Ангел на одеяле

Посвящается памяти А.

Солнце пробивалось в окно сквозь сухие ветви старой виноградной лозы, раздвигало кованные решетки на окнах и проваливалось в комнату, нарезая ее на длинные полосы. В его первых лучах танцевала пыль, то поднимаясь к самому потолку, то опускаясь ниже. Половицы, нагревшиеся под красно-зелеными ковровыми дорожками, редко потрескивали отстающей от дерева краской. Законсервированный годами запах старого деревенского дома в пригороде столицы как экстракт многолетней истории семьи. Это только кажется, что сам дом – только гвозди да доски – неживое существо. Но здесь еще стоял покосившийся на один бок скрипучий зануда-шкаф, сохранивший местами следы прежнего лоска и заводской лакировки, который мог рассказать множество историй – забавных и не очень. Его тяжелая тень цеплялась за ворс ковра на стене, местами поеденного молью, и падала на стоящие напротив друга кровати с потертыми железными набалдашниками. Электронные часы на столе в очередной раз перемигнули зелеными цифрами и начали новый секундный отсчет.

С улицы доносились редкие в этот утренний час голоса прохожих, поджидающих первый автобус до города – остановка была рядом. Иногда их нарушал медный звон колокольчиков, повязанных на шею коров, да блеяние овец, спешащих по сельской дороге на выпас.

В комнате монотонно бурчал телевизор, накрытый накрахмаленной салфеткой, перебивая программу помехами. Легкий сквозняк, прошмыгнувший в комнату, приподнял на мгновение занавеску, что закрывала вход вместо двери и, запутавшись в паутине где-то в углу, затих. Осень давно перешагнула через порог этого старого деревенского дома, да так и замерла в ожидании ноябрьских холодов.

Тяжелый вдох-выдох, снова вдох. Ее сон был неглубок, да и выспалась она, пожалуй, за свои восемьдесят с лишним лет. Открыв глаза, пошевелила затекшей после сна рукой - кровь разогналась и неприятно покалывала несколько долгих секунд. Потом все прошло.

Грузно перевалившись на один бок, она взяла с табурета приготовленные дочерью с вечера таблетки и запила их водой – пару лет назад ее свалил инсульт, приковав к кровати. Тогда врач в больнице сказал, что еще очень повезло – парализовало только одну часть тела. И есть шанс – небольшой, но есть, что со временем все нормализуется - она сможет подниматься и даже ходить по дому. «Заниматься домашним хозяйством, я имею ввиду, куры, утки, огород – это вряд ли», - говорил он, стоя на пороге палаты, - «но вот передвигаться по дому – вполне. Конечно, если будете соблюдать лечение, распорядок и все такое. В общем, шанс есть». С этим шансом внутри она и продолжала жить. Очень хотела встать, очень хотела опять пойти – хотя бы до окна, чтобы отсюда, из комнаты, в которой навсегда поселился полумрак, наблюдать смену времен года – зима, весна, лето, осень и опять зима – хоть какое-то движение в ее остановившейся жизни. А что сейчас? Ах, да, - осень - листья с виноградной лозы во дворе уже совсем осыпались. Кажется, октябрь…

- Доброе утро, мама! – Дочь спала на соседней кровати и сейчас, проснувшись, наблюдала за ее медленными движениями. - Тебе приподнять подушки?

- Доброе утро! - Она грузно приподнялась на здоровом локте. – Да…

Когда ее хватил удар, дочь перебралась из города сюда, в деревенский дом. Даже вопроса такого не стояло – переезжать или нет – мать-то одна. Да и сама уже не молодая – не наездится туда-сюда каждый день. Вот так оставила все там, бывая теперь в квартире лишь наездами – базар сделать, цветы полить, с соседкой потрещать, когда совсем грустно станет. Да и, впрочем, было бы что оставлять – дети разъехались, нарожали внуков, вьют семейные гнезда – к себе зовут. А муж… да был ли он – муж? Что вспоминать о нем.

Откинув одеяло, дочь спустила ноги на прогретый лучами солнца пол, разогнав последние остатки сна. Подойдя к изголовью соседней кровати, ловкими движениями взбила и вновь подложила подушки под спину матери, чтобы было удобнее сидеть.

- Сделай погромче, - попросила та, - не пойму, о чем он бормочет. - На экране телевизора ведущий новостной программы зачитывал текст, внизу бежал подстрочник. – Опять что-то случилось что ли? Где мои очки? – Щурилась в телевизор и одновременно здоровой рукой, на ощупь, пыталась найти очки на придвинутом к кровати табурете.

