На госпитальной койке

Сижу на корточках, спустив галифе с кальсонами и подобрав полы шинели. Мну в руках газету, пачкаю подтаявший мартовский снег жидкими фекалиями в темной подворотне города Бийска. Его еще воротами Горного Алтая называют. Через эти ворота я с десятком груженых военных машин примерно раз в неделю выезжаю в тот самый Горный Алтай по Чуйскому тракту. Сижу и думаю, откуда этот понос  появился.
  Вчера взял попутчика, интеллигентного на вид мужчину средних лет. Появился он странно: стоял вдалеке от населенных пунктов, на повороте дороги, в черном помятом костюме и почему-то не мерз. Везли его километров триста, а он время от времени доставал из черного кожаного портфеля полулитровую бутылку, отхлебывал и предлагал мне попробовать:
  - Наша, Алтайская черноплодная рябина, -  задушевно говорил он, причмокивая  губами и вытирая их рукавом, - такого вина больше нигде нет.
   Я, конечно, отказывался – негоже офицеру в пьяном виде солдатами командовать. Хотя противоположных примеров за полтора года службы видел предостаточно.
В Бийск въехали вечером. Впереди два нерабочих мартовских дня. Нам бы скорее загрузиться и уехать в сторону Монголии, но склад в выходные не работает.
Сегодня с утра я решил попробовать того лакомства, после отхлебывания которого вкусно причмокивал мой пассажир. В продовольственном магазине я легко нашел это вино на полке. Тут же, около пивного ларька откупорил, налил в маленькую кружечку и испробовал – вино мне показалось просто великолепным. В состоянии полной эйфории я отправился прогуляться по знакомому мне городу. Прошел мимо гостиницы, госпиталя, комендатуры, вспоминая забавные случаи, произошедшие со мной здесь полгода назад. Дошел до вокзального ресторана, с аппетитом поглотил заказанные борщ, котлеты сомнительного качества и допил бутылку вина…
Ну, вот, только успел встать и застегнуться, начинается тошнота и рвота темно-синего цвета. Пора медиков искать, похоже, что температура поднялась. Мелкими перебежками с остановками в подворотнях, громко икая, влетаю с черного хода в госпиталь.
Как всегда при встрече с медиками, мне кажется, что я здоров, но меня препровождают в инфекционное отделение. Я слабо сопротивляюсь: « Солдаты у меня одни остаются», но дежурный военврач отрезал: « а вдруг дизентерия? Заразите своих подчиненных, потом эпидемия начнется!» За этим следуют промывания и укол антибиотика.

   В воскресенье утром я просыпаюсь ослабевший, но отдохнувший. Легкий запах человеческих испражнений ничуть не портит общей спокойной стерильной обстановки: белые шторы, простыни и потолок, светлые окрашенные стены. Кровати с больными военнослужащими стоят в проемах между чистыми окнами с широкими подоконниками. Что-то похожее на деревенскую завалинку протянуто вдоль противоположной от окон стены. «Здорово придумали, - крутится в голове, - вместо табуреток и стульев такая вот лавка». Но сомнения подтачивают мой восторг. Посетителей в инфекционное отделение не пускают, коек всего десяток в палате. Я оглядываюсь – стулья около коек стоят.
В туалете – все, как всегда. Туалетная бумага не в моде, в маленьком фанерном ящичке – два или три кусочка газеты. Решаю активность проявить: пополнить ящичек.
- Где газеты берете, - спрашиваю у скучающего на койке солдата.
Он показал на завалинку:
- Верхнюю крышку открой!

