Бунинские женщины

               

               

    Долгий  разговор  о  И.А.Бунине  -  замечательном  писателе,  последнем     представителе  русской  классической  литературы  Х1Х  века,  хотелось   бы  начать  с    одной,  очень  волнующей  дневниковой  записи.  Вот  что  писал  Иван  Алексеевич  в  ночь  с восьмого  на  девятое  мая  1944-го  года:  «Час  ночи.  Встал  из-за  стола  -  осталось  дописать  несколько  строк   «Чистого  понедельника»...  Господи,  продли  мои  силы  для  моей  одинокой  бедной  жизни  в  этой  красоте  и  работе!»
         Чисто  по-человечески, или,  может  быть, обывательски, изумляешься  такому  настроению, таким  мыслям: настолько  далёким  в  этой  мольбе  от  суетных  людских  вожделении...   Великий  писатель, проживший  долгую,  полную  невзгод  и  лишений, жизнь,  просит  у  Бога  не  отнимать  у  него  последнего,  что  осталось:  бедность,  старость, одиночество.  Но  ещё   самое  главное  для  него  -  красоту окружающего  мира, и  работу. Надо  быть  истинным  художником,  творцом,  способным  сквозь  всё  убожество  человеческого  существования,  видеть  некий  волшебный,  всё  преображающий  свет -  неиссякаемую  радость  творчества,  которая  даёт  особое  видение   мира,  особое  знание  о  нём  чего-то  загадочного  и  прекрасного.
      А  ведь  чего  стоило   уже  немолодому  Бунину,  пережив  потерю  Родины,  пройдя   сквозь  бурю  социальных  потрясений,  спустя  долгие  годы,  обрести   душевный  покой, сохранить  на  чужбине   тот  особый  внутренний  мир,  казалось  бы,  навсегда  разрушенный.
       Одно  из  стихотворений   1922  года,  как  никакое  иное  свидетельство,  ошеломляет реальной   зримостью  всего,  пережитого  в  прошлом,  и  полной безнадежностью  настоящего:

               

             Душа  навеки  лишена
             Былых  надежд, любви  и  веры.
             Потери  нам  даны  без  меры,
             Презренье  к  ближнему  -  без  дна.
       

             И  что  мне  будущее  благо
             России,  Франции!  Пускай
             Любая  буйная  ватага
             Трамвай  захватывает  в  рай.

           Приходить  в  такое  отчаяние,  неистовство  было  от  чего,  ведь  там,  в  России, у  него  осталась  целая  жизнь,  целый   мир,  в  котором,он  стал   уже  признанным  мастером,   достиг  огромной  литературной  славы.  Там,  в  России  осталось   литературное  объединение  -  «Среда»,  в котором, он  близко  сошёлся   с  Чеховым,  Горьким, Телешовым.
         Иван  Алексеевич  Бунин  являлся  участником   различных  акций,
 комиссий,  жюри  и  т.д.  Пускай  пассивно,  без  фанатичного  энтузиазма,  он,    всё-таки,  участвовал  в  самом  процессе,  культурной  и общественной   жизни,  органически  вливаясь  в  этот  процесс,  начиная  с  девяностых  годов  Х1Х  века,  и  до     рокового   семнадцатого  года....
       А  молодость?  А  любовь?  Головокружительные  и  разбивающие  сердце,  романы. 
Тщетные  попытки  найти  счастье,  создать  семью.   Наконец  -   встреча   с  Верой  Николаевной   Муромцевой,  ставшей  ангелом-хранителем  до  конца  его  дней.  Сколько  воспоминаний,  боли,  радости!
         И  всё  это  обернётся  тяжёлым  кошмаром  эмиграции.  Изматывающе-томительным  и  тягостным  оказался   путь  из  Одессы  по  Чёрному  морю,   через   Босфор  и  Средиземноморью   до  Франции...  Навсегда  из   России.  А  о  том,  какими  были  для   Бунина   последние  два  года   на  родине,  красноречиво  свидетельствует  то  же  название  знаменитого   дневника  -  «Окаянные  дни».  Дневник  этот,  как  известно,  исполнен  справедливого  негодования   к  деяниям  новой  власти.  Однако,  вопреки   этому  негодованию,  исполненному  душевной  боли  за   судьбу   России,  в  Бунине,  меньше   всего  говорит  политик,  по  природе  своей,  он,  прежде  всего,  тончайший   лирик.  И,  потому,  самые  сокровенные  и  горестные   переживания   с  юношеских  лет  выливалось  у  него  в   стихи.  Например,  вот  в   эти:

               
                У  птицы  есть  гнездо,  у  зверя  есть  нора.
    Как  горько  было  сердцу  молодому,
                Когда  я  уходил  с  отцовского  двора,
                Сказать  прости  родному  дому.


