Приморский парк - 98

               
 Туманен день.… На веерные пальмы
 спустился иней и, искрясь, заснул.
 Подолгу напряжённо смотрим в даль мы,
 где, как мираж, мерещится Стамбул.
 И Чехов, ногу на ногу закинув,
 сидит и смотрит тоже в эту даль.
 Здесь всё сейчас располагает к сплину –
 и тишь аллей, и волн литая сталь,
 и теннисные корты без спортсменов,
 и тир закрытый, и в плюще стена,
 Алеппская сосна с опасным креном,
 чья крона вся на юг наклонена.
 Зачем сейчас печально так и странно
 вдруг вспомнилось средь зимней маеты,
 как полыхали здесь на клумбах канны
 и как смеялась беззаботно ты?
 От дней счастливых только и осталась
 вот эта грустная и скромная краса.
 И Чехов вдруг вздохнул –
 иль показалось? –
 полуприкрыв усталые глаза.
 У колоннады белой, где ступеньки,
 гоняет ветер листья вдоль стены,
 как будто обесцененные деньги
 и продталоны рухнувшей страны.
 Ах, ветер, для чего, ответь, изъял ты
 валюту эту? И шумишь при том?..
 Выходит в море теплоход из Ялты,
 взбираясь на волну за маяком.
 И долго за кормою теплохода
 несутся чайки из последних сил.
 Зима – это инфляция природы,
 в которой кризис года наступил.
 С вершин далёких,
 как в неверной призме,
 ползёт, сгущаясь, предвечерний свет.
 Наверно, Чехов знает что-то в жизни,
 на что ещё я не нашёл ответ.
 Иначе для чего брожу, тоскуя,
 опять я здесь почти на склоне дня,
 и ветками качает скорбно туя,
 как будто упрекает в чём меня?..
 Не знаю, только горько мне и сладко
 смотреть через поникшие кусты
 на летнюю пустую танцплощадку
 и зимние невзрачные цветы.
 Продрогших лип так жалко кипарисам!
 Но что, увы, поделать? Как прожить?
 Приморский парк норд-остами пронизан
 за ласку летних бризов, может быть.
 Ливанский кедр – величественный, броский,
 ни с чем не спутать контуров его!
 И всё-таки не зря растут берёзки
 от Чехова в двух-трёх шагах всего.
 Здесь, несмотря на южные экзоты,
 на грецкие орехи и миндаль,
 не отпускают русские заботы
 и русская щемящая печаль.
 Не отпускают…
 Хоть скрываем смехом
 мы часто наши чувства от других…
 Наверно, Чехов потому и Чехов,
 что, как никто, мог рассказать о них…
 Ах, сплин, зачем, непрошенный, прилип ты
 и лезешь в душу тайно, точно вор?
 Когда-то здесь шумели эвкалипты –
 сгубили их мороз и ветры с гор…
 Почти не встретишь в день такой прохожих.
 Курзал закрыт. Давно стоит пустой.
 Наверно, Чехов понимает тоже,
 как одиноко на душе зимой.
 И даже тихой музыки обрывки
 странны сейчас. Изодран бара тент.
 Срывает ветер с волн бегущих гривки
 и, как позёмку, сносит их в момент…
 Так сильно здесь волнует неизвестность
 грядущих бед, потерь, свершений, слов!
 Я знаю, Чехов любит эту местность
 и чувствует взаимную любовь.
 Иначе чем вы сами объясните
 присутствие его и взгляд прямой,
 исполненный печали и открытий
 и как бы наблюдающий за мной?

13-12-1996