На переломе 1914. Глава 3

1. В прошлой 2 й главе я в общих чертах обозначил как можно использовать матрицу идентичности для понимания экзистенциального общественного кризиса. Я также сформулировал гипотезу, что в основе этого кризиса лежит происходящее при крайнем развитии рынка нарушение равновесия между рыночными нисходящими дистантивными парадигмами идентичности такими как эгономика CFD и восходящими коннективными/интегративными парадигмами такими как гипономика АНВ. Но какое отношение все это имеет к Европе и России второй половины 19 века?

2. Как мы увидим самое прямое. Громадное развитие рынка, сначала на Западе, а во второй половине 19 века и в России частично разрушило старое домашнее иерархическое общество. На это разлагающее и революционизирующее действие рыночной  экономики указывал Маркс в К. Манифесте. Но рынок также выдвинул вперед альтернативу прошлому горизонтальную добровольную ассоциацию, которую и Милль и Токвиль и Маркс и Бакунин, Прудон и Мадзини считали основой будущего социального строя и демократии. Мнения расходились только по вопросу как эту ассоциацию понимать и в какой мере она совместима с рынком иди наоборот требует огосударствления экономики и ликвидации рынка по крайней мере в его капиталистическом виде(как думал Маркс). Или же как Токвиль и Милль они считали такую ассоциацию продолжением рынка и его необходимым дополнением.

3. Этот центральный тогда вопрос о возможностях реорганизации человечества на основе горизонтального свободного добровольного сотрудничества был центром системы Конта. Не обошел он конечно и Россию. И на Западе и в России можно выделить четыре основных подхода к ассоциации: 1) Утилитарный, основывавшийся на приоритете частного интереса и пользы (Милль) 2) Автономно радикальный у анархистов (Прудон, Бакунин)утверждавших что ассоциация должна заменить вертикальное государство; 3) Гетерономный у Марксистов, считавших необходимым подчинить ассоциацию государству, как носителю общего интереса или превратить ее саму в государство (Ленин в конце жизни по мере его разочарования в коммунистической бюрократии). 4)Гипономный понимавший ассоциацию как объединение на основе общих жизненных форм, чувств солидарности, сочувствия и взаимопомощи, обязательств и идеальных целей. Такой взгляд на Западе отстаивал Мадзини, а в России сходные идеи можно обнаружить у Достоевского и Толстого.

4. В Дневнике Писателя за Март 1876 г. Достоевский специально выделил критику утилитарного видения ассоциации, он использовал эту критику как исходный пункт для переосмысления самого понятия ассоциации, как недостаточного в той мере в какой оно было основано на одностороннем утилитарном проективном интересе, хотя бы и "общем" интересе, который на самом деле не соединяет, а еще больше разобщает людей, превращая общество в собрание изолированных "обособленных" индивидов, преимущественно пассивных и соединенных лишь внешним,искусственным образом.

5. Вот что он писал: "Право мне  все кажется, что наступила какая то эпоха всеобщего "обособления". Все обособляются, уединяются,всякому хочется выдумать что нибудь свое собственное, новое и неслыханное. Всякий откладывает все, что прежде было общего в мыслях и чувствах и начинает с своих собственных мыслей и чувств. Всякому хочется начать сначала. Разрывают прежние связи без сожаления, и каждый действует сам  по себе и тем только и утешается…Положим ужасно многие ничего не начинают и никогда не начнут, но все же они оторвались, стоят в сторонке, глядят на оторванное место и, сложив руки чего то ждут. У нас все чего то ждут. Между тем ни в чем почти нет нравственного соглашения; все разбилось и разбивается и даже не на кучки, а уж на  единицы…Мне скажут…что напротив все несомненно тверже прежнего обобщается и соединяется, что являются банки, общества, ассоциации… Кстати приведу несколько мыслей об ассоциациях из одной рукописи, не моей, а мне   присланной…"Выгораживая русскую артель, которая еще слишком мало исследована, чтобы говорить о ней что либо положительное, мы думаем, что все эти ассоциации, корпорации и проч. все это лишь союзы одних против других, союзы, основанные на чувстве самосохранения, вызванные борьбою за существование…Да история несомненно свидетельствует, что все эти союзы возникли из братской вражды, основаны не на потребности общения как вы полагаете,а на чувстве страха за свое существование или же на желании получить барыш, выгоду, пользу, хотя бы и на счет ближнего. Всматриваясь же в устройство всех этих детищ утилитаризма, мы видим, что главная их забота это устройство надежного контроля каждого за всеми и всех за каждым, попросту поголовного шпионства из боязни как бы кто не надул кого. Все эти ассоциации с их  контролем внутри и завистливою ко всему постороннему внешнею деятельностию представляют поразительную параллель с тем, что творится в политическом мире, где взаимные отношения народов характеризуются вооруженным миром, прерываемым кровопролитными схватками, внутренняя же их жизнь бесконечною борьбою партий. О  каком же общении, о какой любви тут может быть речь! Не потому ли все это учреждения так плохо прививаются у нас, что мы еще слишком просторно живем, что нам нет еще основания слишком вооружаться друг против друга, что в  нас слишком много еще расположения, веры друг к другу и эти чувства мешают нам устроить такой контроль, такое шпионство друг за другом, как это необходимо при устройстве всех этих ассоциаций, корпораций, торговых  и других товариществ, при недостаточности же  контроля они идти не могут, они непременно лопаются…видим что в нас еще действует с некоторой силой то чувство единения, без которого человеческие общества существовать не могут…лишь бы оно, это чувство из бессознательного из инстинкта, обратилось в силу сознанную…направлялось бы нами к достижению разумных целей…без этого же  чувства единения, взаимной любви, общения людей между собою, немыслимо ничто великое, потому что немыслимо и само общество."

