Как я стал бунтарем

               
      
     В начальных и средних классах я был  дисциплинированным послушным учеником. Я никогда не опаздывал в школу, на уроках никогда не разговаривал с соседями по парте,  выполнял все требования учителей. 
  Мое примерное поведение  не прибавляло мне  авторитета среди одноклассников, но в то время   для меня было важнее признание и одобрение взрослых - бабушки, матери и учителей.    
      Но когда я учился в восьмом классе,   мои приоритеты и система ценностей радикально изменились.  Теперь для меня стало важнее, как ко мне относятся, как меня оценивают мои ровесники.  К этому времени уже пережил первую любовь, увы, неразделенную, и мне дико хотелось нравиться девчонкам. Девчонки же боготворили  плохих парней.  Например,  в Леньку Миронова, белокурого умного пацана с прямым носом, лидера нашего класса, боксера, драчуна, были влюблены почти все одноклассницы. Я завидовал ему и одновременно  восхищался им.
   Чтобы заслужить авторитет у ребят и добиться успеха у девчонок, я решил  восстать против мира взрослых и  стать свободной независимой  личностью.
       Боевое крещение состоялось на уроке географии.
      Прозвенел звонок. В класс вошла Капа   -  женщина лет сорока трех, рослая, крупная, с грубыми чертами лица. Капа задала какой-то вопрос, но тут по классу  пронеслась серая кошка. Мы все знали, что ее в сумке  принес  Юрка Зубов - пацан   с треугольным лицом, любитель приключенческой литературы, инициатор  бунтов против учителей.
     Кошка в ужасе металась  по классу. На  грубом лице Капы появилось выражение растерянности и смятения.
    - Кто принес? – крикнула она зычным голосом. 
    Никто  не взял на себя ответственность за  появление кошки  в классе.
    Страх Капы вызвал у меня злорадное чувство: я презирал ее всеми фибрами души. 
     -  Гашкин! Кто принес кошку? - обратилась она ко мне строгим тоном.
    Меня возмутило, что она считает меня слабым звеном в цепи, человеком, способным выдать товарища. Я почувствовал, что мой час пробил.
    - Не знаю, Капиталина Григорьевна, - ответил я пародийно подобострастным тоном.
    - А ну немедленно поймай ее, вынеси  из класса, - обратилась она ко мне. 
    Ее цинизм не знал границ: она занижала мне оценки, унижала меня публично,  но в критической ситуации обратилась именно ко мне. Она по-прежнему видела во мне тюфяка, который    покорно выполняет волю учителей. Но она просчиталась. Ее власть надо мной  кончилась. Я уже был не тем застенчивым мальчиком, который не смел ослушаться учителя. 
   - Не могу, Капиталина Григорьевна, - сказал я, всем своим видом изображая страх. –  Боюсь. А вдруг это тигр! Он же меня разорвет на части. Вас я, конечно, уважаю, но очень боюсь тигров.  Очень страшно. Очень страшно.
     Я изобразил страх на лице и дрожание тела. Одноклассники  покатывались со смеху. Я поймал на себе удивленный, даже  восхищенный взгляд Нади Бражниковой, нашей белокурой красавицы, которая раньше презирала меня за скромность и застенчивость. Капа не верила своим глазам и ушам.
   - Ты смотри какой! – возмутилась она. - Тихоня, а туда же.

   - Извините, Капиталина Григорьевна, но я очень боюсь этого тигра, - повторил я с тайной мстительностью. - Я бы, конечно, поймал, но очень страшно.
     Запахло скандалом. Капа была растеряна. Не знала, что делать. Ее можно было понять: о  происшествии мог узнать директор школы, и ее репутация могла пострадать.
    Шутка затягивалась. Мне стало жаль обезумевшую кошку, но я не мог  ей помочь. Наконец, Юрка Зубов встал, поймал кошку и отнес ее на улицу.
После этого эпизода я вырос в глазах одноклассников. Они уже не считали меня пай-мальчиком.  Я стал своим человеком. 

