Взломанная вертикаль Гл. 4-я ч. 3-я Встреча с боев

                «Взломанная вертикаль,
               или, если настало время  пираний»
                Глава четвертая ч.3
                3 . Встреча с боевиком 


   B июле приехали жена и дочь. Шесть долгих лет разлуки. Люда сдала, но еще моложава, еще не увяла ее прежняя красота той северной Софи Лорен, что поначалу сводила его с ума. Дочка, окончив вуз, оставалась большой девочкой, в сфере внимания которой музыка, гимнастика, книги по истории изобразительного искусства. Когда пришел огромный контейнер из Томилово, он, пыжась помочь грузчикам, чуть было не вывел из строя больную после инсульта правую руку. Жили его девочки уединенно, замкнуто, знакомых – ноль. Изредка заходили к нему в гости: он готовил праздничный стол, в его центре восседала мама, она была, как всегда, неразговорчива с Людмилой. Отношения у них не заладились с того первого раза, когда он привез в отпуск к родителям, как говорится, на смотрины свою жену. Люде, коренной сибирячке, очень хотелось пожить на юге. Его отчим от всего сердца полюбил Милку, он хотел, чтобы вся семья сына обосновалась здесь, в Мэнске, но возражала мама. Ей казалось, будет лучше, если сын устроит свою судьбу в Томилово, где у него прекрасная работа, перспективы карьерного роста, заработок гораздо выше, чем на юге. Он-то знал себя, что в Мэнске или Дюжанске, пока молод, пробьет себе дорогу. И будет материально обеспечен не хуже, чем в Сибири или на Севере. Работая в местной газете, мог замолачивать гонорар и в областной прессе, и в центральной.
   Вписавшись некогда в Сибири в коллектив областной газеты, он упросил шефа отпустить его на несколько лет поработать в одном городе собкором, чтобы иметь двадцать лет северного стажа. Тот согласился. Те годы, и прежние, когда только-только вошёл в обойму журналистики, проскользнули незаметно в бесконечных командировках, отписываться после которых ездил, конечно, в Томилово. Да плюс время работы редактором в Лесном. И ему, когда Люда в их первый отпуск в Мэнск заикнулась, что ей здесь понравилось, тоже мечталось остаться под крылом родителей. Он даже съездил к коллегам областной газеты в Дюжанск: там имелись свои корры, отличные ребята, перспективные, но зато могли взять в секретариат. Если он владеет линейкой – строкомером, умеет подбирать шрифты, делать современной архитектонику газеты. Стражин помнил, как туго шли у него зачеты по секретарской работе в вузе, и как легко давалась ему разметка в областной газете, когда его ставили в секретариат, если кто-нибудь болел, или уходил в отпуск. Он не чурался работы ответственного секретаря. В Дюжанске имелась вакансия. Понятно, что пришлось бы временно мотаться оттуда в Мэнск и обратно, да ведь пару часов езды на автомашине для энергичного человека – это не помеха, к тому же в областном центре всегда можно снять частную квартиру. Но вот мама, неформальный лидер в семье, рассудила иначе.
– Поезжайте в Томилово. Так вам будет лучше, – сказала, как отрезала. – Наберетесь жизненного опыта, мудрости, сама вас сюда вызову с Севера.

  Так пробежала первая тень между свекровью и невесткой. Людмила в душе обиделась, она никогда никого в жизни ни о чем не просила, всего добивалась сама: образования, работы по нраву, уважения сослуживцев. В общем, гордая женщина, потому её покоробил безоговорочный тон свекрови, и ее не очень корректное высказывание. Это как любовь с первого взгляда, или она есть, или ее нет. Словом, встречи жены и дочери с его матерью проходили до крайности обыденно, вяло. Они просто отдавали друг другу знак вежливости.