                Это  отрывок  из  стихотворения,  написанного  в  двадцать  втором  году,  спустя   два   года   после  того,  как  он  покинул   Родину.  Но  прежде  чем  навсегда  уехать  из  России,  будучи  сорокалетним,  Иван  Алексеевич   Бунин  потерял  горячо  любимую  мать,  и  с  глубокой   душевной  болью  навсегда  покинул  разорённый   нищетой   отчий  дом.  А  приводимое  ниже  стихотворение,  с  такой  щемящей  зримостью  передаёт,  и  тот  заброшенный  уголок  степной  России,  где  он  родился:


       «Мать»
          И  дни  и  ночи  до  утра
          В  степи  бураны  бушевали,
          И  вёшки  снегом  заметали,
          И  заносили  хутора.
          Они  врывались  в  мёртвый  дом  -
          И  стёкла  в  рамах  дребезжали.
          И   снег  сухой  в  старинной  зале
          Кружился  в  сумраке  ночном.



               


          Но  был  огонь  -  не  угасая,
          Светил  в  пристройке  по  ночам,
          И  мать  всю  ночь  ходила  там,
          Глаз   до  рассвета,  не  смыкая.
          Она  мерцавшую  свечу
          Старинной   книгой  заслонила
          И,  положив  дитя  к плечу,
          Всё  напевала   и  ходила...


          И  ночь  тянулась  без  конца...
          Порой,  дремотой   обвевая,
          Шумела  тише  вьюга   злая,
          Шуршала   снегом  у  крыльца.
          Когда  ж  буран  в  порыве  диком
          Внезапным  шквалом  налетал,
          Казалось  ей,  что  дом   дрожал,
          Что  кто-то  слабым  дальним  криком
          В  степи   на  помощь  призывал.
          И  до  утра  не  раз   слезами
          Её  усталый  взор  блестел,    
          И  мальчик  вздрагивал,  глядел
          Большими  тёмными  глазами...
          1893  г.



