Любовь Матери

Вязание. Любовь моей матери была в вязании. В этой любви я выросла. Среди ниток, клубков, спиц и крючков.

Мама меня и себя обвязывала- окутывала плотными, теплыми, искусными объятиями свитеров. Они были всякими- цветными, узорчатыми, пушыстими и колючими, но всегда плотными, словно бронежилеты, обереги. Мама вязала часами напролет, схоронившись среди нитей и шерсти от невзгод своей непутевой жизни. Да, вязание было ее убежищем не только от жизни и себя самой, но и от меня. Она вывязывала свои мысли, тревоги, страхи и печаль в сложные узоры и мотивы. Моей же участью было мотать и перематывать нитки- готовить пряжу. И я жутко это не терпела.

Мама обкладывалась мотками со всех сторон как баррикадой и уходила в вязание, а я так и не научилась вязать рядом со своей мамой-рукодельницей. Все её вечера были в молчаливой вязальной молитве- ее беседе наедине с самой собой, а может быть с Богом. Это был её процесс и терапия.

Я очень не любила огромные мешки всех этих клубков шерсти, копившихся на будущие проекты. Они так и остались недовязянными- непровязанными нитями жизненных потрясений и непрожитых эмоций, невоплощённых замыслов, чувств и идей, ибо в кой-то момент мама перстала- ныли и затекали тупой болью шея и руки, как никак сказывалось неподвижное сидение в склоненной над вязкой позе, а может на какое-то время она удовлетворила свою потребность упорядочивать жизнь после смерти.

Это было ее заботой и воспитанием- держать меня в тепле свитеров, связанных ее руками, обвязанной нитями ее мыслей, одиночества, ее грузом жизни. Долгие школьные годы я надевала свитера поверх школьной одежды, особенно согревавшие в сезон холодов. Я носила эти рукоделия как модель и так выносила горе из дому.
 
Она вязала, порола, перевязывала- переделывала порчу и в жизни тоже- позволяя себе ошибаться, безопасно, и начинать задуманное заново. Так она рождала своих махровых детей- непорочными… Создавала себе занятие, работу, заполняя пустоту голодной и одинокой жизни, трансформируя нити в искусное творчество.

 
Этим летом я виделa ее во сне, в нашем родовом доме; это были поминки с какой-то усопшей прародительницей. Гроб стоял в комнате, а мама лежала на ложе рядом в ритуальном поминании и казалось, что неживая старушка дышит на фоне моей мамы, словно одна дышала за счет другой… Я избегала рассматривать старушку, но заметила ее лицо и руки с пальцами как-будто зеленовато нефритовыми или мутно хрустальными. Мама всегда стыдилась своиx грубоватых, негибких рук и до сих пор прячет на людях под полой.
А ведь это могла быть жизнь моей мамы, мертво прожитая, с нефритово-хрустальными пальцами, которые она облагородила тяжелым трудом и вязанием, но так и не полюбила их. Не полюбила себя. Стыдно...

Ей руки надо целовать еще при жизни.

Передай-ка моток в мои руки, мама, я вновь поведу эту нить.
Вернулось то время, чтобы сесть с тобой рядом и на сей раз плести в четыре руки.