Утро Раскольникова

   Эта зимняя ночь была по-Питерски холодной и промозглой. Всю ночь шёл снег, и от холода, царившего в его тесной каморке, Раскольникову снилось, что он обнимает какую-то холодную старуху, умирающую у него на руках. Во сне он не чувствовал ни брезгливости, ни отвращения к старости и смерти, лишь безумную жалость и скорбь прощания с человеческой жизнью. Старуха что-что шептала ему, помирая, но парень ничего не мог расслышать, как ни напрягал слух. Её холодное тельце было маленьким и лёгким, как тело высохшей умершей мухи, и его холод был даже приятен, поскольку успокаивал нервы. Парень думал, что старуха шепчет что-то любовно-приятное ему на прощанье, перед смертью превращаясь в прекрасную белокурую девушку с точёной фигурой. Он склонился ухом к самым её посиневшим губам, и, наконец, расслышал слова:

- Это утро ты не переживёшь, Родя!
- Что за вздор! – вскрикнул он, - глупая старуха!

   Он отбросил её тело от себя с такой силой, что оно ударилось головой о стену его каморки и тут же испустило дух. Кровь ударила ему в голову с неистовой силою, и он проснулся.

   Каморка была неуютна и пуста: ни тепла, ни уюта, ни женской руки… За окном завывал ветер и мела пурга: самое время исчезнуть из этого мира и провалиться куда-нибудь в далёкую и приятную нирвану. Приличные люди всё ещё спали и видели сны, и лишь беднейших из бедных жителей чердаков и полуподвалов суровая реальность уже выдёргивала поодиночке из их сладких снов и гнала на ненавистную работу. Худое тело Раскольникова начало свой ежедневный ритуал умывания и завтрака. Вся комната была измазана чёрной тоской и серой безысходностью, ни один луч солнца не пробивался в неё.

   Ещё одно Питерское недоброе утро в череде страшных, утомительно-отрезвляющих дней, больше похожих на мрачные ночи. Он бродил из кухни в комнату, вспоминая, как вчера трезвый и злой сосед Мармеладов, которому задержали зарплату, бранил свою несчастную жену за то, что она не работает и сидит у него на шее. Она выбежала из соседней комнаты вся в слезах, проклиная свою жизнь и мечтая поскорее повеситься. Раньше он начинал браниться только пьяным, но так как зарплату задерживали, на водку денег не было, и Мармеладов был страшно зол. Раскольникову было невыносимо видеть страдания несчастной женщины, и он дал ей денег взаймы, хоть она и не просила. Только это заставило её осмелеть и войти назад к озверевшему мужу, которому назавтра нужны были деньги на проезд. Увидев зелёную бумажку в её руках, тот успокоился и перестал орать, а женщина прекратила всхлипывать. Всё постепенно затихло и притаилось.

   У Раскольникова кружилась голова, и ему давно не приходилось вставать так рано. Но судьба заставила взяться за ту работу, от которой его тошнило и выворачивало. В городе царила нищета и безработица, работодатели не воспринимали его всерьёз с этим худым и бледным лицом, глубокими кругами под глазами, принимая за бывшего наркомана. На работу никуда не брали, подозревая, что он не от мира сего, и долго на рабочем месте не протянет. Люди не понимали ни его, ни его философию, нисколько ему не сочувствуя и стремясь держаться от него подальше. Денежный поток замирал, едва поглядев в его сторону, и гордо направлялся к другим, более смиренным и покладистым, готовым подставить шею под ярмо трудоголизма ради пропитания. Уже с месяц, как Раскольников жил в снежной пустыне, покинутый людьми и брошенный деньгами. Хозяйка бранилась и грозилась выгнать его из каморки неправильной формы, похожей на гроб, куда вели злосчастные тринадцать ступенек.
 
   Но сегодня свершилось: его взяли на должность санитара в морге, и смена начиналась ровно в восемь утра, поэтому надо было спешить. Больница находилась на другом конце города, и от его дома нужно было ехать почти час на прямом автобусе. Можно было бы поехать на метро, но от станции пришлось бы долго идти пешком, или снова садиться на транспорт, а это дополнительные расходы. Поэтому, выбрав автобусный маршрут, Раскольников завернул свое худое и полупроснувшееся тело в старое зимнее пальто и, выйдя с тесной чёрной лестницы, направился к автобусной остановке.