  Уволившись из улитинской газеты, Стражин по своей родной специальности журналиста устроиться в Мэнске не смог. Изредка Виссарион подрабатывал статейками в городской газете, где коллектив выпроводил Бруськова на пенсию. Только дружок его- ответсекретарь был по-прежнему на коне, обзаведясь за   годы радения на благо города поддержкой «сильных мира сего» и нового редактора Глорбеева. Еще реже писал в частные еженедельники. Часть свободного времени отдавал поискам работы для дочери. Та с матерью сбили на обуви не один каблук за почти те два года, что безрезультатно стучались в двери разных мэнских организаций и фирмочек. Самые ушлые начальнички в этих конторках ненароком предлагали его дочери должности секретаря с массой поездок в самые различные командировки. Другие ставку менеджера в торговую палатку. Вечерами мать с дочерью нередко плакали: в большом современном городе, где, правда, кризис душил промышленность, её диплом Московского вуза по специальности менеджер по управлению, оказалось, ровным счётом ничего не значит. Какие муки душевных терзаний перенесла девочка, честно и добросовестно учившаяся в институте, окончившая его в основном на пятерки. Стражин располагал негласной «статистикой»: на ряде городских престижных предприятий родители загодя готовили насиженные места в разных отделах и подотделах своим чадам. И не беда, что те с грехом пополам вгрызаются в гранит наук в вузах Простая и удобная психология: ничего, дети оботрутся в коллективе, притрутся, войдут как-нибудь в колею; мы им поможем, наши друзья, и друзья наших друзей будут рядом. Глядишь, встанут на ноги. Увы, подобная тактика подбора кадров в постсоциалистическом государстве стала во многих регионах обыденной прозой жизни, где лучше быть непременно богатым и здоровым, чем бедным и, не дай бог, больным. Но как превратиться из золушки в царевну, если родители не работают, если нет заслуженных в городе знакомых людей, которые могли бы тебя подтолкнуть? Пусть не в бюджетную сферу, а просто туда, где к тебе коллеги по-человечески относятся. И где оплата нормальная – по труду, без пресловутого конверта с доплатой, где есть хоть какая-то надежда на будущее. Такой надежды лишились многие. Лишь когда дочку приняли на работу в одно солидное учебное заведение на очень скромную должность, Виссарион ощутил, как он ужасно устал. Как постарел за эти почти два года, пока они втроем, но в первую очередь, конечно же, дочь Даша и жена Люда, искали изо дня в день, из недели в неделю, из месяца в месяц эту малюсенькую по своей значимости и ничтожную по оплате работу. Какие иногда унижения выпадали на долю его девчонок. И радовался за них, узнав, как достойно вели они себя с хамами и нахалами. По утрам, бреясь, заметил, как ударила в волосы седина, как разбежались по лицу неприметные ранее морщины, как все чаще болят почки, печень. Выкинул все аптечные лекарства, перешел на травы. Как-то взмолился, из глаз брызнули слезы: «Господи, Матушка Богородица, пошлите мне хоть маленькую радость. Столько лет моей жизни перечеркнуты темной полосой». Решив немного подработать, зашел на завод к престарому знакомому, с которым был в добрых отношениях с восьмидесятых годов века прошедшего, когда трубил в бруськовской газете.
– Э, да ты никак сдаешь, – встретил Виссариона у порога своего кабинета приятель, ведущий специалист одного из отделов предприятия. – О себе расскажешь после, а сейчас напролом в профком, точно знаю, у профбога есть недельная горящая путевка в район Большого Черноморска. Тебе будет по карману. Сошлись на мою информацию, так будет надёжнее.
                * * *
   Так он оказался в городке Солнечном. Три дня поблаженствовал на берегу самого черного в мире моря, а на четвертый, когда внезапно набежала хмарь, нырнул в электричку. Он уже не мог припомнить, когда последний раз отдыхал в Большом Черноморске. Кажется, когда сын поступил в техникум, а дочь была детсадовкой, у них большой в возрасте перепад. Годы, как вы неумолимо жестоки с теми, кто переступил черту в полста лет, кто перешагивает рубежи шестидесятилетия и семидесятилетия. Совсем недавно был молод, красив, полон сил и желаний, столько мечталось и все, казалось, таким реальным. Возможным. И на тебе всё-всё позади. Выйдя из электрички, первым делом взял курс на морской вокзал. Бывая прежде здесь, он любил с пирса смотреть на тихий плеск волн, слушать их рокот. Представлял, будто он  на покачивающемся катере, или на огромном теплоходе. Они вот-вот ускользнут в неведомую морскую даль, к дальним берегам и странам. Подышав вволю чудным упоительным воздухом моря, поднялся к автобусной остановке. Следом за ним с пирса шел среднего роста пожилой мужчина, с солидной рыжеватой бородой и уложенными в косичку тёмными волосами. Это первое, что бросилось в глаза Виссариону. В руках незнакомца мольберт.