      В том же учебном году я совершил еще один героический поступок. Дело было в апреле накануне дня рождения Ленина. После уроков нас  оставили на  политинформацию. Нас  мучил голод,  но мы должны были еще целый час  находится в школе. 
    В класс зашла Ксения Игнатьевна,  наш классный руководитель, невысокая женщина, с мелкими чертами лица, с курчавыми волосами по плечи. 
   - Сегодня мы поговорим о биографии Ленина, - сказала она.
   - Опять  биография! - вырвалось  из моих  уст разочарованная реплика. 
  На ее  маленьком лице Ксении Игнатьевны появилась злоба.
- Да, биография! Ты ее знаешь? Ну иди к доске  расскажи, - взвизгнула она.
Я  стушевался, к доске не пошел, но с места сказал:
- В детстве  Володя Ульянов был умный мальчик. Учился на одни пятерки. Гимназию закончил с золотой медалью.  Он был очень честным человеком. А когда его брата-революционера казнили, он сказал: «Мы пойдем другим путем». Всем нам надо брать с него пример.
  По классу прокатился сдержанный смех.
 - И это все? - возмущенно крикнула Ксения Игнатьевна.
    - Знаю еще кое-что....   
   Но Ксения Игнатьевна не дала мне больше возможности блистать эрудицией.  Ее враждебный взгляд заставил меня замолчать. 
   Этот эпизод укрепил мою репутацию бунтаря. 

      Лиха беда начало. С каждым днем   я вел себя все более независимо, с каждым месяцем степень моей свободы увеличивалась.
    В начале девятого класса  в голову мне пришла  крамольная мысль: «Почему я должен ходить на уроки. Ведь на них почти не  получаешь  никаких  новых знаний. Тридцать минут идет опрос. Приходится слушать примитивные корявые ответы одноклассников. Затем минут десять учитель объясняет новый материал. Затем опять опрос. Получается, что  из сорока пяти  минут только десять минут ты получаешь новую информацию. Да и то не на всех уроках. Некоторые учителя вообще ничего не объясняют.  Заставляют читать параграф в учебнике. А прочитать я могу и дома».
     С этого времени я  стал часто пропускать уроки в школе.
     Иногда я оставался дома, читал книги (никогда я не читал так много, как в те годы). Если мать была дома, то я брал портфель и  либо шел в кино, либо блуждал по городу.
     В память врезался один  эпизод. Поздняя осень. Пасмурный день. Я прохожу мимо автостанции, находившейся на окраине города, и размышляю о Шиллере и Гете, чьи произведения в то время читал. Земля прикрыта легким снежком. Из земли торчат  былинки. На душе зябко.

     В девятом классе у нас появилась новая классная руководительница Лидия Васильевна -  женщина лет тридцати пяти,  с  натянутой кожей на лице, с короткими  черными жесткими волосами, в очках. Она вела у нас два предмета — историю и обществознание.  Историю она вела менее интересно, чем Михаил Иванович,   проворный мужичок лет пятидесяти пяти. Если в объяснениях Михаила Ивановича господствовали  художественные эффекты  (например, рассказывая о том или ином сражении, он носился по классу,  показывая, как проходила та или иная битва), то в лекциях Лидии Васильевны преобладало логическое начало (она упор делала на объяснение причин того или иного события). Но я  сразу оценил ее интеллект и обширные познания.
       Как-то она вызвала меня к доске. Я отвечал на вопрос «Три источника, три составные части марксизма». Как всегда,  я сильно волновался, когда отвечал у доски.
     - Марксизм имеет три теоретических источника, - говорил я,  - немецкую классическую философию, французский утопический социализм и английскую политическую экономию. Маркс их... - я напряг память, подбирая нужное слово, - Маркс их объединил...
    Лидия Васильевна смотрела на меня с каким-то радостным  удивлением.
     - Не объединил, а творчески переработал, - поправила меня она благожелательным тоном.
     - Да, творчески переработал , - согласился я и продолжил ответ.
   Несмотря на сбивчивость моей речи, учительница поставила мне пятерку.
- За самостоятельность, - объяснила она. - Коля излагал свои мысли, свое понимание вопроса, а не воспроизводил механически содержание  параграфа.
       Эта пятерка стала предметом моей тайной гордости. Но  успех, как всегда это бывает, имел и отрицательную сторону. Лидия  Васильевна,  обнаружив у меня в журнале низкие оценки по всем остальным  предметам, пришла к выводу, что я работаю не в полную силу. Как талантливый педагог,  она не могла оставаться безразличной к такому вопиющему факту. Ее  сознанием  завладела  благородная идея   исправить меня, сделать из меня отличника или хотя бы хорошистом.  Она подозвала меня во время перерыва к себе.
     -  Передай мое приглашение своей маме прийти в школу, - сказала она мне. - Мне нужно с нею поговорить.
  Моя мать, забитая, застенчивая женщина, никогда не ходила на родительские собрания. Когда она оказывалась в обществе образованных людей, от волнения у нее кружилась голова, и она падала в обморок.
- Зачем? - сказал я. - Она плохо  себя чувствует. У нее высокое давление.  Ей нужен покой.
- Я не собираюсь ее расстраивать.  Мне просто нужно увидеть ее, поговорить...
  - Нет, не стоит, - сказал я. - Я не хочу стать полным сиротой.
Казалось, классная смирилась с отказом, но как-то после уроков она сказала:
  - Раз вы не хотите привести маму в школу, я сама к ней пойду.
   Я вышел из школы. Она последовала за мной.  Вслед за нами устремились с десяток одноклассников. Я представил, как мы с классной подходим к моему дому, как на нас таращатся соседи, мне стало не по себе.
   - Да зачем она вам нужна? - проговорил я, остановившись.
   - Мне нужно поговорить с нею.
   - Говорите со мной. Она все равно уже не оказывает на меня никакого влияния. Я давно живу так, как хочу.
   - И все равно я хочу увидеть ее.   
  Одноклассники, особенно девчонки, стали уговаривать ее:
   - Не надо, Лидия Васильевна. Он сам исправится.
       Она не обращала внимания на их просьбы. Настаивала на встрече с моей матерью.
     Мне надоел этот балаган, и я произнес решительно:
  - Ну, хорошо. Пойдемте. Сами убедитесь, что после вашей встречи в моем поведении ничего не изменится.
    Вдруг она изменила решение.
   -  Хорошо, не пойду. Пусть мама сама  придет на следующее родительское собрание.
   - Да, не придет она.
  После того, как я  отбил атаку классной, я продолжал жить так , как жил прежде.