        Так  что  ещё  в  России,  ему  пришлось  ощутить  себя   бездомным  странником.  А  уж  первые  годы  на  чужбине  принесли  ему  не  меньше   страданий.  Хотя,  вопреки  всему,  в  нём  продолжал  жить  дар   художника,  творца.  Творцом  он  оставался,  даже  будучи  бездомным  странником.  Именно  периоды  творческого  горения  возвращали  ему  радость  бытия.  Об  этом,  столь  выразительно  и  талантливо  пишет  в  своей   книге  «Грасский  дневник»  Галина  Кузнецова:  «Сейчас,  когда  все  стонут  о  душевном  оскудении  эмиграции...  «фанатик»  Бунин  вдохновенно  славит  Творца,  небо  и  землю, породивших  его  и  давшим  ему  видеть  гораздо  больше  несчастий,  унижения  и  горя,  чем  упоения  и  радостей».
       Поразительно  и  то,  что  после  всего  пережитого, правда,  уже  в  1927-м  году,  сам  Бунин  писал,  буквально,  следующее:  «У  здорового  человека  не  должно  быть  недовольства  собой,  жизнью,  заглядыванья  в  будущее.  А   если  есть  -  беги  и  принимай  валерьянку!»
    И  что  же  даёт  ему  эти  жизнеутверждающие  импульсы?  Ведь  невольно  чудятся   тайные  родники,  щедро  питающие  его,  казалось  бы,  иссушённую  душу.  Что  же  это?  Или  кто? 
         ...Познакомились  они  в  июле  1926  года,  в  Париже.  Её   рекомендовал  Бунину  некий  пражский  профессор:  Галина  Кузнецова  училась  во  Французском  университете,  в  Праге. Она  вошла  в  жизнь  Бунина,  определив  на  долгие  годы  его  человеческую  и  творческую  судьбу.  Достаточно  упомянуть  о  том,  что  она она                долгие  годы  прожила  в  его  доме,  и  вся  русская  эмиграция  говорила  о  том,  что  писатель  открыто,  живёт  с  женой  и  любовницей.  Кстати,  сама  фигура  Бунина,  значимость  его  личности,  как  нельзя  более,  провоцирует  эти  разговоры  в  кругах  русской  эмиграции,  представители  которой  относились  к  нему,  весьма,  и  весьма  неоднозначно.  Да  и  тяжёлый  характер  Ивана  Алексеевича,  увы,  не  располагал  к  благодушию.  Чудится:  сама  природа  его  творческого  дара  определяла  эту  «тяжесть»,  точнее,  твёрдость  и  предельную  независимость  характера.  Та  же,  приведённая  вначале,  дневниковая  запись  предельно  обнажает  феномен  бунинского  сознания,  как  бы  витающего  не  только  над  своим  окружением,   но  даже  над  самим  временем,  условностями,  вне  любых  обстоятельств.  Та  же  внутренняя  независимость  Бунина  проявляется  в  его  непричастности  ни  к  одной  из  многочисленных  литературных  группировок,  как  у  себя  на   родине,  так  и  в  эмиграции.  Продолжая  традиции  русских  классиков,  -  а  высшими  авторитетами  для  него  всегда  оставались  А.С. Пушкин  и  Л.Н.Толстой  -  он   сочетает  их,  прежде  всего,  со  своей  творческой  индивидуальностью.  Так,  в  атмосфере  новоявленных  течений,  наводнивших  русскую  литературу  начала  ХХ  века,  «консервативный»  Иван  Алексеевич  Бунин,  как  никто  другой   из  современных  ему  писателей,  оказался  обособленным   и,  в  сущности,  одиноким   в  своих   творческих  исканиях...  Отсюда  неизбежность  творческого  кризиса,  пора  мучительных  поисков.  Переход   в  стадию,  наиболее   зрелого,  «вершинного»  творчества.  Особенно,  когда  создавались  произведения  -  «Жизнь  Арсеньева»  и  «Тёмные  аллеи», 
