Финтифлюшка

Из серии рецензий на произведение "Я всегда была уверена, что главное для женщины..." (Малярша).





Иду я однажды со склада, несу корзины для поросят. У свиноматки Машки опорос приближается, и вдруг слышу за спиной незнакомый голос:

– Девушка, как вы считаете, вот если над дверью заложить розовый десюдепорт с зелеными каннелюрами, а сверху пристроить зинкурат с пандусом, это не утяжелит общий восьмерик?

Я поначалу испугалась, плечами дернула. Может, думаю, у меня бретельки от лифчика вылезли?

– Чего? – а сама прикидываю, восьмерик кого хош утяжелит. Помню моему первому муженьку семерик общего дали. Отмотал и помер.

– Вот и я думаю, зачем свиньям десюдепорт? – слегка наклоняя голову, мужчина представился,– Эраст Арчибальдович Лебедев-Кумач.

– Да ладно! – мне стало смешно.

– Честно,– Арчибальдыч приспустил брюки.

Ярко-красный цвет атласных семейников меня немного смутил:

– Верю, верю,– и, увидев, что Эраст не останавливается, приблизилась и резко дернула портки вверх,– ну, не здесь же, ей Богу!

Мужчина, кстати, очень интересный, килограмм на сорок потянет. Глазенки маленькие, как у Роськи – поросенка моего любимого. Над губой тоненькая полоска усов. Там, где у меня рука на брюках остановилась, побежало что-то. Видать, понравилась!

– Камила,– и смотрю ему в глаза бесстыжие,– или тебе Сюзанна больше нравится?
Глазенки забегали, руки сорочку поправляют, ботинки в навозе, а вокруг…

Коровьи возгласы будоражат сознание, греет слух изысканностью форм поросячий визг, сочатся волшебными ароматами, заставляя замирать сердца всей свинофермы, кучи невывезенного дерьма! В общем всё то, от чего порядочных людей блевать тянет, а у деревенских душа разворачивается!

– Вы и есть тот самый архитектор, который из нашего свинарника дворец хочет отгрохать?

– Именно, Сюзанночка,– и смотрит, подлец, сквозь спецовку, аж спина зачесалась.– Не просто дворец, а свинарец с финтифлюшками. Я по ним специалист. 

– То-то я смотрю, исхудал весь,– и хлопнула рукой по фартуку. На моей мозолистой ладони вяло шевелила лапками жирная муха.– Всё у вас не по-людски, и сюдепорны ваши, и финти… тьфу ты срам какой. Этих шлюшек везде хватает. Зина,– я протянула Кумачу руку.

Сбив щелчком с ладони повисшее на кишке насекомое, он нежно пожал мне три пальца. А чо? Што смог обхватить, то и пожал.

– Разве такие специалисты есть? – не верю такому счастью.

– А як же,– Эраст присвистнул,– я беру какой-нибудь сарай и начинаю навешивать на него малые архитектурные формы.

– За малые формы ничего не могу сказать,– и как бы невзначай отклячиваю левое полужопие,– сами видите, Бог формами не обидел.

– Финтифлюшки такой лепнине были бы рады,– пробуя на прочность девичью крепость, Эраст решил зайти с другого боку.– Вы слышали что-нибудь о барокко?

– Слышала, но не нравится,– чую, на вшивость проверяет. Думает, ежели деревенская, то и в политике ни бум-бум.

– А что именно не нравится?

– Фамилия евоная! Сразу Степку ветеринара вспомнила, когда он о БАМе рассказывал! Год не просыхал, такой же черный стал, как ваш баракка.

– Милая Сюзанна, да вы не поняли. Я хотел поговорить о стилях, готике и рококо.

– Нет, дорогой Эраст Арчибальдович, всё мне понятно. Скажу вам как на духу, с рококо завязала. И без него ж…па отваливается. А о готике… Чего ж не поговорить об этой твари. Кастрировала его давеча. Успокоился нынче и ссаки не так воняют.

– Бог с ними, со стилями,– у Эраста покраснело лицо,– вы мне понравились. Давайте посидим в каком-нибудь ресторане. Вот у нас в Питере на Васильевском меню императорской кухни и вековые традиции…

– Чудно как-то и кабак ваш, и кухня царская. Не доросли мы до излишеств столичных: из ресторанов у нас два покосившихся столика в сельмаге, а из вековых традиций только месячные.

Сказала, а про себя думаю: с одной стороны неплохо было бы в парикмахерскую сходить, и шмотья для ресторана прикупить. С другой, что мне стричь? Если только махор на лобке. Так это я и сама смогу. А в лабаз можно и в сарафане сходить. 

– Так вы согласны?