     В то время в голову мне, безотцовщине, влачившему жалкое существование,  стали приходить в голову крамольные мысли, и мне хотелось поделиться ими с товарищами и учителями. Случай скоро представился.   
    На уроке обществоведения, посвященном социалистической системе,  Лидия Васильевна сказала:
   - В нашей стране реализуется основной принцип социализма — от каждого по способностям, каждому — по труду.
    Я вступил с нею в спор:
  - Этот принцип не всегда соблюдается в нашем обществе. Он действует в отношении взрослых. Они работают и получают по труду. Но он не действует в отношении детей. Ведь они не работают. Их уровень жизни зависит от зарплаты  родителей, а не от них самих.   Но ведь доход у родителей разный, поэтому дети тоже обеспечены по-разному. Дети разных родителей  находятся в разных условиях.  Значит,  принцип социализма не осуществляется полностью.
   -  По-другому нельзя.
    - Можно, - сказал я. - Всех детей поселить в интернаты. Родители должны будут платить определенный процент зарплаты.  Тогда все дети будут находиться в равных условиях.
  - Ну а как же воспитание?
  - Их будут воспитывать профессиональные  педагоги - такие, как Вы, Лидия Васильевна. 
  - Но ведь родителям нравится жить со своими детьми. Общение со своими детьми, забота о них — важный элемент счастья человека.
  -  Я спрашивал многих родителей.  Они не возражают... Например, мой дядя сказал, что если бы в  интернате его детям  было лучше, чем дома, то он не возражал бы против поселения  их  в интернат. Родители  бы могли навещать их.
 
