Взломанная вертикаль глава 4-я, ч. 2-я - продолжен

                «Взломанная вертикаль,
             или, если настало время  пираний»
               Глава четвертая ч.2(2)

        2. КАК НЕ УГОДИЛ МОЧЕВОЙ ПУЗЫРЬ НАЧАЛЬНИЦЕ

   Его непритязательные ухаживания, милые ни о чем не говорящие шуточки и приветливая интонация, когда сразу и не скажешь, то ли это с неким подтекстом, то ли просто дань внимания миловидной и умной женщине, настраивали новую знакомую заговаривать с ним тоном, не оставляющим сомнения, что он, не безразличен, приятен. Из дам и дамочек этого богатого район он наметанным взглядом повидавшего жизнь человека, выделил трех привлекательных особ. С ними он не прочь поближе познакомиться. У каждой, правда, своя семья, свои обузы, да разве это помеха для встречи, если есть взаимное влечение. Одну из них Виссарион быстро отверг: горяча, экспансивна, сама льнет к мужикам, естественно, с положением, или к молодым спортивным молчунам. Связей любовных у нее было немного, но так получалось, что о них знало ее окружение. Муж её очень средней руки предприниматель пропадал в Мэнске и Дюжанске, на жизненные обстоятельства смотрел здраво: жена не мыло, не измылится, она просто влюбчива, задницу ее задери. Да и он не промах по женской линии, но, будучи в крепком подпитии, ночуя дома, а это было не часто, порой учил заблудшую овцу, и та на другое утро приходила на работу с тщательнейшим образом «отштукатуренным» правым или левым глазом. Спортивного вида бой-френд рвался поколотить законную половину своей горячо возлюбленной, однако та запрещала ему драться, зная наверняка, что тогда супруг ее покинет, паспорт осиротеет без соответствующего штампа из загса. Какая ни есть, а все ж семья.
   Другая женщина могла стать мечтой поэта, но рано нашла свою половинку. Суженый её оказался человеком заурядным и потому не он, а она, деловая инициативная женщина, прекрасный специадист в своей отрасли, продвигала его вперед по жизни. Это была очень осторожная дама. Она не давала никакого повода усомниться в ее глубокой порядочности. В общем, так оно и было. Если она имела с кем-нибудь близкие отношения, то это было глубоко законспирированное увлечение. Однажды, совершенно невзначай, когда брал у неё интервью о производственных проблемах, открыл тайный родничок ее души. Прерывая обстоятельную беседу, предложила и ему чашку ароматного чая. Вот тогда Виссарион узнал, что она некогда мечтала стать поэтессой, обожала Цветаеву. Этого было достаточно, чтобы найти подход к строгому женскому сердцу. При случае он забегал в ее контору, оказывая всяческие знаки внимания. Все это было мимолетно, никто на такие посещения внимания не обращал: в глубинку, в дальние станицы и хутора, журналисты районки не всегда имели возможность выехать, препятствовали раздолбанные дороги, непроезжие в тягучую слякоть. А потому по которому уж кругу подряд они «доят и доят» райцентровские организации, предприятия, филиалы, филиальчики и конторки. Раз он застал несостоявшуюся поэтессу в великолепном настроении. И, беседуя с ней, как бы ненароком заметил, что у него отчего-то не клеятся отношения с Гнутько.
– Я подготовил в газету два материала – интервью с ним, и статейку о его служивых, а он при встречах делает вид, будто меня не замечает. Лапочка, узнай, тихонечко, что он взъелся? Мне говорили, что вы с ним в одной компании, порой, праздники отмечаете.
– Все-то газетчики знают. Ладно, попробую, но, чур, никому, ни гу-гу.
  На том расстались. Снова увиделись через неделю, как и договаривались в тенистом парке Дворца детского творчества.