– Это вы уж как хотите,– а сама вижу, как эта финтифлюшка Нинка вокруг нашего столика вертится. Ля-ля, лю-ля, трюфеля с котлетой. Сучка крашена!

Пришла домой, воды вскипятила, в тазик встала. Смотрю на себя, и налюбоваться не могу. Весло мне в руки, и хоть в парке становись! В передаче какой-то говорили, что мужчину в нас привлекает тайна. Ему интересно, заглянув за кулисы женщины, увидеть загадку. Вот только где эти кулисы, мать их? Куда ни гляну, одно сало!

Села на табуретку. Одна она меня любит. Шляпку от гвоздя забить некому.
Главное в женщине фантазия! Взяла паяльник, бигуди и давай фантазировать. Первым делом распустила косички подмышкой. Они мне по колено. Накрутила на бигуди. Хотела высушить, да вспомнила, фен куме отдала. То ли она индюков палить собралась, то ли кума.

Наматываю пук волос на большой палец ноги и натягиваю. Тело гудит, как тетива. Живот, словно дека виолончели. Мухи кактус облепили. Мне бы сейчас смычок, как жахнула бы на волосянке полонез, Огинский в гробу бы перевернулся.

Поздно! Дзинь, дзинь – начинают рваться волосинки. Как я теперь понимаю Паганини. Сторож Семеныч говорит, у меня кальция не хватает. Надо как олени лизать что-то на три буквы. Я уж на все буквы перелизала, не помогает.
   
Отбрасываю отрезанную косу ногой. Красивая обнаженная женщина с первого раза попадает волосяным клубком в таз! Жаль меня не видит наша сборная по футболу.

Такое ощущение, что я пьяна! Открыла холодильник, и действительно: бутылка самогона наполовину пуста и вымя надкусано! На куске вареных желез мой прикус, без передних резцов. А помада откуда? Это я, наверное, сырую печень сперва откушала. Когда успела? Правильно говорили бывшие супруги: со мной ни выпить, ни пожрать, везде первая.

Вспомнила сериал про гейш. Намазала рыло медом, посыпала мукой. К заднице подушку привязала. Чего-то не хватает! Ага, залезла в пододеяльник. Не дама, а постельные принадлежности.

У меня и без подушки корма что надо! Оба муженька, земля им пухом, за ней, как за каменной стеной жили. Всандалят, бывало, стакан первача, занюхают булками и спят неделю сражёны запахом любови!

На следующий день повыпендриваться решила. Пошла к завхозу за каской. Митрофаныч как увидел меня, так за сердце схватился. Думал старуха евоная с того свету за ним пришла. Вместо каски кастрюлю пришлось надеть.

Небо хмурится, того гляди дождь пойдет – и хана моему макияжу. Пока навозную кучу огибала, слышу голос:

– Я вас, Зина, в кастрюле не узнал, только по фигуре угадал.

– Что же в моей фигуре необычного? – а у самой грудь колесом пышет, приятно слышать лестное про своё тело. Оно у меня сбитое, устойчивое. Если встала на дороге, только бульдозером сдвинуть можно.

Одежда, опять же, сидит как влитая. Залезла в блузу – донашиваю, пока докторица скальпелем не срежет. Да и мужчинам нравятся крепкие женщины. Чтобы всё было пригнано, сколочено, отстругано, чтоб потом самому этим не заниматься. На какой бок меня ни опрокинь – хоть сиди, хоть стой, хоть падай. Можно и кружку пива поставить – не разольется!

– Снимите кастрюльку, Зина,– руки у Эрастушки жилистые, цепкие. Одной к кастрюле тянется, другой, словно случайно, по плечику водит. А в котелке видать капуста прокисла, воняет, мочи нет.– Давайте сходим в боулинг-клуб,– лоб у Эраста вспотел, на глазу веко задергалось,– шары покатаем.

– В нашем клубе действительно шаром покати: два стула, стакан и Ильич в кепке,– игриво замечаю, затем одумываюсь, гляжу на свои бидоны, ну пусть, думаю, покатает. Заодно посмотрю, какой из него шаровик.

– Зина, у вас прелестный макияж! – Эраст все-таки стягивает с меня кастрюльку.

– Обычный,– теперь краснею я и освобождаю глаз от пластов муки с мёдом,– попробуйте.– Сую ему в рот липкий шарик.

Так интересно, схватил мой палец как поросенок и давай его сосать, причмокивая. Задрала ему игриво кончик носа – ну вылитый пятачок!

Побежала домой. Ополоснулась, накинула сарафан, порванные босоножки притянула к стопе веревкой, съела горсть замоченного гороху и на выход.
С горохом это я не подумав. Весь вечер живот пучило, терпела. Не пёрнешь ведь на первом свидании.

