Симптом кобры

Люди. Годы. Судьбы

     Встречался ли вам человек с  таким именем? – спросила я.

     Мир Сергеевич засмеялся – не было таких встреч. Они такие удивительные, его  старшие Ремизовы. Еще до рождения детей договорились, что мать даст имя дочери, а мать – сыну.  Так и появились Людмила и  Мир. Небывалое это имя вызвало у родни переполох. Но молодой отец право на  имя никому не уступил. И мать, и отец вложили в эти имена свое отношение к  жизни.

     Тринадцать лет назад, близко зная  Сергея Васильевича, я писала о нем и его семье. Больше – о нем. Уж очень был колоритен этот старик в нашем городе, невероятно подвижный в свои  восемьдесят лет, бодрый и оптимистичный. Помню, как тогда наметили мы встречи для подробного неторопливого  разговора.

     - Давайте встретимся во время  цветения тюльпанов, - решил он.

     Так это и случилось, когда возле  ремизовского  дома  распустились  разноцветные крупные  тюльпаны. До сих пор помню этот день,  солнечный, уже теплый по-летнему, таивший в себе надежды и на другие светлые дни. Теперь нет, к сожалению, ни Лидии Петровны, ни Сергея Васильевича с нами. Всю свою жизнь руководствовались они прекрасными принципами. Сергей Васильевич – участник двух революций, контужен под Пулковом. Ему посчастливилось увидеть Ленина. В год ленинского призыва  он стал коммунистом. Во время  Великой Отечественной войны ушел на фронт с 234-й коммунистической дивизией. А потом был отозван служить на железнодорожный транспорт, где работа тоже была фронтовая.

     В зрелые годы и под старость он жил насыщенно. Вместе с детьми выстроил дом, создал в нем «коммуну». Когда я познакомилась с Ремизовым, у них уже двадцать лет существовал уникальный документ – «кассовая книга коммуны». Жили тогда под одной крышей три семьи. Сергей Васильевич с житейской прозорливостью предусмотрел стремление   молодых к самостоятельности, внес в скучное дело экономических расчетов столько юмора и выдумки, что книга учета расходов в общий котел, стала летописью династии. И многие знакомые так и письма писали – «коммуне» и на огонек сюда приходили – «в коммуну». А приходило много и людей, и писем. Потому что прежде всего Сергей Васильевич берег дружбу, общение с людьми. И дружба проходила  через всю жизнь – с 1917 года, с первого коммунистического субботника.

     В тот давний разговор Сергей Васильевич рассказал мне о самой счастливой минуте в своей жизни. После войны это было. Жили они тогда в тесной комнатке: старшие, дочь, сын, вернувшийся с фронта и поступивший в медицинский институт.

     Он привез с собой друга Якова, который откопал погребенного  под осколками кирпича командира, подружился с двумя другими лейтенантами-студентами. И теперь они частенько засиживались до рассвета  у затененной лампы над учебниками. И у Сергея Васильевича  нередко замирало от счастья сердце: живые, здесь, рядом.

     В семье сохранилась фотокарточка: отец с сыном в военных гимнастерках, перед отъездом в действующую армию: сын – весь светлый, весь – надежда, отец – скрытая тревога. Он-то уже знает, что предстоит сыну узнать там, на фронте. И действительно, Мир был ранен, попадал под бомбежки, а однажды родителям даже пришло письмо, что он погиб при обстреле аэростата, с которого корректировал огонь артиллерийских орудий. Но он во взводе разведки дошел до Кенигсберга, заслужил орден Красной Звезды и медали.

     А с фронта все писал об учебе, вспоминала Лидия Петровна в ответ на мои вопросы, когда заметила в сыне задатки будущего профессора. Пока до профессора было далеко, но в институте складывалась  удивительная обстановка. Каждый десятый студент был фронтовик.  И, потратив годы на войну, они теперь шли на приступ науки. Особые отношения складывались у студентов с профессорами и преподавателями – среди тех  тоже немало было  вчерашних военных, и некоторая разница  в летах  компенсировалась  одинаковым опытом преодоления опасности.

     И было возможно, что ректор сидел за чаркой водки с первокурсниками, а профессор  с уважением расспрашивал  молодого коллегу  о недавнем прошлом.