– Извините, мужчина, – окликнул его художник, – вы сейчас не на смотровую площадку собираетесь?
– Да не знаю, давненько тут не бывал. Можно и на смотровую, мне все равно. Времени до моей электрички порядочно.
  Стражин решил, что это по всей вероятности художник, в руках у него мольберт.
– Тогда вот что, меня недалеко в машине ожидает приятель, он тоже художник, фотомастер. Могу подбросить, я там немного поработаю, сфотографирую город. Вижу по одежде, вы не здешний. Деньгами видно не располагаете. А здесь нынче все крепко кусается. Думаю, почему не помочь человеку. Вы в возрасте, я тоже, увы, не молод. Соглашайтесь. Потом пообедаем в кафе и отвезем вас прямо к электричке.
– Я не против, да совершенно не располагаю средствами. Не знаю, во сколько обойдется мне поездка на машине. Плюс обед.
– Обижаете. Вы мне просто симпатичны. Садитесь в авто на заднее сиденье. Мне, извините, рядом с водителем привычней.
  Виссарион совершенно не знал город. Потому с интересом вглядывался в улицы, в прохожих. Лишь, кода свернули за автостраду, почуял неладное:
– Туда ли мы едем? Очень давно, во времена какого-нибудь мезозоя там бывал. Туда ли?
– Не волнуйтесь, – успокоил художник. – У меня есть излюбленное местечко за городом. Вид просто очаровательный. Скоро подрулим.
  Действительно, город перед ним весь нараспашку. Художник протянул ему бинокль:
– Гляньте, какое отсюда плещется море. Туда – Турция, а где то за далью прячется Австралия, дальше стоэтажный Нью-Йорк, – и...,- он мечтательно вздохнул.
  Шофер, на которого Стражин не обратил внимания, быть может, потому, что тот все время поворачивался к нему спиной, вынес на полянку мольберт, фотоаппарат на треноге, расставил складные стульчики, начал собирать нехитрую снедь на раскладном столике со скатеркой.
– Идемте же, после на море налюбуетесь. Сначала перекусим, что аллах послал. Коньячку рюмочку извольте.
  Выпив, похрустели плиткой шоколада. Съели нарезанные дольки сочного яблока, каждый принялся за свой апельсин.
– А что ваш приятель? – поинтересовался Виссарион.
– Заядлый автолюбитель, копается в моторе. Так мы не познакомились, – спохватился хозяин небольшой пирушки. – Раис. Раис Мингатулин.
– Раис Мингатулин? – в недоумении переспросил Виссарион. – Я в молодые, да и уже в зрелые годы знавал одного геолога, водителя вездехода Раиса Мингатулина. Но у вас кроме роста почти ничего нет общего. Еще знакомые интонации в голосе. Вы его родственник?
– Я и есть тот Раис Мингатулин, – спокойно парировал человек, наблюдая, как недоверие и изумление исказили черты лица Стражина. – Последний раз мы с вами виделись в Томилово, в областной газете. Не так ли? Я уезжал к родне в Азербайджан, а оказался в Карабахе. Я там недолго держал оружие в руках. Меня в первый день и в первый час угораздила найти пуля, навылет, к счастью,
– Так вы что, боевик? – в недоумении спросил Стражин.
– Как вам сказать, Виссарион. Пуля-дура кое-какой урон мне нанесла. Я не раз бывал в Чечне, но я напрямую не воевал, я занимался другими делами – устраивал раненых ребят на отдых. Иногда возил в Россию, чаще в загранку. И сейчас мы ожидаем группу, переправим на отдых и лечение, куда следует.
– Боже мой, зачем вы мне это рассказываете?! – встрепенулся Виссарион. – Ведь наша контрразведка меня затаскает. Вы же знаете, в стране идет операция Антитеррор.

– Про нашу встречу не узнает ни одна живая душа. Мы внимательно отслеживаем ситуацию на побережье. Вы случайно попали в наше поле зрения еще в Солнечном. Ребята подумали, что вы опер, закамуфлированный под бедного отдыхающего. Но я – то о вас знаю очень многое, и главное – вы не стукач, да и не можете им быть, поскольку те силы, что преследуют многих, тайно преследуют и вас, ни в чем не повинного человека. Вы просто попали в их поле зрения, и об этом догадались. А вы не должны были ни о чем догадываться. Вот и получаете свою долю оплеух. А знаете, с каких пор я вами всерьез заинтересовался?