- Ой, - дочь потянулась и зевнула, - сдались тебе эти новости. – Несколько раз нажала на пульте кнопку громкости. – Одно и то же. Умоюсь пойду, - и исчезла за занавеской. Дверь в ванной хлопнула, полилась вода.

Мысли отрывистые и короткие. Первое время она еще пыталась что-то вспоминать, копаться в памяти, находя «живые» моменты, но вскоре это стало лишь расстраивать ее. Слезы текли непроизвольно. Да так, что позабросила вскоре это занятие, переключившись на телевизор.

Наконец, очки, щелкнув пластиковыми дужками, прыгнули в руку. Она нацепила их себе на нос. Спешила, и от того очки сели неровно. «Ничего!», - подбодрила сама себя. Потяжелевшее тело уже плохо слушалось и не поддавалось на уговоры – рука дрожала, пришлось несколько раз выправлять оправу. Мучение одно! И пока она укрощала непослушные очки, на экране сменилась картинка – красочный рекламный блок заполнил эфир. Что нам до вас – «Твикс», «Сникерс» и «Марс»?

Секунды перещелкивали, картинка рябила. И она снова задремала, бессильно опустив здоровую руку на одеяло. Ее дыхание - тяжелое и прерывистое теннисным мячиком отскакивало от всех углов, путаясь потом в старом ворсе ковра. Дочь, заглянувшая за занавеску, приглушила телевизор и вышла из комнаты.

А потом вдруг все краски разом поблекли, побледнели, перемешавшись между собой. Очертания комнаты поплыли, теряя строгость точных линий и ее ослепил яркий свет, словно из окна бил мощный прожектор. Она даже прикрыла глаза здоровой рукой, защищаясь от него – так было ослепительно-больно. Вслед за этим был Голос. Голос был один – молодой и нежный. Он не говорил – он звучал! Его и не разобрать... Издалека волнами накатывал, плавно лился, и состоял, кажется, из желтых соцветий. И хоть он звучал по-разному, но это точно был один голос. Так странно прерванный сон.

Свет померк и она опустила руку от глаз – зеленые цифры часов на столе, работающий телевизор. И еще что-то рядом – незримое, но все-таки вполне ощутимое. Чем? Теми чувствами, что еще не успело парализовать, как твое старое тело. И все же что это? Кто-то второй, такой странный, сидящий на одеяле в ногах, с крыльями за спиной. В нем просто разливалось добро. А сейчас он смотрит на нее. Просто смотрит и улыбается. И молчит. Такое странное чувство. Почему? Потому что полная тишина вокруг – ни звука – даже телевизор, имеющий привычку непрерывно спорить и перебивать тоже вдруг замолчал. Такая звенящая прозрачная небесная тишина, оглушающая сильнее, чем самый громкий шум.

- Дочь! – Позвала она, и не узнала свой голос - совсем чужой, не ее – хриплый и глухой. – Дочь!

- Что мама? – Через несколько секунд она выглянула из-за импровизированной двери. С ее появлением морок совсем пропал, развеялся. Сколько это продолжалось – несколько мгновений или минут?

- Воды… воды попить принеси!

Дочь снова исчезла за занавеской, чтобы через минуту появиться со стаканом воды в руках.

- Спасибо! – Стакан приложила к губам и стала пить большими глотками. Тремор в руке, кажется, усилился – она чуть не разлила воду на себя. Что это было? Наверное, привиделось, или короткий сон – беспокойный и тревожный, более яркий, чем обычно – почти кошмар, почти явь. Она посмотрела на дочь.

- Скоро будем завтракать, я блины пеку. - Та ожидающе стояла рядом, готовая забрать пустую посуду.

- Да иди уже, а то сгорят твои блины. Потом заберешь.

Странно, и не то, чтобы плохо себя чувствовала – как всегда, и голова не кружилась, но видение было более, чем реально.

Она отставила стакан на табуретку.

- Лада, иди кушать, иди! – Во дворе дочь звала собаку, звеня мисками с едой. Наверное, та сейчас подбежала, радостно крутя хвостом. Щенка взяли совсем малым – отлучили от матери через две недели. «Ничего, быстрее привыкнет», - сказала дочь.

- Лада, иди скорее, моя радость! – И тут же, - тьфу ты, Лада, куда же лапами прямо в миску?! - Она улыбнулась. Так мало радостей осталось.

Через несколько минут из-за двери-занавески сначала появился мокрый нос, потом вся морда дворняги с открытой пастью из которой вываливался язык – иногда ей разрешали войти в дом перед уборкой, - но остановилась на пороге, нерешительно переминаясь с лапы на лапу. Потянула носом воздух и тут же исчезла из виду, кажется, побежала на кухню, мягко стуча когтями по деревянному полу.