Открываю. Слой газет в этом длинном и глубоком ящике оказывается довольно толстым. А под газетами, как мартовский снег, отлеживаются старенькие, но чистенькие никому не нужные литературно-художественные журналы. По какой-то дьявольской воле первым попадается на глаза журнал «Москва» за декабрь шестьдесят шестого года. Сразу вспоминаю, как мои сокурсники выстраивались в очередь, передавали друг другу, истирая его мягкую обложку до дыр. Мне предлагали встать в очередь, но я тогда отказался – не до беллетристики, мол. Этот же экземпляр не тронутый, будто только что принесен из типографии. На титульном листе черным по белому – «М.Булгаков. Мастер и Маргарита». Я сразу заныриваю вглубь ящика и отыскиваю первый номер журнала за шестьдесят седьмой год с продолжением романа. В азарте я вытаскиваю из закромов Роман-газету за семидесятый год с повестью В.Титова «Всем смертям назло», романом Ю.Бондарева «Горячий снег». Журналы: «Нева», «Иностранная литература», «Новый мир», - все новенькие ни разу не читанные. Сразу понимаю путь периодической литературы, которую в изобилии, как и все учреждения в СССР, выписывает госпиталь. Вначале газеты и журналы поступают начальнику и заместителям, в ординаторскую, обходят все отделения и сливаются в ящик инфекционного отделения. Отсюда у них уже один путь – в клозет. Избыток ежедневных газет, их безупречная мягкость почти семь лет предохраняла толстые журналы от использования, и они оседали на дно.

Короче, обложившись литературой, начинаю чтение, конечно, с Мастера…, дохожу до места: «А бывает и еще хуже: только что человек соберется съездить в Кисловодск, ; тут иностранец прищурился на Берлиоза, ; пустяковое, казалось бы, дело, но и этого совершить не может, потому что неизвестно почему вдруг возьмет ; поскользнется и попадет…»
Мы, ведь, по дороге в Бийск говорили с солдатом-водителем, что в понедельник поедем по тракту, и он обязательно познакомит меня с девчонкой из Туэкты. Там и переночуем. А пассажир замахал руками и заплетающимся языком пролепетал, глядя на меня: « Оставайся в городе! Чего тебе болтаться!» Он вышел за Горно-Алтайском вдали от деревень, а я тогда взял и покрутил в руках одну из опорожненных им бутылок. Кроме картинки, на этикетке надпись: «вино плодово-ягодное. Креп. 19об.» Мне до чертиков хотелось его попробовать. Попробовал. И теперь, в воскресный день – я в госпитале.
На некоторое время погружаюсь в чтение. Мысль Воланда о том, что кто-то неведомый и сильный должен руководить людьми вызывает во мне дрожь. А, может, это от отравления? Я решаю рано утром просить врача о срочной выписке – отдохнул, подлечился, мол, пора на работу. Но во мне появилось желание читать. Раньше я это делал по принуждению – даже Войну и мир одолел все четыре тома. А теперь страсть проснулась.

Ни о какой выписке в понедельник, утром лечащий врач и слышать не хочет:
- Предварительный диагноз – энтероколит, а окончательный – после результатов обследования! На недельку придется задержаться. В вашу часть, в Новосибирск мы уже сообщили.
Никуда не денешься! В обед я вижу в окне своего мордастого ефрейтора – он стоит на спине моего водителя, и, опираясь то одной, то другой рукой о стекло, жестами объясняет, что они загрузились и уезжают в Ташанту, а я, чтобы не волновался и выздоравливал.
Перелистывая очередную страницу журнала, я почему-то на месте длинного Коровьева в пенсне и клетчатом пиджаке вижу нашего пассажира в черном помятом костюме. Ну, конечно! Дьяволу все подвластно!
Среди недели мне передают записку, и в окне появляется старшина моей роты. В его широчайшей улыбке можно было прочесть огромную благодарность за то, что я заболел. Ведь, именно поэтому он целый месяц может вместо затхлого воздуха казармы вдыхать полной грудью ароматы наступающей алтайской весны. А мне после выписки приходится вернуться в огромный город Новосибирск и продолжить скучную службу в родной воинской части.
Там спустя месяц от врача я узнаю, что мой водитель после возвращения с Чуйского тракта долго мучился, скрывая симптомы чесотки, а при обследовании у него обнаружился целый букет венерических заболеваний.
Журналы, привезенные из Бийского госпиталя, я раздал любителям чтения. О загадочном пассажире до этого момента никому не рассказывал.