          Вместе  с  тем,  умиротворяющая  погружённость  в  творческую  работу,  безусловно,  способствовала   определённому  отшельничеству.  Хотя,   вряд  ли  пролетало  мимо  уха  то,  как  пишущая  братия  поднимала   «на   ура»  парадоксы  его  личной  жизни.  Галина  Кузнецова  жила  в  его  доме,  и  была  первой,  кому  он  давал  читать  только  что  написанные   главы   Арсеньева;  она  была  его  муза;  его  выстраданное  счастье  взаимной  любви... 
       Однако  же,  при  этом,  как  утверждает  личный  секретарь  Бунина,  Андрей  Седых:  Ни  на  кого  Веру  Николаевну,  он  не  променял  бы...  При  этом,  он  любил  видеть  около  себя  молодых  талантливых  женщин,  ухаживал  за  ними,  флиртовал,  и  эта  потребность  с  годами   всё  усиливалась.  Автор  «Тёмных  аллей»  хотел  доказать  самому  себе,  что  он  ещё  может  завоёвывать  женские  сердца.  По – настоящему  был  у  Ивана  Алексеевича  на  склоне  лет  только  один  серьёзный  и  мучительный  роман  с  ныне  покойной  писательницей  Галиной  Кузнецовой»...
        Поэтесса  Ирина  Одоевцева,  знавшая  Кузнецову  лично,  так  описывает  её  внешность:  «Нет,  ни  на  Беатриче,  ни  на  Лауру  она  совсем  не  похожа.  Она  была  очень  русской,  с  несколько  тяжеловесной  славянской  прелестью.  Главным  её  очарованием  была  медлительность,  женственность  и  кажущаяся  покорность,  что  впрочем,  многим   не нравилось».
         Оценка,  явно  не  беспристрастная,  с  едва  уловимым  оттенком   чисто  женской  неприязни. Однако  же,  дающая  определённое  представление  о  внешнем  облике  знаменитой  бунинской  музы.  «Славянская  прелесть»,  одухотворённая  литературным  талантом,  несомненно,  являла  собой  нечто  замечательное,  необычное.  Это,  пожалуй,  и  был,  тот  самый,  выводящий  из  кризиса,  импульс,  в  виде  любовного  напитка,  сопровождающегося  творческим  взлётом.
  Ко  всему  прочему,  достаточно  вглядеться  в  судьбу  любого  великого  писателя,  и  встретишь,  как  неизбежное  -  ту  же,  ломающую  все  условности,  «роковую  страсть".
     Достаточно  вспомнить  мятежную  судьбу  великого  русского  поэта  Ф.И.  Тютчева, творчество  которого,  Бунин  боготворил...  Боготворил,  и  более  того,  так  удивительно  повторил   его  личную  жизнь,  личную  судьбу.  Пережил  ту  же  неразделённость  самой  первой  любви  в  пору  юности.  То  же  сознание  своей  вины  перед  верной  и  любящей  супругой.  А  «на  склоне  лет»,  ту  же  мучительную  и  трагическую,  последнюю  любовь...
         Не  потому  ли  и  женские  образы  Бунина,  по  яркости,  пронзительности  и  трагичности  очень  близки  тютчевским.  Причём,  трагичность  образов  непременно  связана  с  любовью  к  мужчине...   Создавая   эти  многочисленные  и  неповторимые  образы,  Бунин   пытается  раскрыть,  разгадать  и  запечатлеть  женщину,  реальную,  подлинную,  суть   которой   остаётся   для  него  самой  большой  загадкой   в  мире.  И  тому  есть  свидетельство  -  дневниковая  запись  3  февраля   1941  года:  «Часто  думаю  с  удивлением  и  горем,  даже  ужасом,  (ибо  не  воротишь!)  о  той  тупости,  невнимательности,  что  была  у  меня   в  первые  годы  жизни  во  Франции  (да  и  раньше)  к  женщине.
      То  дивное,  несказанно-прекрасное,  нечто  совершенно  особенное   во  всём  земном,   что  есть  тело  женщины,  никогда  не  написано  ни  кем.  Да  и  только  ли  тело.  Надо,  надо  попытаться.  Попытался  -  выходит  гадость,  пошлость.  Надо  найти  какие-то  другие  слова»...