За окном разгорался новый день, похожий на другие остальные как братья-близнецы. Они и вправду уже не отличались – только видом за окном: цветущий сад, потом пышущий зеленью виноград, позже падающие листья и снег – короткая зима. Потом все повторялось снова.

Звучание и свет опять заполнили комнату. Она вздрогнула от неожиданности. Очертания силуэта на одеяле в ногах проявились вновь: белая сутана, крылья, сложенные за спиной. Лицо? Лицо трудно разглядеть – нечеткое, как будто размытое. Теперь он, кажется, смотрел прямо на нее, и не говорил – нет, голос звучал в полной тишине. И снова от него исходило добро и спокойствие.

- Я не слышу!

Это спокойствие передалось и ей - не было ни волнения, ни переживаний.

- Я не слышу! – Повторила она и приложила палец к уху. – Вот ты.., - кажется, она начала раздражаться. – Не слышу я ничего!

Звучание состояло из множества голосов, которые повторяли друг за другом одно и то же, создавая бесконечный канон. А существо с крыльями улыбалось и беспрерывно шевелило губами.

Она поймала себя на том, что не спит, и даже незаметно ущипнула ухо, и тут же поморщилась – еще жива, еще чувствует боль. Звучание заполняло комнату, почти видимое, почти ощутимое, в котором был свет и радость – обычные, человеческие – большим цветком расцвели посередине комнаты. Те, что не успеваешь ощутить в беге жизни. Не сиюминутны они, а благи и вечны – в звучании явно выделился один голос, который вел остальные: "Исходив дорогу вдоль и поперек, пока искать новый путь".

Вдруг она поняла! Вот сейчас, в этот момент все и поняла. Хотела, было, крикнуть, позвать дочь, но голос застрял где-то глубоко внутри. И вот тут из этого радостного равновесия дернул ее своими цепкими когтями страх. Рука судорожно сжала простыню. Сердцебиение усилилось, отмеряя каждому удару лишь долю секунды. Вместе с этим голоса опять смешались в один, заполняя звуковым фоном комнату, постепенно теряя четкую последовательность музыкальных нот и превращаясь в девятый вал – из четкого канона в непоследовательную какофонию – хаотическое нагромождение. Постепенно прибавляя в громкости, переходя на форте* и почти срываясь в фортиссимо**. Ангел на одеяле лишь кивал головой. Потом медленно поднял правую руку ладонью вверх, сделал незаметное круговое движение и сжал кулак. Распухший до размеров комнаты звук оборвался на полуноте, словно попал в ловушку.

- Пора? – тихо спросила она.

- Нет, еще нет. – Он щелкнул пальцами, посмотрев на зеленый циферблат часов. – Еще есть время.

- Много?

- Достаточно!

- Я могу попрощаться? – Сердце отчетливо азбукой Морзе отбивало каждую букву.

- Зачем? Ты только расстроишь ее, - он кивнул головой в сторону кухни, откуда доносилось шипение масла и стук сковородки о плиту.

- Но если бы я знала, я бы это сделала раньше.

- Конечно, но ведь ты не знала. А сейчас не надо. Смотри, какой прекрасный день! – Солнце вошло в зенит и пригревало, освещая яркими лучами пожухшие черные ягоды винограда. Край тучи заглядывал в окно, а ветер гонял по двору осыпавшиеся листья, изредка поднимая их вверх и прибивая к стеклу. Они замирали на секунду, а потом, вновь подхваченные порывом, продолжали свой полет, скрываясь за рамой.

- Это же дочь! Мне нужно… - Она замолчала, подбирая самые правильные слова. - Мне необходимо! Понимаете?

Ангел промолчал, кажется, о чем-то раздумывая, потом махнул рукой, дескать, делай как знаешь. В то же мгновение комната приобрела знакомые очертания, утренняя хмарь растаяла без следа - цвета вернулись. Херувим, только что сидевший на одеяле, исчез.

- Дочь! – Позвала она хриплым голосом. Стук сковородок и шипение на кухне продолжалось, тянуло запахом свежеиспечённых блинов. Она промокнула горло водой. – Дочь!

- Да, мам! – Та выглянула из-за занавески и замерла в ожидании. – Чего?

И что она должна сказать ей сейчас? «Прости», «извини», «вот и все» или «прощай»?.. Или прочитать строгий материнский наказ? Ведь хотела попрощаться, сказать самые главные слова, но не получается? как-то не складывается. Где-то внутри себя она рыдала, сердце тянуло и разрывалось от боли. А, может быть, это все-таки привиделось, приснилось? И нет никого на одеяле, никто не сидит в ногах, не ждет ее последней минуты, и нет этих голосов, а тогда все это вообще не нужно и как-то глупо, по-детски.

