Сказка про лес

В каждом лесу есть свой хозяин. Часто – это медведь, но бывает так, что и заяц. Кто угодно. Поэтому и говорят, волчий лес, или лисий. Даже жук-короед в ином лесу может хозяином оказаться. И у каждого хозяина есть свои слуги. Чудовища в ночи. Сонмы бесплотных духов, скрипящих в гнутых ветвях, или мерцающих в папоротнике золотыми огоньками. Капельки росы, говорящие чудесными, стеклянными голосами. И те, кто хранит в себе множество легенд и воспоминаний, так же, как каждая тропа хранит в своей памяти следы всех прошедших по ней людей и животных. Тепло чужих, и уже далеких ног, ушедшее в землю через кожу, шерсть или резиновую подошву, оставленное в камнях или опавших листьях. Память леса богата, непредсказуема, и возвращаясь спустя много лет в места своего детства, непременно сталкиваешься с теми, кто когда-то не давал спать по ночам, и находил тебя, маленького и беззащитного, в твоей неспокойной постели. Ночные чудища всегда узнают своих воспитанников, и никогда их не бросают, а ждут, как старые и заботливые родители. Только нужно помнить места, нужно знать, куда возвращаться. Например, ленивый пруд, с чернеющим омутом, перечеркнутый бетонной плитой моста, весь заросший крапивой. Когда-то в этот пруд угодил безымянный немецкий снаряд, отсюда и омут. Он зовет тебя так же, как в детстве, и даже запахи, давным-давно уже позабытые, возвращаются обратно, чтобы напомнить тебе, преуспевающему мужу в усах, с раздраженной частым шампанским печенью, из каких штанишек ты вышел и где твоя колыбель. Не говоря уже о тех руках, которые тебя качали, и той груди, что вскормила. И вот ты вновь окружен теми же призраками, пристально глядящими в затылок. И все те же старые звезды, та же медведица, да и ты, оказывается, все тот же. Столько мест сменил, столько лиц перетерлось, а сам как железный столб, вокруг которого все провертелось, и ничего не жалко. Одного только времени не вернуть, а об остальном и жалеть-то нечего. Да только хозяина леса, старую крысу, все это не сильно волнует. Его память насчитывает многие тысячелетия, и с такими как ты ему и поговорить-то не о чем. И бродит этот зверь, и несет на спине Лешего, и роет себе самые глубокие норы на той стороне реки. И узнать его среди прочих - никогда не узнаешь, если Лешего увидеть не можешь. А тот, кто Лешего видит, тому и сам зверь не нужен, да и жизнь его никогда уже прежней не будет. Все на излом окажется. Таков закон леса. Один раз утопший в его зелени, обязательно вернется вновь, чтобы вырвать из его змеиных корней оставленную частичку своей души, надежно спрятанную маленькими коварными феями, со скрюченными носами. И маленькими коготками. И прячутся эти феи в дубовых листочках, и на солнцестояние можно желание им загадать, кору медом обпачкать. А еще есть люди, живущие на болоте. Маленькие горбатые оборотни, мастера маскировки. Они бесшумно следуют за грибниками, крадут и воспитывают их детей, потому что сами рожать не могут. Их женщины очень маленькие и сразу умирают при самых незначительных родах. А женщин надо беречь, ведь только они умеют дать болотным людям немного тепла и ласки. Ровно столько, сколько надо, чтобы не сжечь их кожу, и не распалить в сердце тоску, от которой болотные люди, так же, умирают. А если у болота стоит деревня, то там наверняка есть человек-свинья. Раньше так не было, но теперь так. Поэтому человек-свинья ходит в солдатской шинели старого образца, с мешком за спиной. Он – один из самых загадочных лесных персонажей, и про него нам почти ничего не известно, кроме того, что по ночам он заходит во дворы и заглядывает в окна, прижавшись к стеклу пятачком. Если увидеть его ночью в окне и сразу перевернуться на другой бок, то можно мгновенно заснуть. И сны, следующим утром, полезнее всего сразу в тетрадь записать – авось, когда-нибудь да пригодятся. А чего он на самом деле хочет – никто того пока и не знает. Так вот, есть в лесах и те, кто привязывает камни к ногам утопающих. У них треугольные мордочки и мохнатые губы. А в Сибири раньше водились русалки с черными хвостами, так мужики их стреляли и ели. А потом ходили парализованные всю жизнь и жаловались. Так что лучше не стрелять в непонятных существ, и, тем более, не есть, и уж если есть, то никак не на голодный желудок. Лучше сделать вид, что не видишь, как этому учат в школе. Если ты, конечно, не цыган, не старая бабка, и не кто-нибудь еще в этом стиле. Тогда уже пиняй сам на свою хрустальную ногу. Или на кресты в ладонях. Лес-то все равно возьмет, что ему нужно. А ты все равно вернешься. Ибо ты - такая же часть леса, как и папоротник, и племя людей на болоте. Не говоря уже о болотном торфе и человеческих костях. Ведь на каждом сотом гектаре добротного, хорошего леса припрятан настоящий человеческий череп, зарыт глубоко под землю и защищен специальным ритуалом. Обычно над таким местом растет одинокая осина, или сосна, или еще что, из чего делают тюрьмы для душ. И ходит, привязанный к этому дереву тоненькой ниткой, невидимый трехметровый раб. И за порядком смотрит. И дни служения считает. А когда до конца досчитает, так и череп сгниет уже весь, а волкодлаки тебя вместо него поставят, в трех соснах заплутавшего, и голову твою беспечную с плечей кожаных снимут. Вот тогда-то со всеми и познакомишься, пока все сроки отмашешь. И пруд свой с омутом вспомнишь, и скрипучие половицы, и тени в одежде, в которых черти пляшут. И все тогда на места свои станет, и все обернется иначе. Да только время уже назад не вернешь, а так – ничего не жалко. Вот бегал мальчик во дворе, играл с гусятами. Кинул в бочку поплавать – все утопли. А мамка плачет – такие хорошие гусята утопли! Рыдает, заливается. И бабка к ней приходит. Мол, чего плачешь? Нельзя из-за мелочей так плакать. Гусят-то жалко? А ведь сколько наплачешь, столько и уплатишь. А она все рыдает. А через неделю и мальчик ее утоп. В пруду с черным омутом. Так и поныне там. Так что, ничего не жалко.