         Вот  ведь  какое  благоговейное  отношение  к  женщине!  А  главное  -  к  её  телу.  Попытаемся  лишь  представить  всю  ту,  нескончаемую  работу  ума  и  сердца,  сопутствующую  творческой  фантазии,  творческой  работе.  Кстати   сказать,  среди  других  европейских  авторов,  без  конца  любимейшим   остаётся  Ги  де  Мопассан.  «Он  единственный,  -  писал  Бунин,  -  посмевший  без  конца  говорить,  что  вся   жизнь  человеческая   проходит  под    властью  жажды  женщины».   3  августа,  1917  года. 
Эта  короткая,  предельно  искренняя  запись  -  не  самый  ли  верный  ключик,  открывающий  потайную  дверцу  в  те,  самые  сокровенные  переживания   писателя,  о  которых  мало  кто  даже  догадывается.  Переживания  и  раздумья  о  роли  женщины  в  его  судьбе  и  в  его  творчестве.   Хотя,  ещё  в  июне  1900  года   в  одном   из   писем   к  своему  близкому  другу,  писателю  П.А.Нилусу,   тридцатилетний  Бунин  спрашивал:
«Давно  ли  ты  читал  «Воскресение»   Льва  Толстого?   Это  самая  драгоценная   книга   на  земле».               
          Однако,  в  чём  же   именно  заключается  эта  драгоценность?  Не  в  духовном  возрождении  (воскресении)  героев  романа?  Не  в  том  ли  мучительном  духовном  перерождении  - от   полного  морального  падения,  до  очищенной  страданиями,  душевной  чистоты,  и  совершенно  нового   понимания   своей  жизни,  и  своей  судьбы.  Изображая  ситуацию,  весьма  банальную  -  совращение  молодым  барином  юной  служанки  -   Лев  Толстой  не  оставил  эту  ситуацию  просто  так,  а  вывел  её  на  высшие  категории   социально  -  нравственного  осмысления.
           Кстати   сказать,  сюжеты,  весьма,  похожие   на   эту   использует  и  сам  Бунин.  В  тех  же  своих   новеллах  -   «Руся»,  «Таня»,  «Тёмные   аллеи».   И  ему,  при  этом,   с  блеском  удаётся  избежать   того,  чего  он  так  боится:  пошлости,  заурядности,  бесстыдной   отталкивающей  наготы.  Обнажённость  женского   тела 
выходит  из-под   его  пера   блистательной,  загадочной  и  мгновенной,  как  вспышка  молнии.  По  мере   духовного  роста  и  творческой   эволюции,  видимо   что - то  меняется.  Однако,  даже   на  пике   своего   творческого  совершенства,  Бунин  оставался   неумолимо   требовательным,  и  к  себе,  и  к  другим.  «И  о  любви,  и  о  смерти  никогда  ещё   не  было  написано»,  -  говорил  он  своей  приятельнице  Зинаиде   Шаховской.  И  такая   категоричность  выдаёт,  впрочем,  не  только   извечную  творческую   неудовлетворённость  художника  самим   собой,  но  и  чисто   человеческое   осознание   непостижимости   этих,  видимо,  равноценных  для   Бунина   явлений  -  любовь  и  смерть.  Неотделимы  от  этого  и  мысли  о  женщине,  благоговение  перед  нею.  Без  любви  же  к  ней,  жизнь  вообще  лишена  смысла.
     Говорится   же  обо  всём  этом   для  того,  чтобы  осознать  и  осмыслить  любовные  чувства   Ивана   Алексеевича.  Известно,  что  даже  в  зрелые  годы,  он  лишь  поддерживал  репутацию  Дон  Жуана.  Как  пишет   та  же  Зинаида   Шаховская:  «Репутацию  свою  Дон  Жуана,  Бунин  всячески  поддерживал,  и  нет  сомнения,  что  женщин   он  любил   со  всей   страстью  своей   натуры.  (Но  Дон  Жуан   женщин-то   не  любил»).
            ...Иван  Алексеевич  Бунин,  как  человек,  как  мужчина,  познал  не  только  радости  любви,  но  в  гораздо  большей  степени,  её  муки,  отчаяние,  боль.  А  жажда  любви   к  женщине  и  горький   опыт  разочарований  сказались  на   всём  его   творчестве.  Щемящее   неповторимое   чувство  пронизывает   его   поэзию,  особенно   же   отдельно  взятые   стихотворения.