– Виссарион, да что ж ты такой не везучий! Какой же у тебя враг! Я ему сказала, что на днях копалась в старых газетах и нашла материалы о райотделе, в том числе и о нем, Гнутько. А почему, говорю ему, ты, Селиван, с газетчиком Стражиным не контактируешь, пишет ведь он неординарно.
– И что он?
  А он мне тихо цедит сквозь зубы:
– У меня с ним не может быть никаких контактов. Он, писарило, когда – то, считай, оскорбил меня! Меня, офицера! Его убить мало!
  Я ему:
– Да успокойся, никогда ничего не слышала ни о какой его ссоре с тобой. Он, как бес:
– Это было давно, но это не имеет значения. Я офицер! И я звонил ребятам знакомым в Томилово, откуда он заявился в Мэнск, его они считают за проходимца. И больше эту тему не трожь.
– Неужели и вправду так настроен против меня? Зла я ему не делал. Может быть, в молодые годы что-то и брякнул в сердцах. Но у него должна быть трезвая голова на плечах, он всё ж – офицер.
– Хорош офицер! – взорвалась она. – За юбками бегает, как кобель. И жену Селивана знаю, она догадывается, что он гуляка. Видела ее как-то, плакала, боится, что Селиван наградит ее дурной болезнью, она этого не переживёт. Боже мой, какая наша теперь страна! Правда ведь – и убогая, и обильная. Ладно, а то расклеюсь совсем. Н-да, а ты, значит, проходимец, симпатяга журналюга проходимец?
  Что мог рассказать Стражин? О том, как был в Сибири секретарем партбюро большой газеты, как угодил под прицел «серого кардинала» из обкома партии? Он просто сказал:
– Были у меня нелады в давнюю пору с одним крупным чином. Отголоски дают знать и сейчас.
  И с этой дамой у него ничего не склеилось. Постепенно они стали отдаляться друг от друга. Её уже прочили в районное начальство.
  С третьей женщиной история вышла сногсшибательной. Она охотно шла на знакомство с ним. Казалось, еще немного и они могут в укромном местечке мирно ворковать. Желая обворожить понравившуюся дамочку, Виссарион начал вспоминать пору мужания, как он ездил в геологические партии и как познакомился на горе с чудным названием Райская с настоящей феей, Леночкой Поджидаевой. Оказалось, Лена была ее давней подругой, еще по школе, потом учились в одном институте.
– У нее сейчас большие проблемы, – вздохнула его пассия, – муж её, работая в поисковых партиях по цветным и редкоземельным металлам, крепко заболел. Лечение стоит бешеных денег. Откуда ей взять? Боюсь за нее.
  И тут у Виссариона ничего не получилось, отчего – то всё само собой рассыпалось. Замечать начал, что все более равнодушен к женским чарам, разве что, пошутить не против, поддержать интересный разговор.
  В редакции он теперь чувствовал себя наполовину отверженным. Все с ним здоровались, и не более того. Гриньков избегал с ним встречаться. Однако по внутреннему редакционному телефону сообщил, что получил письмо от будущего выпускника журфака и намерен его принять в газету нынешним летом.
– Да, помнишь, Висарион Владимирович, когда я тебя принимал в редакцию газеты, то сделал оговорку, если не подойдешь коллективу по каким-то статьям своего характера, или ещё почему либо, то ты добровольно уйдешь от нас.
– Помню, дорогой мой редактор. Только повода не вижу пока.