    В это время проходил очередной  съезд  КПСС. Я решил, что пора мне всерьез заняться переустройством нашего общества, и на листке из школьной тетради написал  письмо съезду, в котором изложил свои революционные идеи. Вложил письмо в конверт и написал на нем: «Москва. Съезду КПСС», а далее сообщил обратный адрес. Я был почти  уверен, что с таким адресом  мое письмо не дойдет до адресата. Но недели через три возле нашего дома остановилась белая «Волга», из нее вышел водитель и спросил: «Николай Гашкин здесь живет?». «Здесь», - ответила ему мать. «Позовите его».  Она заскочила в мою комнату, где  я в это время читал  повесть Горького  «Жизнь Клима Самгина».
   - Что ты там натворил? – крикнула она. -  За тобой приехали.
   Ее трясло от страха.
   Я вышел на улицу, где меня  ждал  мужчина в цивильном костюме.   Он  спросил у меня, писал ли я письмо съезду, и когда услышал положительный ответ, сказал, что  нам нужно проехать в райком партии.
  Я залез в «Волгу», и минут через тридцать    был уже в большом кабинете, где меня  встретил  вальяжный, импозантный  мужчина лет сорока, с брюзгливым выражением на лице.
  - Гашкин?
  - Да.
  - Письмо съезду партии писали?
  -  Да.
   - Проходите, садитесь. Съезд рассмотрел Ваши предложения по поводу интернатизации. В нашей стране строится много интернатов. Все  дети, нуждающиеся в помощи государства, получают ее.
  - Нет! – воскликнул я горячо. – Я не то имел в виду. Я имел в виду, чтобы всех детей поместить в интернаты, а не только сирот. Только тогда будет осуществлен основной принцип социализма – каждому по труду.
   - Всех  трудно. Ведь этого не захотят ни дети, ни родители. 
  - А я разговаривал со многими родителями, узнавал их мнение на этот счет. Они говорят, что не против, если детям в интернате будет хорошо.
  - Но ведь семья – это ячейка социалистического общества. А какая семья без детей. ..
   Мы еще поспорили с ним немного, а потом  водитель отвез меня домой.
  Мать была крайне удивлена, что я вернулся. Она была уверена, что меня арестовали.  Несколько лет спустя я понял, что высказывал троцкистские идеи. В 30-е годы за них меня бы расстреляли, а в 70-е   даже  в тюрьму не посадили.
   В школе узнали о моем участии в работе съезда, и я стал знаменитостью. Я слышал, как  историк Михаил Иванович  уважительно говорил коллеге, что таких учеников, как я,  в нашей школе еще не было.  А новая директриса даже предлагала мне, сиротинушке,  денег (правда, взаймы). Мне ничего не оставалось делать, как почивать на лаврах.

      С особой  помпой я выступал на уроках литературы, которую у нас вела Мария  Федоровна -  невысокая смуглая женщина лет сорока пяти. Она выглядела интеллигентно, но до чего   скучны были ее уроки. Она почти не говорила о литературе. Было заметно, что предмет, который она преподавала, вызывал у нее отвращение. Она говорила о своих взрослых детях, но чаще о своих многочисленных болезнях. Ее невыносимо нудный голос вызывал нестерпимую скуку.
     В то время я запоем читал классику, а также книги по литературоведению (например, труды  Шкловского, Чуковского). У меня накопилось много мыслей о писателях.
    Когда речь зашла об этическом учении  Толстого,  я сказал с ноткой презрения:
    - У Толстого постоянно наблюдаются противоречия между его учением и поведением. Он был противником собственности и даже отказался от своего имущества. Отказался, но в пользу своей жены и детей. Он считал, что люди должны отказаться от мясной пищи, и сам  стал вегетарианцем, но делал вид, что не замечает, когда ему подавали блюда на мясном бульоне. 
    И одноклассники и Мария Федоровна выслушали мой выпад против великого писателя с изумлением. Я приобрел репутацию философа и крупного мыслителя нашего класса.


