Четвертый побег - окончание, публикуется впервые

    
     При многодневном пребывании или кратком посещении села Котюжаны, с относительной осторожностью мне удавалось перемещаться, перебираясь через границу между немецко-румынскими оккупантами поделивших на две части село. Но это было до августовских 1942 года массовых расстрелов еврейского населения на правобережьи речки Лядова – подконтрольный Барскому гебитскомиссариату.

    С двадцатых чисел августа 1942 года положение, как в приграничной полосе, так и на самой границе резко изменилось. Шуцманерия украинской вспомогательной полиции облепила оба берега речки Лядова, вылавливая уцелевших при массовых казнях евреев, пытавшихся найти спасение на подконтрольной румынам левобережной территории и расправляясь с ними на месте обнаружения.

    Одновременно велась охота за местными жителями, пытающимися пересечь границу и, оказавшись в Транснистрии, избежать насильственного угона в Германию.

    Казалось бы, при благополучном исходе всех моих мытарств на контролируемой немцами территории и, оказавшись на левобережной стороне речки Лядова – подконтрольной румынам Транснистрии, мне следовало немедля и, не оглядываясь уносить свои ноги, в истоптанных парусиновых туфлях подальше от всяких границ и соседств с посягавшими на мою жизнь, нацистов.

    Но я медлил, ухватившись за соломинку надежды …

    Еще в начальный период моего появления в селе, кажется вначале лета 1942 года, не помню именно где, я случайно встретился с моим школьным товарищем, просидевшим со мной с четвертого по седьмой класс за одной партой нашей неполно-средней школе – Петей Ремажевским. Мы обнялись, выражая радость встречи, но она оказалась непродолжительной, так как Петя куда-то спешил.

    Из того что мы успели сказать друг другу, следовало, что Петя осведомлен о моих мытарствах в большей мере, чем  я  ожидал от него услышать. Я показал ему, так и не задействовану и теперь непригодную для меня справку Вульковского волостного старосты из деревни Симоновичи в Белоруссии. Он внимательно прочел ее и, возвращая мне, сказал:

    – Справка хорошая, но не в наших краях… Хочешь оставаться под этой фамилией, не меняя имени и отчества? – спросил он. На что я молча кивнул головой.
    – Я могу помочь тебе, но мне надо подумать, как это лучше осуществить.

    И еще, после короткой паузы, Петя добавил:
    – Риск, на который я готов пойти слишком велик, может стоить мне жизни, а поэтому от тебя требуется абсолютная надежность…
    Я дал ему честное, существующее со школьных лет заверение о своей благонадежности.
    – О моем месте нахождении сможешь осведомиться у Мефодия Павловича Липы,                – расставаясь с Петей, сказал я ему. 

    Несколько опережая последствия этой встречи, скажу, что: мы оба исполнили то, что обещали друг другу: Петя мне – соответствующую временному удостоверению личности справку, с моей стороны последовало бережное и очень осторожное использование документа, чем самым уберег его от провала равного предательству. Более подробно документально в «Приложении» к настоящей странице, в описании:  – «Окаянный год с гаком – декабрь 1942 – март 1944», часть первая третьей книги трилогии «БЕЗДНА».

    А пока что я вышел к знакомой, ранее часто используемой для обхода центра и других мест села тропе. Начиналась тропа в южной стороне села, с вплотную примыкающего к нему старого, все еще действующего православного кладбища. С него следовало пересекти идущую с центра села на юг грунтовую дорогу, и сразу же оказаться в безлюдном полевом массиве, слева граничащего с приусадебными участками, вблизи живших жителей села. Справа в сотни метров от тропы в массиве, островком виднелось католическое кладбище.

    Тянулась тропа до глубокого яра, на склонах которого поселились несколько крестьянских семейств. Их беленькие хатки и добротные постройки утопали в зелени, а узенькие улочки опоясали крутые склоны яра. Жило здесь и несколько родственных семей. К знакомым и сочувствовавшим, не раз оказывавшим мне приют и поддержку – Климчукам, я, было, попытался зайти, но никого из них не оказалось дома.         

    Углубляться в село, где с места моего нахождения в менее сотни метров текли воды речки Лядовы, то есть существовала граница между оккупантами, риск был равен пословице: «не зная броду – сунуться в воду». Рисковать я не стал и отправился по тропе в обратном направлении, т. е. к центру села и, пройдя примерно полпути тропы, остановился, занявшись поиском удобного места с которого бы смог разглядеть широкую панораму, лежавшей внизу местности и оба берег речки Лядовы.

    До захода солнца с высоты птичьего полета я разглядывал правобережную часть села от дворца Ценина (детского дома), почти всех улиц первой сотни (из 4-х в селе) и прилегающие к речке Лядова поля до хутора Вильшанка (Ольшанка). Видневшуюся левобережную часть села (2-ю сотню) от центра – выгона, крутого склона вдоль Крыськового яра до гребли и первого ставка (до плотины и первого пруда на р. Лядова). Затем, вверх по течению вдоль реки до конца улицы, вплоть упирающейся в лесонасаждение, под именем «Парня».