  Впрочем, повод не заставил себя ждать. На очередное совещание в администрации района Гриньков послал его, хотя социально-бытовыми проблемами занималась журналистка Чу. Она, оказывается, поехала готовить большой рекламный материал, а деньги газете никогда не лишние. И освещать событие надо ему. Все шло обычным чередом. Вела совещание заместитель главы района Фекла Опрышко. Минута бежала за минутой, час за часом. Выступала Опрышко, говорили вызываемые на трибуну ответственные товарищи, руководители районных служб и ведомств. Виссарион посмотрел на часы: до пяти вчера, конца рабочего дня, осталось всего семь минут. Через пятнадцать минут к остановке подойдет автобус на Мэнск. Пригнувшись, тихо вышел из зала. Еще успею в туалет, решил он, а то потом столько терпеть, пока домой доберусь. Следующий день он расшифровывал диктофонную запись совещания и писал отчет. Фекла Опрышко была некогда директором школы и любила во всем обстоятельность. Подготовив материал, позвонил ей, чтобы договориться о встрече. В ответ:
– Почему так долго пишете? Я думала, уже после обеда статья будет готова. Приходите завтра ровно к девяти утра. Мне нужно с вами вообще серьезно поговорить.
  Что ей надо, подумалось ему. Видел ее считанные разы на подобных мероприятиях. Утром в назначенное начальницей время был у ее дверей. Не тут-то было. Он сидел в коридоре, а в кабинет заходили разные люди, подолгу обсуждая некие проблемы. После двух часов маяты возле дверей полуцарственной особы, не выдержал, постучал в дверь и спросил с порога:
– Вы мне назначали к девяти часам. Когда сможете принять?
– Это что еще такое! – вскипела замша главы района. – Почему вторгаетесь без ведома, почему мешаете работать?! Вас вызовут!
  За полчаса до обеда его вызвали к Опрышко. При его виде, дама стала пунцовой, потом багровой:
– Если я веду прием, значит, так надо. – Начала Фекла Опрышко без промедления. – Это раз. Далее, почему вы вчера покинули совещание, не дождавшись его окончания? Решался позавчера такой важный вопрос! Наиважнейший, наиглавнейший! Вы нарушили трудовой распорядок дня, я немедленно звоню вашему редактору, пусть принимает меры. Что мне ему сказать, почему вы ушли с совещания до его окончания!
  Что было ответить самодурствующей начальнице? Скажу, подумал он, как есть, любопытно увидеть её реакцию.
– Вы ведь знаете, мы сидели в зале без перерыва с обеда. К слову, выходил не один я. И потом, если, извините, у вас крепкий мочевой пузырь, то это вовсе не означает, что таковой у всех. Это раз. Далее, выйдя из туалета, я посмотрел на часы, было начало шестого вечера. Конец рабочего дня. Я со спокойной совестью поехал домой, а сегодня уже привез вам на вычитку отчет.
– Это еще что такое! Какой мочевой пузырь?
– Обыкновенный. Я не молод.
– Оставляйте отчет и марш в редакцию!
  О, лучше бы Стражину не заикаться про мочевой пузырь. «Это еще что такое! Какой мочевой пузырь? Оставляйте отчёт и марш к редактору!» – мысленно передразнил Виссарион заместителя главы района.
  Не надо было ему даже заикаться о мочевом пузыре. Стражин ни сном, ни духом о том, как в свою бытность ещё классным руководителем, Фёкла капитально опардонилась перед школярами. Была обычная прогулка ранней тёплой осенью по окрестностям станицы. Кое-кто из ребят углубился в лес. На её призывный вопль:
– Ко мне!! В строй!! – не отозвались две пары, мальчики и девочки.
  Она тихонько юркнула под сень листвы. И что видит, одна девочка лижет пацану обнаженную руку, вторая помогает другому мальчишке рвать подол своей нижней юбки.
– Мерзавцы! Твари!! – зычно гаркнула Опрышко на весь хилый лесок, выныривая из-за дерева. – Так вот это чем вы втихую занимаетесь! Евбпаторий тут устроили! А!? И без подстилочек! А! Чтоб вам тут обоссаться!!
  Проблема не стоила и выеденного яйца. Испуганные воплем мстительной «классухи» у девчонок закапало в трусиках, заплаканные ребята рассказали, что один мальчик споткнулся и упал, крепко поранив руку, вот и помогали ему. Пацанва в школе рассказала друзьям о «зоркой» училке, и дали старшеклассники ей промеж себя прозвище «ошибка мочевого пузыря», а кратко – ошмочпуз. Стоило кому-либо из взрослых школяров бросить друзьям:
– Атас! Ошмочпуз!