     Почти одновременно с Миром Сергеевичем в институте появился  профессор  С.М. Хаютин. Он всю войну проработал в госпитале восстановительной хирургии в Свердловске, где находился институт  имени Гельмгольца.  В недавно открытом мединституте   профессор  Хаютин возглавил кафедру глазных болезней. Это был удивительный человек. Начать с того, что он, выпускник гимназии, отлично знал три языка. В 1962 году, приглашенный на конгресс офтальмологов в Дели,  он приготовил доклад на французском языке, но, учитывая обстановку, за ночь переписал его и прочел по-английски.  А пальцы у него были нежны и ласковы, как у ребенка,  - прикасались к глазу больно почти неслышно.  Так он берег руки, рассказывает его вдова София Ильинична. Да она и сама, всю жизнь посвятившая мужу, не разрешала ему никакой домашней работы. Он был блестящий практик, и его коньком была глаукома, тяжелое и широко распространенное заболевание, приводящее к слепоте. Всем ученикам он рекомендовал темы, связанные с этим недугом. Так получилось и у Мира Сергеевича.

     В докторской его есть интригующий термин «симптом кобры». Дело в том, что в процессе исследований соискатель обнаружил у больных глаукомой на глазном яблоке пятно, напоминающее силуэт кобры. О ценности ранней диагностики говорить не надо. Как часто болезнь вот так, крадучись, готовится к своему смертельному прыжку. Важно предупредить этот прыжок.

     Нынешнюю вступительную лекцию для своего курса  профессор начал необычно.  Показал диапозитивы фрагментов многих известных картин – только одни глаза. Ужас, смех, любовь, вера… И предложил студентам назвать, кому они принадлежат. Здесь были Мона Лиза и  Иван Грозный, нестеровский отрок и Аркадий Райкин. Короткая эта демонстрация призвана была показать, к какому драгоценному механизму  берутся они приложить свои знания и таланты. Не зря же говорят: глаза – зеркало души. Можно сказать, что  глаза – это часто  и зеркало нашего здоровья.  Например, картина глазного дна – это единственное приоткрытое окно в наш мозг. И пусть непрофессионально, оказывается, говорить, что глаза  -   темнеют от гнева, светлеют от счастья, мечут молнии  или дарят добрым теплом, все равно не поднимется рука писать, что это просто совершеннейший оптический прибор, дарованный нам природой.

     В кабинете профессора есть несколько сложных аппаратов. Во время нашего разговора офтальмологи приводили на консультацию больных.  Мир Сергеевич разрешил мне при очередном осмотре использовать параллельную оптическую систему – заглянуть в глаза  молодой женщины.  Удивительное это было чувство: как будто увидела что-то похожее на карту таинственной страны или звездного неба.

     В офтальмологии давно уже утвердилось понятие ярославской школы. В основе его талант  профессора  С.М. Хаютина, продолжение в его учениках: доценте Шахове, профессоре Ремизове, ремизовском ученике доценте Страхове.  Сейчас в Ярославле работают созданные при непосредственном руководстве М.С. Ремизова     лазерный офтальмологический центр, центр  контактной коррекции (5000 человек ушли отсюда  с новым зрением), центр микрохирургии глаза, обслуживающие до девяти соседних областей. Во многих областях делаются операции – укрепление склеры при прогрессирующей близорукости, авторское свидетельство на которую получено  было профессором М.С. Ремизовым и врачом из Углича А.И. Грязновым. Сам профессор 24 года возглавляет кафедру глазных болезней и является председателем БРИЗа в мединституте, он член редколлегии журнала «Офтальмохирургия», член президиума Всероссийского общества офтальмологов.  К слову, более  сорока лет  М.С. Ремизов – член Компартии.

     Все тесно связано в нашей жизни. В свое время Сергей Васильевич был пациентом сына. И вдова профессора Хаютина Софья Ильинична им же прооперирована  и постоянно испытывает его теплую заботу о себе. Дочь  Ирина – тоже глазной врач.

     Конечно, как любая отрасль медицины, советская офтальмология многим удивляет. Например,  авторское свидетельство на уникальнейшую операцию обогащает врача ...  на  50 рублей. Ювелирные  глазные операции производятся скальпелем, лезвие которого  при помощи самодельной гильотинки делается из осколка бритвы... Но есть инструмент из сапфира, рубина и алмаза. Да если к этому добавить у нас в области несомненный, бесценный сплав талантов и традиций – это как-то успокаивает. Один из помощников  Ремизова сказал: глаза – судьба человека. И если судьба в надежных руках, кобра не сможет ужалить.

     Северный рабочий, 30 декабря 1990 г.