6. Закончив эту цитату из рукописи неизвестного автора с которым он выражает свое полное согласие Достоевский прямо указывает, что проблема не в ассоциации как таковой, а в том, на чем она основана и как она ведется: " То есть автор, видите ли, может быть и не совсем уж так проклинает ассоциации и корпорации,а он только утверждает, что их теперешний главный принцип состоит лишь только в утилитаризме (вниз направленная эгономная, а не гипономная парадигма идентичности ЛБ), да еще в шпионстве и что это вовсе не есть единение людей. Все это молодо, свежо, теоретично, непрактично, но в принципе совершенно верно и написано не только искренно, но с страданием и болением…Одним словом, хоть и старо сравнение, но наше русское интеллигентное общество всего более напоминает собою тот древний пучок прутьев,который только и крепок,пока прутья связаны вместе, но чуть лишь расторгнута связь, то  весь пучок разлетится на множество мелких былинок, которые разнесет первый ветер. Так вот этот то пук у нас теперь и рассыпался." (Достоевский 1989, 180/183).

7. Экзистенциальный  кризис, распад общества на фоне культа денег, и лихорадочной, деловой, рыночной активности, о котором пишет здесь Достоевский, вместе с его получившей широкую известность  критикой "всеобщего шпионства" революционной ассоциации, как насильственной и внешней альтернативы распадающемуся старому порядку, превратили его в глазах следующих поколений русской интеллигенции в пророка надвигающейся общественной катастрофы, разрушившей Россию. Об этом хорошо пишет Анна Ахматова в своем замечательном стихотворении, написанном в годы ВОВ.

(1) Россия Достоевского. Луна
Почти на четверть скрыта колокольней.
Торгуют кабаки, летят пролетки,
Пятиэтажные растут громады
В Гороховой, у Знаменья, под Смольным.
Везде танцклассы, вывески менял,
А рядом: «Henriette», «Basile», «Andr;»
И пышные гроба: «Шумилов-старший».
Но, впрочем, город мало изменился.
Не я одна, но и другие тоже
Заметили, что он подчас умеет
Казаться литографией старинной,
Не первоклассной, но вполне пристойной,
Семидесятых, кажется, годов. /166/
      (2) Особенно зимой, перед рассветом
      Иль в сумерки – тогда за воротами
      Темнеет жесткий и прямой Литейный,
      Еще не опозоренный модерном,
      И визави меня живут – Некрасов
      И Салтыков… Обоим по доске
      Мемориальной. О, как было б страшно
      Им видеть эти доски! Прохожу.
(3) А в Старой Руссе пышные канавы,
И в садиках подгнившие беседки,
И стекла окон так черны, как прорубь,
И мнится, там такое приключилось,
Что лучше не заглядывать, уйдем.
Не с каждым местом сговориться можно,
Чтобы оно свою открыло тайну
(А в Оптиной мне больше не бывать…).

(4) Шуршанье юбок, клетчатые пледы,
Ореховые рамы у зеркал,
Каренинской красою изумленных,
И в коридорах узких те обои,
Которыми мы любовались в детстве,
Под желтой керосиновою лампой,
И тот же плюш на креслах…
      Все разночинно, наспех, как-нибудь…
      Отцы и деды непонятны. Земли
      Заложены. И в Бадене – рулетка.

(5) И женщина с прозрачными глазами
(Такой глубокой синевы, что море
Нельзя не вспомнить, поглядевши в них),
С редчайшим именем и белой ручкой,
И добротой, которую в наследство
Я от нее как будто получила, –
Ненужный дар моей жестокой жизни…
(6) Страну знобит, а омский каторжанин
Все понял и на всем поставил крест.
Вот он сейчас перемешает всё
И сам над первозданным беспорядком,
Как некий дух, взнесется. Полночь бьет.
Перо скрипит, и многие страницы
Семеновским припахивают плацем. /167/

(7) Так вот когда мы вздумали родиться
И, безошибочно отмерив время,
Чтоб ничего не пропустить из зрелищ
Невиданных, простились с небытьем.

8. Но для самого Достоевского беспощадная критика современной ему реальности была вовсе не самоцелью, а неким предрассветным, предварительным моментом для поисков не внешней, революционной, а подлинной внутренней альтернативы происходящему, подлинного опосредования и общественного единства, внутри которого нашлось бы место и переосмысленной исторической традиции (контекстное поле конкретных жизненных форм В)и революционной критике и обновлению во имя универсальных принципов истины и  справедливости (контекстное поле общих принципов А). Именно поисками такого синтеза боковых осей и связанных с ними парадигм внутри искомой, не эгономной, а иной центральной парадигмы идентичности, наполнено почти все, что он писал в последние годы жизни, от многих страниц в Дневнике Писателя до Пушкинской речи и особенно Братьев Карамазовых (отсылка на этот роман присутствует в цитированном выше Ахматовском стихотворении). В следующих главах мы более конкретно познакомимся с тем, каким образом  Достоевский представлял себе этот новый общественный синтез.