      
      
                Если  встретимся   в  саду,  в  раю,
                По  какой- нибудь  дорожке,
                Поклонюсь  тебе  я  в  ножки
                За  любовь  мою».
                (Под  окном  ходила  и  скучала.  38  год.),


        Сколько  вообще, боли  и  печали!  Взять,  например,
концовку  стихотворения  «Свет  незакатный»:
         
                В  мире  круга  земного,
                Настоящего  дня,
            Молодого  былого
                Нет  давно  и  меня.
   
       Хотя,  вопреки  скорби  и  тлению,   бессмертным  остаётся   пленительный  образ,  и  строчки,  от  которых  щемит  сердце:
               
                Институтское  платье
                И  сияющий  взор.

       Как  известно, Бунин  гордился  древностью  своего  дворянского  рода.  Однако,  родившись   в  семье,  к  тому  времени,  крайне  обедневшей,  юный  Бунин,  никак  не  мог  вырасти  наглым  избалованным  барчуком,  соблазняющим  дворовых  девушек.
      Извечная  тоска   в  глазах  любимой  матери,  полунищее  детство,  печальная   юность  научили  его  искренне  сострадать  бедующим  крестьянам  и  тем  же  соблазнённым  девушкам.  Не  это  ли  глубокое  сострадание  отображается  в  образах  Молодой,  из  повести   «Деревня»,  Тани  и  Стёпы  в  одноимённых  новеллах.  Потому  есть  все  основания  утверждать,  что  никто  из  предшественников  и  даже  современников  Ивана   Алексеевича  Бунина  не  сумел, как  он,  столь  глубоко  проникнуть  в  душу  простой  русской  женщины;  душу  гордую,  мятущуюся,  оскорблённую  любовным  обманом.  Источник  подобных  образов  и  мотивов  найдётся   разве  что  в  лирике  Алексея  Кольцова...
          По  словам  Андрея  Седых,  Бунин  любил  видеть  около  себя   именно  талантливых,  а  не  просто  молодых  и  красивых  женщин.  Видимо,  горький  опыт  личной  жизни  пробудил  в  эту  изысканность,  или  же,  не  просто  неосознанное  влечение  к  обманчивым   прелестям,  но  и  устремление  к  женскому   интеллекту.  Вспомним  хотя  бы  то,  что  Вера  Николаевна  Муромцева  обладала  незаурядными  литературными  способностями.  Тем  более,  о  Галине  Кузнецовой   упоминают,  обычно,  как  о  талантливой  писательнице.  Характерно,  что  ей   при  этом,  суждено  было  стать  ещё  и  ученицей  Бунина,  способной  по  достоинству  оценить  своего  наставника.  Свидетельством  тому   осталась  её  удивительная   мемуарно-художественная   книга  -  «Грасский  дневник»,  в  котором  так  зримо  воссоздан  образ   Ивана  Алексеевича  Бунина,  его  характер,  его  стремления,   его  «запойные»  творческие  будни...   И  не  присутствие  этой  женщины,  их  близкое  общение   рождает  в  нём   ту  самую,  душевную  окрылённость,  упоение  жизнью,  творчеством,  любовью.
      А  ведь,  казалось  бы,  не  так  давно,  в   1922-м  году  родились  вот   эти,  столь  горестные  строчки:  «У  зверя  есть  нора,  у  птицы  есть  гнездо.  Как  бьется   сердце  горестно  и  громко,  Когда  вхожу,  крестясь,  в  чужой  наёмный  дом  с  своей  уж  ветхою  котомкой!»
        Но  вот  уже   совсем   иные  суждения  и  настроения.  И  надо  ли  при   этом   распространяться  о  том,  как  много  значит   при  этом   фактор  творческого  общения.   Та  же  Ирина  Одоевцева  или  Зинаида  Шаховская,   которая   увлечённо,  с  подлинным  мастерством,  писала  о  нём,  буквально  следующее:  «По  дороге,  Иван  Алексеевич  с  особой  остротой  принялся  рассказывать  всё,  что  произошло  в  русском   литературном  Париже,  выражаясь   крепко  по-русски  о  своих  и  моих   собратьях.  Жаль,  не  было  тогда   ещё   кассет, (магнитофонных)  чтобы  записать  неповторимую   (и  нецензурную)  речь  академика.   Шофёр  сказал: «Я  прямо  заслушался  -  ох,  и  хорошо  вы  знаете   русский  язык».