– Неужели с Томилово, когда рассказали мне о злосчастной судьбе старого работяги, бывшего зека, многодетного человека? С той еще поры?
– Вы и вправду, простите, карась-идеалист, как вас звали в редакции газеты. Не хмурьтесь, не хочу обидеть. Нет, это было в тот год, когда вы по туристической путевке ездили в Болгарию, а оттуда в Турцию. Было дело?
– Действительно, – промямлил Виссарион. – Мы были в Турции, но менее двух суток.
– Да. Мы там ждали на отдых и лечение группу парней с гор. Отслеживали гостиницы, где останавливаются наши туристы, чтобы не попасть врасплох, поскольку среди этой братии есть и те, кто на деле относится к определенным структурам. Вы приехали автобусом в одну гостиницу, там у нашего человека были связи, и мы без проблем узнали фамилии приехавших из России. Вы, сибиряки, нас не волновали. Но я вас знал. Мы видели, вы ни с какой федеральной структурой не связаны. Но вы попали в сферу нашего внимания. И я, любопытства ради, решил узнать о вас побольше, заглянуть в ваше прошлое.
– Зачем, для чего? Я никогда и ни при каких обстоятельствах не встану на сторону людей, воюющих против моей страны.
– Да ладно вам, что я вас привлекаю к чему- то? Можно подумать, нам не на кого опереться. Как бы ни так. Мы иногда платим большие деньги за смехотворные услуги, только для того, чтобы человек был нам хоть немного полезен. Я знаю, вы не возьмете ни рубля, хотя, судя по вашему, так называемому, отдыху на море, вы в большом материальном затруднении.
– Если будете продолжать в том же тоне, я заплачу вам за этот обед.
– Это обед? – рассмеялся Мингатулин. – Мир – мир- мир. Так вот, тогда в Турции, вас почему-то вели, как мы говорим, несколько человек: трое, кажется, были штучки столичные, зато две семейные пары из вашей области. Наши люди узнали, как вас гоняли с места на место в Томилово, в Мэнске и в Дюжанской области. Вы по ряду просто смехотворных причин попали в переделку, просто смехотворных причин, если брать в расчет логику, но не психологию людей в погонах, или внешне без них, но живущих по своим законам, уставу, которые ради пресловутой чести мундира, корпоративных интересов готовы пуститься во все тяжкие. – Он перевел дыхание. Принял некую таблетку, разжевал ее, поморщился, помассировал сердце.
– С какой целью вы все это мне рассказываете? И я даже не верю, что вы тот самый Раис Мингатулин.
– Да тот, тот самый. Над лицом моим в свое время неплохо поработали хирурги. Челюстно-лицевые и прочие пластические операции. Да еще сейчас на мне грим: волосы – парик, бородка -тоже. Кстати, и у моего здесь напарника парик и грим. Я лично через считанные часы буду за границей. Уезжаю, насовсем. Переправил заблаговременно всю свою родню. Я не хочу жить в своей стране, которой отдал свои лучшие годы молодости и зрелости, только потому, что здесь, в особенности, как говорится, на местах, правят бал люди зачастую лишенные совести, чести, милосердия, человеческого сострадания. Мы знаем про ваш инсульт, что ваша надвинувшаяся старость лишена покоя. Вам досаждают, мягко говоря, да еще как! Боюсь, на ваш порой вспыльчивый характер, как бы вам не пришлось расстаться с Россией.
– Ну, вы палку перегнули.

– Отчего же. Уж если их люди бежали из своих разведцентров в загранку! У каждого жизнь одна. И когда человек видит, что ее ни за понюшку табака хотят укоротить, действуя по принципу: есть человек- есть проблемы, нет человека – нет проблем, то, извините, любой здравомыслящий думает о собственном спасении. К слову, вы знаете, как погиб ваш дед, отец вашей мамы?
– Да что это вы! Причем мой дед? Я о нем ничего не знаю. Я воспитывался в другое время и в другой стране, чем он. Я, наверное, другой по складу характера. Откуда вам знать о моем деде, когда мне родная мать о нем ничего не рассказывала, кроме того, что он погиб, помогая партизанам?
