Ревность. Попытка стилизации под нуар. Часть 4-4

Этот коридор словно готовил меня к чему-то. Потрясению, шоку, ужасу. Я слышал звуки, я чувствовал их вибрацию в стенах, я чувствовал, что час расплаты приближается. Я шел вперед.
По бокам оставались закрытые двери. Мне был не интересен их мирок. Меня интересовала Дверь, за которой скрывается мой враг. Он еще не знал о любезно отведенной ему роли. И он, клянусь, очень скоро узнает об этом.
Не знаю, как я определил, что дверь справа от меня именно та, которая нужна мне. Я шел, быть может, по слуху. А может быть, во мне проснулась спавшая до сих пор интуиция. Хотя, скорее всего, я понял это лишь по тому, что дверь эта была ярче всего освещена изнутри. Свет буквально сочился липким варевом. И, действительно, был запах. Такой же липкий, едкий, обкладывающий нёбо. И я понял – Куратор там. Тамара тоже там. Я чувствовал ее запах. Я мог узнать этот запах из тысячи других.
Правильно рассчитанный удар ноги. Дверь слетает с петель. И я на секунду слепну от яркого света. Это не свечи и не факелы. Это обычные лампы дневного света. Да и комната в целом была обставлена не так, как я представлял себе. Не так, как себе представляли сотни тысяч людей из тех, кто вообще думал о «Ревнителях раболепия». Она была шикарна. Она была помпезна. Она была отвратительна. Так, наверно, выглядят спальни цыганских баронов: лепнина, позолота, кристаллы Сваровски. Не только яркие лампы слепили глаза, но и этот напускной чрезмерный показной шик. Едва ли Куратор любовался всем этим великолепием единолично. Гости здесь бывали и не раз.
Дальнейшее я помню достаточно смутно. Словно находишься на танцполе, где стробоскоп выхватывает судорожно из темноты дергающиеся тела.
Я вижу Куратора. Я знаю, что это он. Никаких капюшонов, балахонов, вериг. Банный халат, тапочки, на шее (вероятно, купался с нею же) широченная золотая цепь. Такой себе хрестоматийный гангстер 90-х годов, но только на отдыхе дома. Лысый. Худой. Страшный, словно стервятник. Клюет, словно не замечая меня, что-то с тарелочки.
Тарелочку держит голая девушка. Кроме Куратора в комнате все голые. И все идеальные. Специально подобранные образцы красоты. Тот парнишка, что остался наверху умирать – чудовищное чудовище в сравнении с ними. Этих выбирали изощренно, с чувством, растягивая удовольствие. Тех не выбирали вовсе: приходили сами, оставались навсегда, причем навсегда наступало через годик-другой. Эти стали любимыми игрушками (интересно, сколько таких?) босса. И остаются ими до тех пор, пока не надоедят.
Помутнение.
Я вижу, что Куратор смотрит на меня. Во взгляде нет удивления. Нет опасения. Нет страха. Во взгляде пустота. И я понимаю, что наркотики делают свое дело. Никакой охраны – только голые истуканы.
Помутнение.
Впрочем, почему истуканы? Я вижу Тамару. Они лежит на полу перед Куратором и лижет его ноги. Это какое-то странное удовольствие. Причем и для Куратора, и для Тамары. Она упивается процессом. Она занята настолько, что не слышит и не видит ничего вокруг. Впрочем, это тоже наркотики.
Помутнение.
Тамара удивленно смотрит на меня. Она узнала меня. С губ готово сорваться «Отец!» Да, она называет меня отцом. С тех пор, как я выкрал ее из роддома, она не видела больше мужчин. Только я и прочие. Она называла меня так, они называли меня так. Я был их Отцом, кормил их, любил их, наказывал их. Я убивал их. Они были моей собственностью. И Куратор покусился на одну ее составную часть. Самую драгоценную. Самую нежную.
Тамара оторвалась от ног Куратора. Они был красными, огромными, пульсирующими притекшей кровью. Они были словно чужими для этого довольно субтильного тела. «Какое-то воспаление» - подумал я. И вновь посмотрел в глаза ублюдка.
Помутнение.
Его глаза ничего не говорили мне. Его глаза ничего не видели. Его мозг, судя по всему, пребывал в ином месте. Обнаженные фигуры вокруг заволновались. Послышался шепот. И только это немного вывело Куратора из комы. «Кто ты?» - спросил он. Я ничего не сказал ему. Я выстрелил прямо в его гнусную рожу. Мгновенная смерть. Никаких мучений, а я так хотел их. Но теперь у меня в голове всплывали совсем иные картины: я наказываю Тамару за непослушание. Она осмелилась сбежать от меня. Она осмелилась уйти. Я хватаю ее невесомое тело, и она не сопротивляется. Она смирилась со своей участью. Когда я вернусь домой, в свое уютное логово, я убью одну из прочих. Просто так, из злости. Я не могу убить Тамару, потому что через пять лет она станет матерью моего сына. У меня на нее планы. А прочие… У них совсем иные цели. У них совсем иные истории.