      Кстати  сказать,  это  яркий  пример  того,  что  творческий  процесс,  буквально  пульсировал  в  его  сознании,  выплескиваясь,  наружу,  неисчерпаемыми  знаниями  всех  богатств  колоритного  истинно  народного  русского  языка,  живой  разговорной  речи.  Не  стесняясь  присутствия  дам,  Иван  Алексеевич  обогащал  свой  лексикон   крепкими  словечками  и  остротами.  Эта  самозабвенная  увлечённость  родным  языком,  видимо,  рассеивала  в  нём   все  представления   о  ложных  условностях.  Тем  более,  что  в  собеседнице,  на  данный  момент,  он  видел,  прежде  всего,  коллегу,  единомышленника   или  же  талантливую  преемственницу,  как  в  той  же  Галине  Кузнецовой.
           «Сколько  он  говорил  мне  интересного,  значительного,  важного,  -  пишет  она  -  в  своём  «Грасском  дневнике»,  -  а  я  не  записала,  поленилась,  забыла...  Он  часто  говорил  с печалью  и  некоторой  гордостью,  что   с  ним  умрёт  настоящий  русский  язык  -  его  остроумие,  (народный  язык),  яркость,  соль».
             Но  даже  тот  язык,  которым  написаны  бунинские  произведения,  безусловно,   уникален  и  неповторим.  Бесполезно  даже  пытаться  подражать  ему  и  написать  нечто  подобное.  Изумительны  по  красочности  и  зримости  его  пейзажи  -  это  же  школа!  Но  даже  азы  этой  школы  дано  постичь,  увы,  немногим.  Но  далеко  не  всё  тут  заключено  в  рациональном  начале,  в  кропотливом  изучении  языка.  Очень  важно   иметь  природный  дар;  дар  от  Бога...
  Вот,  например,  что  пишет  о  Бунине  его  близкий   друг,  писатель  Борис  Зайцев:  «Он  обладал  необыкновенно  чувственным  восприятием  мира,  всё  земное,  «реальное»  ощущал  с  почти  животной  силой  -  отсюда   огромная  зрительная  изобразительность,  все  эти  пейзажи,  краски,  звуки,  запахи  -  обладая   почти  звериной  силой  обоняния  -  думаю,  подавляли  его  в  некотором  смысле,  не  выпуская  как  бы  из  объятий».  Трудно  было  бы  выстроить  формулу,  более  точную,  характеризующую  не  только  бунинскую  словесную  живопись,  но  и  сам  процесс  её  воссоздания.  Стоит  лишь    добавить,  что  за  всем  этим  кроется  ещё  и  колоссальный  нескончаемый  труд.  Вот  что  пишет  в  частном  письме  Вера  Николаевна   о  работе  своего  мужа:  «...ничего  не  видит,  ничего  не  слышит,  целый  день,  не  отрываясь,  пишет...  Как  всегда  в  эти  периоды,  он  очень  кроток,  нежен  со  мной  в  особенности,  иногда  мне  одной   даёт  читать  написанное  -  это  у  него  большая  честь.  И  очень  часто  повторяет,  что  меня  он  никогда  в  жизни  ни  с  кем  не  мог  ровнять,  что  я  -  единственная  и  т.д.».  (Из  письма  В.Н.Буниной  Вере  Зайцевой  -  жене  Б. Зайцева.  17  июня  1927  года.
          Эти  слова  о  нём  жены,  и  близкого  человека,  понимающего  каждое  движение  его  души,  свидетельствуют  о  том,  что  фаза  всепоглощающей  творческой  работы,  несомненно,  составляла   для  Бунина   высшую  степень   душевного  блаженства.  И  это  благостное  состояние   преображало  его...  Наверное,  в  одну  из  таких  минут  и  написал   Иван   Алексеевич  столь  сокровенное  и  романтическое  суждение  о  женщинах:  «Ведь  это  как  бы  и  не  люди,  а  какие-то  особые  существа,  живущие  рядом  с  нами:  ещё   никогда  ни   кем  точно  не  определённые,  не  понятые,  хотя   от  начала   веков,  люди  только  и  делают,  что  думают  о  них».
         Однако,  рядом  с  этими  безоблачными   фантазиями,  гармонично  уживается  ошеломляюще  острое  осознание  бренности  человеческой  жизни,  неумолимой  быстротечности  всех  её   радостей.  Не  об  этом  ли  написано  знаменитое  стихотворение:
               