– Опять же случай. Были в наших отрядах ребята с Западной Украины. Там своих героев помнят. Ваш дед был зажиточный крестьянин, бизнесмен. С приходом в сороковом году на Волынь армии красных и советов, вынужден был бросить хозяйство, и устроился в один из районов на базу горюче-смазочных материалов. Вашу бабушку с её детьми выселили в Сибирь, на Север. Когда немцы оккупировали Украину, ваш дед, работая на складе горючего, помогал украинским партизанам, давал им втихую бензин. Эти партизаны не смирились с тем, что родину захватили, они с немцами воевали. А когда позже пришли красные войска, они воевали и с ними, тоже как с захватчиками, поскольку раньше западные области относились к Польше. Но они бы сражались и с Польшей. Они хотели одного-полной свободы Украине. Когда немцы схватили вашего деда, то его отбили, и он с друзьями бежал в Закарпатье. Там и погиб.
– Это невозможно, – простонал Виссарион. – Вы все выдумали. Зачем вам это?
– Стоп. Девичья фамилия вашей мамы…так, сейчас, ага – Миланюк.
– Я не верю вам! Вы все сочинили, узнав фамилию моей мамы!
– Эээхх. Вот что, мне пора собираться в дорогу. За мной сюда заедут люди. А вас водитель отвезет на железнодорожный вокзал. Помните, ни номер машины ничего никому толком не скажет, ни обличье шофера, он загримирован. И вот еще что. Я вам могу сказать, в каком наинадежнейшем месте в этом городе спрятано мое личное оружие. Вы сможете постоять за вашу опозоренную честь перед теми, кто вашего мизинца не стоит. Так как?
– Нет-нет, огнестрельное оружие – это строгая статья.

– Я так и предполагал. Прощайте, Виссарион. Вряд ли когда свидимся. – Он отвернулся, не пожав журналисту руки. Через минуту сказал:
– Про Маньчука, бывшего начальника экспедиции, слышали? Нет? Он в Украине, когда та взяла суверенитет, был какое-то время заметным политическим деятелем, потом отошел от дел, наш брат-геолог не терпит пустобрехов. А он справедливый человек. А о Шабалове помните?
– Смутно, водитель тягача в Хорейской экспедиции. Вот и все.
– А он вас уважал, считал честным человеком. У него открылась язва желудка, перенес сложную операцию. Сына его вы, конечно, не знаете. Так он после службы в армии подался в милицию, последние годы где-то следаком в Томиловской области. Слышал, порядочный мент. Вернее, он настоящий милиционер. Ментами я зову тех, кто поганит свой мундир, калеча судьбы невинных людей.
– А я никогда не мог даже предположить, что вы встанете в один ряд с похитителями и убийцами людей, включая детишек! Некогда Маньчук мне рассказывал о вас, что вы восхищаетесь Есениным, даже избранное возите с собой в поле. Было ведь такое?
– Про Есенина – да, любил этого русского поэта, – раздался голос человека, похожий на тембр голоса прежнего Раиса, с его интонациями. Помолчав, он продолжил:
– Вы, очевидно, не знакомы с историей терроризма в России. Почему люди берутся за оружие, гранаты? Они оказываются в их руках тогда, когда убеждаются, что существующую жестокую несправедливость власти не искореняют. Они отдают свои жизни за народ. Хотя так бывает и далеко не всегда. О, бежит время! Ну, прощайте, вряд ли когда свидимся. Мне родина, за которую я когда-то готов был отдать жизнь, не в радость, – голос Раиса дрогунул, с его щеки сбежала слеза.

  Стражин в полном недоумении ехал в электричке: он верил и не верил тому, что встретился с Раисом Мингатулиным. Это было так странно, так невероятно, как пригрезившийся сон наяву. У него не укладывалось в голове, что тот стал сообщником  бандитов, как звали тогда в России горцев-боевиков. Тяжёлым мельничным жерновом вращались мысли всю ту пору, пока ехал к своей станции, пока шел к домику отдыхающих. В комнатке расправился с консервами, припасенными с Мэнска, давясь, проглотил горячий чай с печеньем. Бухнулся в постель. Спустя несколько дней путевка закончилась, он вернулся домой, стараясь забыть нечаянную встречу с человеком, который представился ему Раисом Мингатулиным. Или, быть может, он и есть на самом деле тот самый Раис из далеких шестидесятых – восьмидесятых лет века минувшего? Того столетия, что внесло такую невообразимую сумятицу в жизнь россиян.
(продолжение  следует)