   На улице не было почти никого в столь ранний час, лишь завывала метель, стремясь плюнуть снегом ему в лицо и забраться за воротник. Раскольников шел, раскачиваясь, словно по Луне, больше похожий на зомби, вставшего из могилы, чем на человека. Достоевский не зря называл Питер самым умышленным, то есть самым виртуальным городом на земле, ведь на шестидесятом градусе северной широты тебе скорее кажется, что ты живешь, чем ты живёшь на самом деле. Этот город создан для того, чтобы умирать, и в этом его секрет. Холодные мертвецы бродят по улицам с заледеневшим сердцем, но зато с ясной головой, способной яснее мыслить и глубже прозревать в этом ледяном холоде.

   Раскольников, к счастью, недолго мёрз на остановке: автобус подкатил быстро, забрав его как единственного пассажира, и тронулся с места, продираясь сквозь ночь, фонари и пургу. Войдя в салон, будущий санитар сразу же почувствовал какую-то странность. Он ожидал, что автобус будет набит молодыми рабочими и служащими, ведь в столь ранний час можно ехать разве что на работу. Но в автобусе, за исключением парочки молодых узкоглазых гастробайтеров, болтающих на своём языке, ехали лишь одни старухи. Все места были заняты ими, и лишь одному пожилому мужчине места не хватило, и он стоял возле средней двери. Раскольников начал пробираться по направлению к кондуктору, заторможено перебирая ногами и посматривая по сторонам, нет ли свободного места. Как только он поравнялся с первой старухой, в нос сразу же ударил едкий запах лекарств, исходящих от больного тела, смешанный с затхлым запахом её одежды, висевшей, вероятно, в старом шкафу, пропахшем плесенью, лекарствами и нафталином. Раскольников всегда тонко чувствовал запахи, но в это утро вонь, исходящая буквально от каждого пассажира, его поразила.

   Вторая старуха, сидящая рядом, воняла уже по-другому, другими лекарствами и иными миазмами. Третья тоже «благоухала»: у неё была другая болезнь и другие условия жизни. Четвёртая вся была прокурена, но даже едкий сигаретный запах не мог перебить запаха химических ядов, исходящих от её отравленного лекарствами тела. Воняло также и её старинное пальто, впитавшее все смрадные запахи затхлого жилища.

Пока Раскольников дошёл до билетёрши, он успел надышаться множеством грубых миазмов, удивляясь их пестроте и многообразию. Все старухи, как на подбор, ужасно смердили, выдыхая яды своих отравленных тел в утреннюю атмосферу, и он почувствовал, что вот-вот задохнётся и потеряет сознание. Ему хотелось поскорее выбежать из автобуса, но в этом случае он опоздал бы на работу, чего в первый день делать категорически нельзя. Раскольников хотел было встать возле единственного распухшего мужика, но и от того ужасно смердило перегаром и всеми миазмами больной печёнки, давно испорченной лекарствами и алкоголем. Цвет его лица был серым, нездоровым, усы выцвели, и сам мужик был похож на оживлённый чёрной магией труп с кладбища, который едва держался на распухших ногах.

   Во время очередной остановки двое гастробайтеров с последнего сидения вышли, растворившись в морозном воздухе, и как только их оживлённая болтовня стихла, автобус сразу же стал похож на мрачную труповозку, набитую живыми трупами. Раскольников зашагал к освободившемуся сидению, а вслед за ним заковылял и мужик-зомби, дыша смрадом, перегаром и мерзким куревом.

Сев на сидение, Раскольников прикрыл нос платком и понемногу расслабился. Теперь все странные пассажиры сидели к нему спиной, лишь зомби-мужик устроился рядом, но парень старался на него не смотреть, отвернувшись к окну и вдыхая слабую струйку свежего воздуха, которая сочилась из оконной щели. Ехать было ещё долго, а спать очень хотелось, поэтому Раскольников решил вздремнуть, проведя в дрёме весь остаток своего пути. Вскоре Родю укачало, и он уснул, перестав воспринимать вонь, перегар и курево, отрешившись от грубой действительности.

   Проснулся Раскольников от того, что кто-то душил его за горло. Картина, которая открылась глазам парня сразу же после пробуждения, была ужасна: разбухший труп мужика с синим лицом и налитыми кровью глазами душил его руками за тонкую шею, а все старухи, до того мирно сидевшие на сидениях, повскакивали со своих мест и двигались по направлению к нему, сжимая в сморщенных руках топоры. На их мертвенно-бледных лицах блестели горящие, налитые кровью и ненавистью глаза, а мужик-зомби пыхтел рядом своим удушливым перегаром.