    Удалось рассмотреть и другие, трудно описываемые места села, все это мне не понадобилось, так как неумолимо приближался конец отведенного мне времени нелегального пребывания в селе Котюжаны.
К хате Климчуков я возвратился, когда уже на улице стемнело, и хозяева ее уже были дома.

    – Заходи, заходи, – приветливо отозвались хозяева, увидев меня, здоровавшегося на пороге дверей их хаты, обратив внимание на мою нерешительность двигаться дальше.

    Было очень страшно пожать протянутую мне костлявую ладонь правой руки человека, не причинив ему боль.                Какие муки испытывал сидевший у стола Иван Климчук, выживший (второй пострадавший погиб) при пожаре на колхозном складе горюче-смазочных материалов, мужественно сражаясь за жизнь.

    Подойдя к хозяйке хаты – жене Ивана, к моему горькому и ничем неоправданному стыду, имя ее не запомнилось, пожал протянутую мне руку и поцеловал ее, что было искренним выражением признательности! Душа и сердце этой женщины были переполнены излучениями человечности и понимание жизни. Называла она меня просто, по сельскому говору – дитё (дитиною – укр.), приговаривая:

     – Десь моє дитятко – Миколка голодним бідує, нехай хтось змилується над ним – його нагодує13.

     И эта мать земными делами вымолила у Бога свое дите – лейтенант Николай Климчук, преодолев все лишения плена, выжил в нацистских лагерях и живым вернулся с войны, но это произошло в 1946-м1514, а пока был толи конец сентября или начало октября 1942-го.

     До поздней ночи мы переговорили о многом. Я объяснил своим покровителям, да они и сами без моих объяснений хорошо понимали, что мое дальнейшее пребывание в селе смертельно опасным в первую очередь, как для меня самого. Опасно оно и для моих покровителей, представляющих мне убежище и поддержку, ибо никто из них не желал мне гибели, к тому еще, чтобы это случилось в пределах их усадьбы или где-то вблизи ее.

     Да они и сами понимали: что бы угрожающее моей жизни не случилось в их хате или вблизи ее, вызывало у моих преследователей подозрение в укрывательстве меня, что влекло за собой обещанную оккупантами и их пособниками из украинской вспомогательной полиции немедленную бескомпромиссную расправу.

      Мне надо было немедля уходить из Котюжан, хотя во время моего периодического нелегального пребывания в селе никто из тех, к кому я обращался, не отказал в укрытии и поддержке. О возвращении к Мельникам, что было подконтрольной немцам стороной села, не могло быть и речи, ведь я с таким риском выбрался оттудова. Да меня и предупредили, проживавшие на «румынской» стороне села, родственники Мельников, что мое появление в тех местах села опасно не только для меня, но для них: «что-то шуцманерия зачастила – кого-то ищут…»
 
      Оставаться на левобережной, подконтрольной румынскими властями части села даже при покровительстве односельчан, не исключало провала. Ведь немецко-румынские оккупанты и местные шуцманы украинской вспомогательной полиции обеих частей села тесно сотрудничали в деле охраны границы, особенно активно проявив себя во второй половине, покрытого смертельной тьмой 1942 года.               

      Глубокой ночью, когда казалось, все было обговорено, я отправился в пустующую стодолу (амбар), где, будучи у Климчуков проводил ночи и, свалившись в объятия соломенной «постели », сразу же уснул. На утро, а это уже было предобеденным днем, выйдя из стодолы, я был замечен своей покровительницей.

      После обмена приветствиями, меня осведомили о том, что она не более часа тому назад как возвратилась домой, посетив семью своей родственницы15, мужем которой был Мефодий Павлович Липа, рассказав им о нашей ночной беседе в ее хате. Родственники внимательно выслушали ее, и сегодня вечером Мефодий Павлович придет к Климчукам.               
               
      Мефодий Павлович был верен данному слову и, как было обещано с наступлением ночи, пришел к Климчукам. Он был немногословен, чем-то озабочен. Еще бы! Как выяснилось, вначале, чем направится к Климчукам, что было не более чем в полтораста метрах от его хаты, он обошел значительную часть небольших, прилегающих к главной на которой сам жил улиц. Только изредка ему встречались, спешившие к своим хатам одинокие односельчане, а ранее шнырявших в этих местах шуцманов – ни одного на своем пути Мефодию Павловичу выявить не удалось. Неудачная разведка местности озадачила его.

