила, что я ушёл, думала, что сижу в своей комнате, а дедушка устал и после еды сразу лёг спать. От оправданий перед самим собой обида поутихла, не хотелось сейчас злиться на стариков, они не виноваты, что им достался такой непутёвый внук.
Лунный свет придал всему вокруг неживой синеватый оттенок. Сидя на земле, я разглядывал свои руки и никак не мог понять — это тень от листьев или синяки? Прикоснувшись, стало очевидно — синяки. Важно было поскорей добраться до аптечки — обработать раны, ссадины и синяки смазать мазью… Завтра ещё в школу. Опираясь на бордюр, я встал на ноги и, прихрамывая, поплёлся домой.
В голове хаотично роились мысли, думалось обо всём в эту драматичную минуту. Особенно об Ирвине. О его поступке. «Предатель» — я злостно стиснул зубы. Он был бы прощён, если бы побежал за помощью, а не спасать свою задницу. Да, впрочем, и сам виноват! Связался, не пойми с кем, а ещё ждёт от них высоких благородных поступков! Правда в том, что раньше такого не было, мелкие потасовки, безобидные подростковые выходки… Ничего серьёзного. Но рано или поздно подходишь к Рубикону — черте, когда за детские шалости приходится платить по-настоящему.

Я думал и о жизни — прошлом, настоящем, будущем… А ещё о родителях. Многие знакомые и одноклассники спрашивали, почему я всегда говорю только «бабушка» и «дедушка», а как же мама с папой? Сначала я их не понимал, но чем старше становился, тем больше задавал вопросов о них. Мне объясняли, что они секретные исследователи и работают очень далеко, поэтому меня оправили на воспитание в Великобританию, к бабушке с дедушкой, в этот маленький городок Дартфорд. На первое время меня устраивало такое объяснение, но затем последовало ещё больше вопросов. Моя фамилия отличалась от фамилии стариков, они оба были Роулды, а я как белая ворона Олсен… На это мне ответили, что они не прямые родственники, а двоюродные. На этот раз я поинтересовался сразу же, где тогда мои дядя с тётей? Но мне не ответили, лишь погрустнев, отвели взгляд.
Многим позже я узнал — у Роулдов не осталось близких.
Иногда от родителей приходили письма. Без адреса, конечно. Они были общими — от матери и отца одновременно. Приходили письма крайне редко, а когда такое всё-таки случалось, я прыгал по дому от счастья, хотя в каждом послании было приблизительно одно и то же содержание. И всё равно я светился от радости, когда сжимал невскрытый шероховатый конверт в руке. Родители никогда не писали о себе (это табу, ведь письмо могут перехватить, и прощай, секретность), я не знал даже их имён, и порой собственная фамилия казалась взятой с потолка. Мама с папой часто извинялись, что не могут прислать мне подарок на рождество или день рождения, хотя никогда от них я ничего не получал, иногда поздравляли, если письмо приходило в канун праздника, а чаще всего спрашивали обо мне. Всякий раз, дочитывая послание до конца, радость выворачивало наизнанку, становилось нестерпимо жалко себя и отца с матерью. Себя, потому что чувствовал одиночество, а их, потому что не имели возможности со мной встретиться и ничего обо мне не знали, кроме имени. Общение вслепую. Мучал ли родителей когда-нибудь вопрос: а есть ли ещё кто-то на конце провода?
Каждое письмо бережно хранилось в шкафу, там для них приспособлена целая полка. За тринадцать лет моей жизни мне пришло всего тридцать шесть конвертов без адреса.

Кое-как я дохромал до калитки, в саду присел на клумбу с маргаритками передохнуть и, уже положив руку на ручку двери, вспомнил, что скоро десятилетняя годовщина пребывания меня в Дартфорде и мой четырнадцатый день рождения.
В доме царила тишина, нарушаемая только тихим посапыванием стариков. Они всё-таки не заметили, что меня нет, тем лучше. Если кто-нибудь из них увидит хотя бы моё лицо, то разборок не избежать. Впрочем, я и сам мог только гадать о моём теперешнем виде.
Стараясь не шуметь, я снял куртку и шмыгнул в ванную, выключатель щёлкнул громче обычного, но по звукам никто не проснулся. Глаза слезились от яркого света, и я буквально на ощупь искал аптечку. Трудным оказалось держать коробку в трясущихся руках, с непривычки я рассыпал несколько предметов. Еле нашёл перекись и тюбик с заживляющей мазью и, наконец, добрался до зеркала. Рваная рана в том месте, где я приложился щекой к асфальту, занимала большую часть лица, к ней прилипло больше всего грязи. Я незамедлительно промыл щёку, но лучше не стало, только сильнее разболелась. От учителей и любопытных одноклассников её точно не спрятать, что уж говорить о бабушке… придётся придумывать оправдание. Кроме всего прочего ещё опухший посиневший глаз, похожий на спелую сливу, множество мелких царапин и одна большая над бровью, рассеченная губа и синяки по всему телу.
Совсем не понимал, как ещё держусь на ногах. Как до дома дошёл — тоже. Истратив на себя три пачки бинта, тюбик мази и банку перекиси, я обессиленно опустился на краешек ванны, чтобы немного набраться сил и сделать последний марш-бросок до комнаты.
В коридоре раздалось шарканье тапочек. Лежавшее рядом полотенце мгновенно оказалось у меня на голове.
— Это ты, Стэн? — дверь открылась и в ванную зашла заспанная бабушка.
— Стучаться надо, — угрюмо пробормотал я, опухшая губа не слушалась. Я сделал вид, что усердно тру голову полотенцем, заодно прикрывая им разбитые в кровь костяшки пальцев.
— Что ты тут делаешь? Ночь на дворе!
— Голову мыл.
— А утром не успел бы?
— Сохнет долго.
— Ишь! Долго ему! Копается тут, гремит чем-то, я уж перепугалась, думала воры! — скрипучим старческим голосом отчитывала она, продолжая допрос. — А почему в уличных штанах?
 — Они удобные.
— Удобные для мытья головы? Эх, — бабушка тихо захихикала, — чудо в перьях! Ладно, спокойной ночи.
Дверь вновь закрылась, и я стянул полотенце с головы.
 — Фух, пронесло, — еле слышно прошептал я, а потрёпанный парнишка по ту сторону зеркала с взлохмаченной шевелюрой неодобрительно покачал головой.
Запив две таблетки обезболивающего водой из-под крана, я добрался до комнаты и лёг спать, даже не утруждая себя переодеванием.