- Воды… воды мне принеси еще. В горле совсем пересохло. – Она подала пустой стакан.

- Хорошо, мам. – Взяла посуду и вышла из комнаты. На кухне загудел кран – вода здесь течет прямо с гор – чистая и хрустально-прозрачная, обжигающая своим холодом. Можно пить так, сырой. Отсчитав обратно шаги по скрипящим половицам, дочь вновь появилась в дверном проеме с полным стаканом воды.

- Вот, держи! – Протянула ей.

- Спасибо, поставь пока на стул.

Та послушно отставила стакан.

- У меня блины горят. Больше ничего не надо? Я пойду?

- Знаешь… - Она перехватила руку дочери и ласково обвила ее своими старческими пальцами, как могла. – Знаешь, я не очень часто тебе это говорила… - она поправилась, - и говорю. Я люблю тебя, доченька! Очень люблю!

- Ну, что ты, мамочка, - она присела рядом с кроватью и обняла ее. – Я тоже тебя очень люблю! Что ты, моя родная, что ты?

- Все хорошо… - она помедлила, - все хорошо.

- Хорошо, мамочка, я пойду? А то блины сгорят.

- Да, иди.

- Я пойду. – Повторила она и быстро вышла из комнаты, пряча слезы – что-то растрогалась сегодня. И опять загремела посудой на кухне. «А то так бы и проплакали как две дуры – одна старая, другая помоложе, но тоже старая», - она всегда была честна перед собой.

За окном раздался гул подъезжающего автобуса, на другой стороне улицы процокал копытами ишак, тянущий за собой скрипучую арбу, во дворе залаяла собака – наступивший день наполнялся новыми звуками. Все как всегда наполнено меланхоличным настроением. Стрелка кухонных часов перешагнула на минуту вперед, секундная побежала по новому кругу.

Телевизор в комнате опять дал сбой – картинка на экране вдруг пропала и запестрил черно-белый снег помех в противоположность разноцветной осени.

- Пожалуй, так даже лучше, - нет, не привиделось ей. Призрачные очертания ангела вновь возникли на фоне окна. – Любовь – все с нее начинается и все ею же и заканчивается. Слишком мало ее стало вокруг.

Он разжал кулак и комната опять наполнилась звуками из ниоткуда – старые, молодые, детские голоса. Сначала тихо, потом громче, но не разобрать в этом шуме что они говорили. Белые барашки волн уже бились в окно – откуда здесь океан? Разбивались об окно и открытую форточку, превращаясь в солнечные брызги.

- Пора! – только и сказал он.

- Пора? – только и смогла прошептать она.

- Время пришло.

- Время пришло. – Повторила она.

Ангел протянул к ней руку. Она подняла свою здоровую и нерешительно двинула ему навстречу, медленно и неуверенно. Когда их пальцы встретились, она вдруг ощутила бесконечную легкость, такую, какая была, наверное, только в детстве. Это придало ей некоторой решимости. Всем своим изможденным, больным телом она потянулась к нему, неожиданно понимая, что никаких мучений оно больше не доставляет. Как будто кожу скинула, и ощутила, как это хорошо! Еще немного напряглась и даже сумела встать с кровати, что не позволяло сделать тяжелое тело уже несколько лет подряд. Поднялась и подошла к окну, как мечтала раньше. А там уже танцевал разноцветный хоровод осенних листьев, создавая бесконечно-уходящий вдаль туннель, где в конце бил яркий свет, столь слепящий, что ненароком приходилось щуриться.

- Идем! – Ангел расправил крылья.

Она встала на подоконник и сделала шаг, незаметно минуя оконное стекло. Листья зашуршали под ногами – красные, желтые, зеленые, иные, невероятно странных цветов и оттенков. С каждым шагом они осыпались за ее спиной.

Если бы кто-нибудь выглянул сейчас в то окно, то увидел бы странную дорожку из опавших листьев, что вела через весь сад к забору, пересекая его и дальше по улице. Путь, по которому она уходила.

А там, в комнате, в доме, ведущем свою историю со дня ее рождения, безжизненное тело тяжело завалилось на один бок и так осталось недвижимым лежать на кровати. И даже зануда-шкаф промолчал теперь. Бесцветная рябь в телевизоре вновь сменилась на очередную эфирную картинку, а зеленые цифры электронных часов погасли навсегда, превратив их экран в бесполезный черный прямоугольник.

*Форте (от итал. forte) – место в музыкальном произведении, требующее громкого, сильного звучания голоса или инструмента

**Фортиссимо (от итал. fortissimo) – еще громче и сильнее, чем форте

Июль, 2016