    В короткой беседе было решено: мне оставаться у Климчуков нельзя – тут и без меня хлопот хватает. Я с Мефодием Павловичем отправлюсь к его хате, где имеется возможность скрываться какое-то время, а в случае, какой либо угрозы, своевременно покинуть убежище, найдя укрытие у многочисленной родни жены                               
    Так и поступили. Попрощавшись с Климчуками, я вышел из их хаты вслед Мефодия Павловича, но за калиткой остановился, выжидая пока он отдалиться на расстоянии видимости  а, затем, не теряя его с виду, тронулся с места. Мы шли по узкой, круто спускающейся вниз улице, а слева почти рядом с нами, нарушая гробовую тишину, шуршал ручеек, стремясь раствориться в мутных водах речки Лядовы.

    Мы вышли к параллельно идущей с речкой Лядовой улице, где за невидимым ее продолжением в нескольких десятках шагов от меня слева улицы находилась хата, только что исчезнувшего с моего поля зрения силуэта Мефодия Павловича. Заволновавшись, я остановился в нерешительности следовать далее. Но мой мозг подсказывал логику ситуации: при таком положении мы оба соответственно теряем поле зрения и я, что было сил, ринулся вперед, вскоре оказавшись в хате моего покровителя.
 
    Здесь я уже не раз побывал, о чем мной описано в ряде очерков и публикуемом здесь документе  (см. «Приложение») собственноручно самим Мефодием Павловичем. Здесь при активном участии моих покровителей навестил меня младший брат Пети Ремажевского – Иван, который по поручению брата принес с собой обещанную и долгожданную мной временно заменяющую удостоверение личности справку.

    Теперь, за пределами села Котюжаны, при надобности я бы смог предъявить на украинском языке документ, свидетельствующий о том, что являюсь жителем указанного в справке села, по национальности украинец. Мое имя и отчество в справке сохранилось в подлинности, а фамилия, конечно, была чужая, надуманная. Самым важным местом в этом документе, как проявилось при предъявлении его, наличие в нем оттиска круглой печати и прямоугольного штампа со свастикой и фашистским знаком. При чтении шуцманами документа сомнений в его подлинности у них не возникало. 

     Менее недели длилось мое пребывание в Мефодия Павловича, а тем временем го жена перешивала кое что из одежды мужа, чтобы уменьшить его размеры. Мою голову наголо постригли, а снятую с нее  кипу волос вместе с досаждающими меня паразитами их наследием сожгли. Отмывался и переодевался я в пустующей стодоле, с которой я по оценке моих покровителей вышел неузнаваемым. Все то что было на мне до мытья, также предали огню, остались лишь на моих ногах достаточно изношенные парусиновые туфли, которых не было чем заменить.   

     Истекало время моего пребывания в семье Мефодия Павловича. Мы – мои покровители и я поднялись еще  задолго до рассвета, когда их малолетние дети Стася (Анастасия) и Надя пребывали в глубоком предутреннем сне.
Перед уходом, напутствуя меня теплыми словами, жена Мефодия Павловича помогла мне надеть на спину заранее  приготовленный ей сидор с едой. Прощаясь с ней я выразил ей искреннюю благодарность и признательность за содеянное, поцеловав ее протянутую мне ее руку.
       
    С Мефодием Павловичем мы по той же улочке, по которой несколько дней тому назад мы пришли к нему домой и, обойдя хату Климчуков, стали одолевать склон, на верху которого начиналась ранее упомянутая мной тропа. Следуя тропой, мы вышли не идущую с центра села грунтовую дорогу. По настоянию Мефодия Павловича он проводил меня за пределы приписанных к селу Котюжаны земель, и там проститься со мной, что и исполнил.

  _______________

   1 Спортивные туфли – изготовленные из парусиновой плотной ткани – туфли.
   2. Перекоренцы – село в Мурованно-Куриловецком районе, Винницкой области.  Расположено вблизи шоссе южнее села Попова (ныне Раздоловки) – и места массового расстрела и захоронения местных еврейских общин. 
   3. Земляные роботы под Летичевом – имеется в виду прокладка немцами под землей кабеля связи Винница-Берлин.
   4. Там же.
   5. New Ushytsya – 30 km – Новая Ушица – 30 км.
   6. «Wandelnde Skelette» –  ходьба скелетов (ходячие скелеты – Авт.).
   7. Одуванчик – род многолетних травянистых растений семейства Астровые, или сложноцветные (Asteraceae) – из Википедии.
   8. «Dunaevcy, «Yaltushkov, «BAR – Дунаевцы, Ялтушков, Бар
   9.  Стерня – нижняя часть стеблей зерновых культур, оставшаяся на корню после уборки урожая
   10. Вильшанка – тогда приписанное к селу Котюжаны хуторное поселение.
   11. Яровые – семья Гаврила Ярового: знакомые мне его сыновья – Михаил и Дмитрий.
   12. Климчуки – семья Ивана Климчука: сын Николай.
   13. Где-то мое дитя - Николка голодным нуждается, пусть кто-то смилуется над ним - накормит его.
   14. Живым вернулся с войны, но это произошло в 1946-м.
   15. Возвратилась домой, посетив семью своей родственницы, мужем которой был  Мефодий Павлович Липа.