  И школьная братва принимала смиренный вид, уподобляясь валаамовой ослице.
Памятливая Опрышко донесла всё, как есть, редактору газеты. После обеда Гриньков вызвал Виссариона «на ковер»:
– Пишите объяснительную, Стражин, почему покинули совещание. Кстати, вашим отчетом Опрышко недовольна. Плохо работаете, получите еще выговор.
– Объяснительную напечатаю и отдам вам лично в руки. В отношении выговора повремените, о качестве материала не Опрышко судить. Есть в конце концов Союз журналистов области, в Москве он также действует.
– Объяснительную мне на стол!
  Стражин написал в объяснительной все честь по чести. Как его припёрло под самый занавес рабочего дня, и он был вынужден идти в туалет, и как ему пришлось с готовым материалом чуть не до обеда торчать в коридоре администрации, кабинет Опрышко не имел приемной, и как она его встретила почти что по-хамски. Он написал так же, как Опрышко заорала на него, увидев работающий диктофон, а он его держал за шнурок в руке и, зайдя в кабинет, просто автоматически включил.
– Это что еще такое! Еще будете записывать наш разговор?! Я запрещаю! Что вы себе тут позволяете?
  Такое было общение с начальницей-самодурой. Конфликт обрел новые очертания, когда вскоре его вызвал к себе глава района.
  В приемной долго не держали. В кабинете, которому мог бы позавидовать крупный чин из областного центра, сидел за огромным вычурной отделки столом САМ – здоровенный, шикарно одетый, с замашками властителя дум и народов, обыкновенный сельский мужик, дотоле возглавлявший некую жилбытконторку. Однако одолел соперников на выборах. Знающие люди рассказывали, благодаря чему: за предвыборную кампанию побывал во всех станицах и хуторах района, поздоровался за ручку с каждым, кто того возжелал, наобещал сто верст до небес.
– Стражин?! – не здороваясь, бросил ему навстречу глава. – Тебе не надоело к нам из Мэнска каждый день мотаться?
– Не надоело. Автобус ходит хорошо, по расписанию. Терпимо.
– Ты, вот что. Давай пиши заявление об увольнении.
– С какой стати? Как я работаю, видите по газете.
– На тебя тут разные жалобы посыпались. Кузьма, гляжу, на твои делишки смотрит сквозь пальцы.
– Любопытно, какие такие делишки.
– Еще допрос мне тут устраивать! Так, – кивнул он женщине с блокнотиком в руке, – пишите, некорректно ведет себя с всенародно избранным главой района. А что это вы, Стражин, мою заместительшу Опрышко высмеиваете в своей объяснительной Гринькову?
– Не высмеиваю, а написал, как было.
– Так, все, сейчас приедут гости из соседнего района. Иди к Гринькову и подавай заявление, ты уже человек в возрасте, не хочу тебе делать неприятностей. Не сидится на пенсии, найдешь работенку в Мэнске.
  Стражин развернулся и, не прощаясь, вышел из кабинета главы. В редакции обработал все авторские рукописи, сдал их в набор в компьютерную. Запирая после конца рабочего дня кабинет, столкнулся с Гриньковым, отпирающим кухню, видно что-то положил днем в холодильник. Они не обронили ни слова. Поднимаясь по тротуару к автобусной остановке, краем глаза увидел, как мимо него, бешено газуя, во всю прыть проскочил на своем «Жигуленке» шеф. Виссарион надумал было еще поработать и посмотреть, что же предпримут глава района и редактор. Официально, что ему могли предъявить такого, чтобы это стоило работы? Еще он оторвал не один листок календаря. Заданий, как обозреватель газеты, теперь не получал, потому сам писал короткие рапортички редактору, отдавал их через секретаря, и уезжал по газетным делам, предварительно звоня шефу по внутренней связи. Тот молча выслушивал Стражина, куда он отправляется, с какой целью и когда вернется в редакцию, и молча клал трубку на рычаг.