Не дошли до клуба. У ближайшего сеновала захромал. Взяла его на руки как теленочка. Припал к сиське, думала, сосок откусит. На дороге после Кировца колея по колено, грязь. У Никодима собаки лают. Нинкина корова в лопухах серит. Несу его к амбару, а у самой сердце замирает. Господи, наконец и на моей улице праздник!

– Зиночка, милая, может, ко мне пойдем? Председатель комнату с раскладушкой в сельсовете выделил.

– Неужели дожила до таких слов? – я сильнее прижала голову любимого к груди.– Миленький ты мой, какая раскладушка? Меня батут олимпийский не выдерживает!

– Ну и что? – донеслось из сарафана.– Твоя кожа такая прозрачная, что делает тебя беззащитной, а неописуемые изгибы тела и красота привносят в мою душу страдание и боль, что не смогу уберечь себя от безответного чувства, не идя на новые жертвы.

– Как сказал, стервец!

Не могла я остаться равнодушной к словам, впивающимся страстными поцелуями в открытое девичье сердце!

В душной комнате пахло брагой и кошачьей мочой. Ритмичный стук ходиков заглушал бившийся о стекло огромный слепень. На железной кровати горкой лежали подушки. С коврика на стене испуганно смотрели олени.

Оценивающе оглядев супружеское ложе, Эраст потрогал рессоры:

– Москвичевские?

– Нет, москвичевские не выдержали. Валерка от УАЗика приварил.

После страстной двухчасовой близости Зина сидела на табурете, с восторгом ощущая, как по ляжкам струился пот. Встреча с удивительным человеком вытеснила из сердца всё: свиноферму, рваные босоножки, кислый запах всей её жизни.

Она смотрела в кинескоп выключенного телевизора и видела в темном пространстве квадрата отражение своего счастливого лица. Накрытый узорчатой салфеткой ящик стал для Зинаиды давним другом. После похорон первого мужа она по ночам часто делилась с ним сокровенным. И вот теперь ящик смотрел на её счастье залапанным пальцами взором и улыбался Зининой улыбкой.

– Валя,– робко донеслось из-под простыни.

 Прогремел гром. Зашатались бревенчатые стены. Мигнул фонарь у сельсовета. Позеленели красные кровяные тельца. 

– Какая еще Валя, учетчица? – гора мышц, словно оплавленная свеча, была обвешана сползавшей лавой жира. Душу рвала на части горькая бабская доля.

– Валентина Изольдовна Сухово-Кобылина, моя жена,– Эраст смотрел на меня, как только что прозревший поросенок.

В его открывшихся глазах, будто змеи Горгоны, ползали красные черви. Кусочки гноя сиротливо нежились в соленых водах слезного канала. В двух местах сломалась полоска усов. Синий от подкрашенного самогона язык выглядывал из бездонного рта. Во избежание физической и психологической травмы кот, натянув на голову зимнюю шапку, спрятался в подвале.

Стала одеваться. Ходила, искала колготки, юбку. Потом вспомнила, я ж с пятого класса в них не влезаю! Пришлось натягивать пододеяльник.

Оставшаяся ночь безрезультатно прошла в поисках кота. Пришлось обломать рога соседскому козлу. За один присест съела всю консервацию на зиму.

 Через два дня на фасаде свинарника, как на носу трехпарусного гелиона, летал влюбленный ангел.

– Нравится? – за спиной раздался знакомый голос.

– Что нравится?

– Ангел,– улыбка предавшего мужчины давила на волю,– у него даже волосы как у тебя.

Под крылышками ангелочка пробивалась трехдневная щетина.

– А нельзя было сделать такого же, только без крыльев?

– Зинуля, Зиночка, Зинаиданька,– на моих плечах лежали влажные руки Эраста,– я архитектор малых форм, понимаешь? Финтифлюшка – моё призвание, мой талант, мой гений! А ты большая! У меня на тебя гипса не хватит!

Задрожали зубы. Рвалась на волю скопившаяся за ночь слюна. Чтобы разгрузить мышцы плечевого пояса, глаза искали ядро:

– Слышь, ты, гений малых тазобедренных суставов.– я себя не узнавала.– Забирай свою финтифлюшку и проваливай.

На следующий день вместо летучего поганца кум Зинаиды Михайловны прибивал над воротами голову кабана, добытого прошлой осенью.

Всякий раз, когда Зина заходила в свинарник, отделенная от туловища голова клыкастого вепря напоминала ей о неразделенной люби.

– Михалыч,– попросила как-то Зинаида кума,– ежели мы ему крылья обломали, то прилепи к энтой башке хоть перламутровые пуговицы, что ли. Всё радостней будет.

Корректорская правка – Галина Заплатина.