                Плывёт,  течёт,  бежит  ладьёй
           И  так  высоко  над  землёй!
           Назад  идёт  весь  небосвод,
           А  он  в  вперёд  -  и  всё  поёт.
                Поёт  о  том,  что  мы  живём,
           Что  мы  умрём,  что  день  за  днём
                Идут  года,  текут  века   -
                Вот  как  река,  как  облака.



Поёт  о  том,  что  всё  обман,
Что  лишь  на  миг  судьбою  дан
                И  отчий  дом,  и  милый  друг,
                И  круг  детей,  и  внуков  круг,
                Что   вечен  только  мёртвых  сон
                Да   божий   храм,  да  крест,  да  он.
(Петух  на  церковном  кресте.)

       

           В  этих  обобщённых  суждениях  о  бренности  жизни  человеческой,  о  мимолётности  простого  человеческого  счастья,  без  труда  угадываются  мысли  автора  и  о  самом  себе;  о  бесконечных  страданиях,  выпавших  на  его  долю,  о  призрачности  и  кратковременности   испытанного  счастья.   Убеждаешься  в  этом,  сравнивая   данное  стихотворение,  с  дневниковой  записью   Бунина  от  18  апреля,  1942  года.
            «Весенний  холод,  сумрачная  синева  гор  в  облаках  -  всё  тоска,  боль  о  несчастных   вёснах   34,  35  годов,  как  отравила  она  (Г.)  мне  жизнь  -  как   до  сих  пор  отравляет!  15  лет!  Всё   ещё   ничего  не   делаю  -  слабость,  безволие.
Очень  подорвалось  здоровье».
          Галина  Кузнецова  -  бесконечно  любимая,  бесконечно  обожаемая...  Чувство  к  ней,  вопреки  всему,  затмевало  рассудок,  трезвость  мысли.  До  конца  дней   любил  он  её,  писал  ей  письма,  переполненные  трогательной  нежностью.  По  ним  же,  так  легко  угадывается   та  радость,  которую  доставляли  ему  ответы  на  его  письма.
«Дорогая,  золотая  моя,  -  словно  прикрываясь  от  постороннего  взора,  Бунин  пишет  эти  три  слова   по-французски,  -  получил  твоё  письмо   (от  6  июня)   с  тем,  что  говорил  обо  мне  Назаров.   Письмо  твоё  чудесное,  спасибо!  Будь  счастлива!  -  это  пожелание   тоже  написано  по-французски.  -  Чудесное   потому;  что  ты  писала   о  розах  и  ящерицах...  Где  уж  мне  теперь  писать!  (Я   и  сейчас  пишу  в  постели).  Но  пиши,  пиши  ты   (и  просто,  без  всяких  Рильке).  Я  буду  очень  рад  этому!»   17  июня,  1952   год.   (Вопросы  литературы  и  фольклора.  Воронеж,   1972   г.  с.188.).
         Подумать  только!   Прошла,  казалось  бы,  целая  вечность!  Настало  совсем   другое  время,  пришла   совершенно  другая,  послевоенная  эпоха.  И  далёкая   пора   их   знакомства,  их  любви   должна   бы  уже  казаться  сказкой  или  сном.  Более  того,  сам  Иван   Алексеевич   Бунин   уже  на  пороге  вечности.  Уже   десять  лет,  как  написана  та  горестная   запись  в  дневнике.  А   ведь  в  ней  до  предела 
обнажено  его  любящее,  исстрадавшееся  сердце.  И  как  же  не  изумляться  этой  остроте  и  обнажённости  чувств.  Ведь  в  каждой   из  этих   строчек   чувствуется  болезненная   ранимость  его  души;  глубина  горячего  чувства,  которое  неподвластно  никаким   условностям.  Так  что  драма,  в  данном  случае,  состоит  в  самой   человеческой  натуре   Бунина,  в  том,  как  именно  переживал  он,  выпавшие  на  его  долю  испытания.  И  не  в  этом  ли  сказывается  обратная  сторона  донжуанства,  о  чём  говорит  Зинаида  Шаховская.  И  не  это  ли   красноречивый   пример  того,  как   много,  в  данном  случае,  значит  творческая  одарённость  возлюбленной,  сила  её   интеллекта.  Было  бы,  наверное,  нетрудно  выбросить  из  головы   пустую  красотку,  а  ведь  тут...
            Каким  душевным  трепетом  и  восхищением  должна  была  обрастать  у   Бунина   пылкая   влюблённость  в  эту  молодую  женщину.  Чисто  творческая  сторона   общения  с   Галиной  Кузнецовой,  безусловно,  рождала  в  душе  писателя  множество   тончайших   импульсов:  возлюбленная  совмещала  в  себе  ученицу,  коллегу,  друга...
Однако  же,  подобные  сочетания,  сами  собою  рождают  сложности  и  противоречия  отношений.  Каждый  шаг  навстречу   друг  другу   чреват   различными  осложнениями.  Не  эти  ли  сложности  общения  и  привели  к  мучительному   разрыву,  который  отравил  Бунину   оставшиеся   годы  жизни.
Как  бы  бесцеремонно  ни  копались  в  причинах  этого  разрыва,  всеведущие  биографы  -  последнюю  любовную  драму,  уже  немолодого  писателя,  определяют  неумолимые  законы  человеческой  жизни.  Иначе,  пожалуй,  и  быть  не  могло.  И  нам  было  бы   весьма   затруднительно   представить  Галину  Кузнецову  на  месте   Веры  Николаевны   Муромцевой...  Хотя,  присутствие   в личной  жизни  Бунина,  обеих   женщин  обретает  широкую  огласку;  обсуждается   или  осуждается  всеми  теми  общественными  кругами,  кому,  казалось  бы,  до  этого  нет  никакого  дела.  И,  очевидно,  именно   поэтому,  словно  прогнанный   сквозь  строй,  этими  бесконечными  пересудами,  Бунин,  спустя  годы,  благодаря   своей  самодостаточности  и  богатству  внутреннего  мира,  принимает,  как  благо,  данное  ему  свыше,  свою  бедную  одинокую  жизнь,  в  красоте  и  работе.  Ведь  это  явное  отъединение,  даже  от  ближайшего  окружения,  даёт  ему   внутреннюю  свободу,  и  возможность  многое,  что  с  ним  было,  пережить  заново,  сохранить  самое  для   него  ценное,  и  попытаться   отмести  от  себя  всё  самое  тягостное,  что  пришлось  пережить...
Очевидная   горечь  «серьёзного  и  мучительного»  романа,  угадывается  ещё  и  в том,  что  если  для  Кузнецовой,  Бунин,  в  любом  случае,  остаётся  авторитетом,  знаменитостью,  покровителем,  то  для  Бунина,  Кузнецова,  прежде  всего,  и  даже   вопреки  всему   -  ж е н щ и н а.  И  это,  пожалуй,  единственное,  о  чём  мы  смеем  говорить,  что  не  звучит  ложно,  бесцеремонно  и  невежественно.  Непреложной  и  хрестоматийной  истиной   остаётся   и  то,  что  эта  -  в  большей  степени  -  горькая  и  мучительная   любовь   стала,  в  то  же   время,  такой   одухотворённой,  светлой,  исполненной   самой  высокой  поэзии.  Пожалуй,  именно   такая   любовь   позволяет  человеческой   душе  достичь  высшего  совершенства.

        Галина  Слёзкина. Член Союза журналистов России.