IV

Человек под названием Сёма шёл по улице и пел. Не громко, а так, про себя. Воздушно-шаловливая Ciaccona сменилась в его голове тягуче-чарующим романсом Демона. Затем вышла четвертная пауза. Шаг ещё сбавился, подстраиваясь под неспешно-церемонный ритм Green sleeves. Сёма с полузакрытыми глазами выступал по тротуару, радуясь неожиданной в это время уличной пустынности и тишине. И тут зазвучали переливы Семь-сорок – но уже не в его голове, а на всю катушку - из телефона. «Да, здравствуйте. Отправлял. – Сёма заулыбался. – А человек и не должен никуда подходить. Он ведь не затычка. И Вам всего доброго».
Сёма выключил телефон и продолжил свой путь.
«Зелёные рукава» вернулись в его голову. День был лёгкий и светлый, как фрески Дионисия. Казалось, что при большом желании можно раствориться в прозрачном воздухе и самому стать ангелическим персонажем с нимбом из потрескавшейся краски. Но Сёма был настроен несколько иначе. Он желал подкрепиться - как можно скорее и плотнее.
«Как тучные птицы не могут высоко летать, так и угождающему своей плоти невозможно взойти на небо», – прошелестело нечто в Сёме. «Э-эх, – вздохнул он в ответ, – отложим-ка это». Музыка в нём затихала. «До чего ж неинтересно они устроены, – думал Сёма. –  Что вот эти рекрутеры, что все новые и старые знакомые. Как с конвейера. Они спрашивают «Сколько тебе лет?» вместо «Сколько километров в твоей памяти?», «Где и кем ты работаешь?» вместо «Какова твоя миссия?». Они упираются взглядом в какую-нибудь мелочь – твой нос, твою щёку, изгибы твоей ушной раковины или фигуры, но никто не станет пристально изучать форму твоей души или сравнивать, как галстуки, агрегатное состояние твоего настроения со своим. Никого не интересует, сколько мыслеобразов прошло сегодня через твою черепную коробку и пережило в ней обнуление, зато всем важно знать, сколько у тебя денег, машин, жён и детей. Прав был Николай Васильевич: «Скучно на этом свете, господа!»
Пение из головного перешло в желудочный регистр.
Сёма добрался до своего дома быстро, почти не заметив времени. Оно пробежало, хохотнув ему в лицо, и теперь хитро выглядывало из-за угла. «А, чтоб тебя!» – пробурчал он и ринулся на кухню – ко всеутешающей и всепонимающей кастрюле с маминым борщом.