  В тот вечерний час, сразу после Улитинска, пассажиров в автобусе почти не осталось. Он отбросил тяжелые мысли, просто пялился на разомлевший от жары белесый горизонт. И внезапно вздрогнул: словно прочерченная по линейке ровнешенькая матово-светлая полоса отсекала справа от него часть верхней кромки горизонта от высокого неба, и он, как от дуновения знобкого ветра, похолодел, потому что такое ему доводилось видеть. Это случилось в одну из командировок, когда он, работая в областной Томиловской газете, возвращался с задания домой. Редакционный газик пересекал мост через речку. Фотокор дремал, шофер упрямо давил на газ. Виссарион на переднем сиденье сочинял начало очерка о строителях газопровода. Его взгляд окинул горизонт. Тогда была точно такая же картина: по правую руку от него на ширину горизонта кто словно повесил ровную матовую штору, чётко отделив ею землю от неба. Прежде он ничего подобного не видел, но беспокоить спутников не стал. А на другой день, когда вернулись в город, областное телевидение сообщило о несказанном дожде и невиданном дотоле паводке, причинившем столько бед людям восточных районов области, откуда они и приехали. Кстати, с той поры, по странному стечению обстоятельств, и окунулась судьба журналиста в темный омут неуспеха, неудач, нелюбви, тайных преследований, порой иезуитски-изуверских, о которых сказать всю правду, или даже часть её, у него не повернется язык. Да просто, поскольку никто не поверит, посчитают его кем угодно-шизиком, параноиком, но не творческой интеллектуальной личностью. С неприятным предчувствием, с тревогой в сердце вернулся журналист в Мэнск. Уснул непривычно рано. Снился некий сумбур, что тоже никогда не предвещало ничего хорошего. Под утро голос умершей бабушки: «Думай, внучок, пора сделать выбор». Проснувшись, как всегда с первыми звуками радио в пять утра, он умылся и написал заявление редактору об увольнении. С первым автобусом был в Улитинске, лично передал листок Гринькову. Тот бегло прочел заявление журналиста, пожевав губы, промямлил:
– Желаешь, доработай день, а то можешь возвращаться в Мэнск. За расчетом приедешь дня через три.
  Он уехал домой немедля. Было 21 июня. А в ночь на двадцать второе пришла беда. Стремительно росло зеркало воды в предгорных гидроузлах соседних регионов, переполненных нескончаемыми дождями и потоками стаявшего в горах снега. Там не на шутку опасались прорыва плотин и неминуемой гибели многих населенных пунктов. Шквал воды, устремившийся вниз, смел на огромных пространствах вдоль нескольких южных рек области небольшие, прислонившиеся к берегам станицы, хутора, отдельные дома, мосты, переправы, грунтовые дороги и часть асфальтированных. Пострадали и пригороды Мэнска. Улитинск на несколько дней оказался отрезан от всей области. Заблаговременному предупреждению синоптиков глава района и его спецы не придали значения, дескать, каждый год паводки, и ничего, бог милует. На сей раз, и речи не могло быть о милости божьей: ярый напор воды уничтожил на огромных площадях посевы злаковых и других культур, перелопатил саманные хаты, повредил кирпичные дома и здания, погубил людей. Только через неделю было восстановлено движение до Улитинска. Шефа на месте не оказалось. Однако расчет подготовили, денежки ему выдали. Вскоре местный телеканал известил: решением губернатора области глава Улитинского района отстранен от занимаемой должности и ведется следствие, он проявил вопиющую халатность, незамедлительных мер для спасения людей не принял. Так завершилась улитинская эпопея Стражина.

          (продолжение саги следует)