   То ли от того, что было холодно, то ли по какой-то иной причине зомби-старухи двигались крайне медленно. Зомби-мужик тоже душил Раскольникова словно в замедленной съёмке: неспеша, но зато грубо, целенаправленно и методично. Парень хотел было крикнуть, но не мог: его горло заблокировали вонючие пальцы незнакомца, перекрыв ему кислород. Краем глаза он заметил, что кондукторша спит, запрокинув голову назад и широко раскрыв рот, так что помочь некому.

   Смердящие мертвецы приближались с занесёнными над головами топорами, и каждая из старух норовила оттолкнуть соперницу. Раскольников пытался разомкнуть руки трупа, но не мог. Ноги он приготовил, чтобы отбиваться от зомби-старух. Их топоры поблёскивали в электрическом свете салона, который вдруг вспыхнул неистовой вспышкой, а потом стал потихоньку меркнуть, пока, наконец, совсем не погас. Раскольников понял, что это смерть, и всё же продолжал биться. Его нога ударила во что-то мягкое, и первая старуха рухнула, согнувшись пополам от боли и выронив из рук топор. На неё посыпались другие старухи, потеряв равновесие и сбиваясь в одну зловонную шевелящуюся кучу, где в темноте и неразберихе каждая крушила другую топором, отрубая головы, носы и прочие части старческого тела.

   Радуясь тому, что старухи временно изолированы от борьбы, Раскольников из последних сил, превознемогая удушье и отвращение, резко укусил правую руку зомби-мужика, от чего тот взвизгнул и ослабил на миг свою мёртвую хватку. В этот же миг автобус остановился на остановке, и ничего не подозревающий шофер распахнул двери. Раскольников понял, что это его единственный шанс спастись и, резко ударив мужика по лицу, рванулся к дверям. Прямо у дверей валялся выроненный одной из старух топор, и Раскольников прихватил его с собой, на всякий случай.

   Дальнейшее он помнил смутно. Выбежав из автобуса, он бросился бежать вдоль шоссе по какой-то дикой и безлюдной местности. Слева было старое кладбище, а справа тёмный лес чернел угрюмой и молчаливой стеной. Когда послышался шум отъезжающего автобуса, Раскольников оглянулся: мужик-зомби всё же успел выбежать за ним, а порубленные старухи умчались вместе с автобусом в морозную неизвестность. На трассе никого не было: ни машин, ни людей, лишь полная, но тусклая Луна выходила из-за туч после сокрушительной ночной метели. Грузный мужик бежал за Раскольниковым довольно быстро, пыхтя и тяжело дыша, и расстояние между ними неуклонно сокращалось. Парень удирал изо всех сил, но отравленное автобусными миазмами тело не слушалось. Зомби-мужик догонял его, и Родя понимал, что смертельная битва неизбежна.

   Резко развернувшись, он встал лицом к опасности, сжимая в руках трофейный топор. Силы как будто вернулись к нему, и теперь он ничего не боялся. Едва мужик приблизился, Раскольников расколол ему череп от самой макушки до подбородка, разрубив заодно и меховую бобровую шапку на его голове. Тот резко вскрикнул и обмяк, падая на чистый белый снег и заливая его темной кровью.

   Было тихо, свежо и прохладно. Раскольников бросил топор на землю и, убедившись в том, что проклятый зомби затих навсегда, вытер руки об ослепительно-белый, обжигающий чистотой снег. Потом он умыл им лицо, протёр шею, к которой прикасался своими пальцами зомби, и ему стало спокойнее и легче. Освежившись, парень зашагал пешком по направлению к городу. Очевидно, уснув в автобусе, он проспал свою остановку, и теперь находится где-то далеко за городом, в районе старого заброшенного кладбища.

   Теперь ему ничто не угрожало, и он лишь усмехнулся, вспомнив слова бабки из сна о том, что это утро он не переживёт. Значит, старуха заранее всё спланировала, вот же старая ведьма!..

   Наконец, кладбище и притихший мертвец-зомби остались далеко позади. Величественные сосны шумели под ветром своими мрачными кронами, доверчиво пытаясь рассказать ему о чём-то своём, специфически лесном. Он думал о том, что когда кондукторша проснулась бы, автобус был бы, скорее всего, абсолютно пустым. А может быть, бабки всё же выползли из кровавой кучи и снова расселись по своим местам, как ни в чём ни бывало, и только одна из них жалела, что осталась без топора. Их отрубленные в неразберихе руки и ноги валялись бы по всему салону, но бабкам было уже всё равно. На конечной остановке они вышли и куда-то заковыляли, пряча под старыми пальтишками тяжёлые топоры.

   Раскольников шёл, улыбаясь и понимая, что на работу он безнадёжно опоздал. До зимнего рассвета было ещё очень далеко...