     В десятом классе у нас в школе появился новый учитель физики Виктор Петрович — невысокий широкоплечий мужчина лет тридцати шести, с большой круглой головой, с большой плешью. Мы быстро заметили,  что «физик не знает физику».  Он никогда не объяснял новый материал, а  лишь давал задание читать параграф по учебнику, а потом опрашивал. Когда ему задали вопрос, у него появлялось растерянное выражение лица.  Он быстро потерял авторитет.  Мы не церемонились с ним. На его уроках стоял шум.
     Как-то он вышел из себя и накричал на нас. После окончания урока  Юрка Зубов предложил в следующий раз, как только он начнет кричать на нас, в знак протеста выйти из класса. Я охотно поддержал его идею.  Мне не терпелось поскорее осуществить план возмездия.
     И вот начался урок физики. Чтобы спровоцировать физика на выпад против нас, мы без устали, громко болтали друг с другом. В классе стоял непрерывный гул. Наконец,  физик не выдержал, начал  нас ругать. Правда, не очень громко и  как-то беззлобно.  Но все равно Юрка Зубов вскочил с места и направился к выходу. Мы последовали за ним. В классе остались лишь девчонки и Володька Мартынов, примерный ученик нашего класса, симпатичный, чернявый паренек. Они не захотели присоединиться к нашей акции.
     Я шел твердым уверенным шагом. Меня захлестнуло ощущение полной свободы. Я чувствовал себя частичкой нашего братства.   
    Чтобы не попасться на глаза директору или завучу,   мы  забрались на чердак школы.
    Все: кирпичи, доски, ящики — казалось каким-то экзотическим. У меня было такое чувство, будто я попал в какую-то незнакомую   страну. 
    Леха взял камешек и запустил его  лампочку, висевшую на шнуре  поодаль. Камешек пролетел мимо. Все последовали  примеру нашего лидера.  Камни не попадали в лампочку.  Я прицелился, метнул камень, и он достиг цели: лампочка разбилась вдребезги.  Ребята смотрели на меня с удивлением и уважением.
       Мы возмущались поступком Мартынова.  Решили поговорить с ним по-мужски. 
    После уроков мы подошли к нему.
   - Пойдем  поговорим, - сказал ему  Леха.
   Мартынов в сопровождении   толпы    безропотно  пошел за школу. Подошли к беседке.
   - Как ты мог остаться! - восклицал я. - Ты же понимаешь, что  ты штрейкбрехер? Ты предал нас.
    На лицах одноклассников — Зубова, Лехи Седого -  мелькнули иронические улыбки. Конечно, высокопарный стиль  моей тирады явно не соответствовал бытовой  ситуации общения. 
     Леха, боксер-разрядник, внезапно прервал мой воспитательный монолог. В воздухе мелькнул его кулак. Раздался хлопок. Голова Мартынова дернулась, отклонилась назад, затем снова выровнялась.  Экзекуция закончилась.  «А я бы не смог ударить», - подумал я. Леха стал вызывать у меня еще большее восхищение, чем раньше. 

    Я приобрел  авторитет в классе,  да и в школе.  Часто общался с Лехой Седым,  внимательно слушал все, что он говорит.
    В юмористическом ключе он  рассказывал о прогулках по ночному городу, которые он совершал вместе со своими корешами. Не раз им попадались пьяные мужики, и они «вырубали» их. Меня позабавила такая история. 
Шли они поздно вечером по центральной улице города. У некоторых из пацанов в руках были дубинки. Навстречу им попался пьяный мужик. Подошли к нему. Бить не хотели. Хотели только попугать.
  - Серега  замахнулся, -  рассказывал Леха. - Хотел промахнуться. Но мужик увернулся от удара, и дубинка врезала ему по кумполу. 
      Мы все засмеялись.
     Леха и меня хотел взять с собой на вечернюю прогулку по городу, но   до  реализации  этой идеи дело так и не дошло.
   Мне, скромному, незлому от природы человеку, тоже захотелось «вырубить» пьяного мужика, чтобы доказать себе, что я не какая-нибудь тварь дрожащая, а нормальный пацан. Но  я не решался сделать  это  один. Я попросил моего друга Ваньку Старикова, крепкого парня, симпатягу, лучшего футболиста нашей школы, помочь мне.
  - Я сам буду бить, а ты меня только подстрахуешь.
   Ванька, человек благоразумный, решительно отказался.
  - За что его бить? - буркнул он смущенно.
  - Испытать же себя надо. Раскольников старуху убил. А мне что, мужика с ног сбить нельзя?
  - Раскольников плохо кончил. Раскаялся.
 - Я тоже раскаюсь.
  -  Но сначала он на каторгу попал.
   В тюрьму мне попадать не хотелось. Пришлось отказаться от  воплощения этого прекрасного замысла. 

     Незадолго до окончания школы, в мае, я сидел с пацанами  на    пригорке недалеко от школы.  Все курили. Я попросил у Лехи Седого сигарету. Тот дал, иронически улыбнувшись.
     Я прикурил, глубоко затянулся, выпустил дым. Меня охватило чувство единения с товарищами.
   С этого дня курение на несколько лет вошло в мою жизнь.
    
    Как-то я встретил в городе  Леху Миронова с приятелем.
  - Коля, выпить хочешь? - спросил он и показал на бутылку портвейна.
       Я хотел. Мы зашли за киоск, и я через горлышко выпил треть бутылки.
   Остальное выпили мои товарищи.

    К концу учебы в школе от тихого застенчивого мальчика, каким я был раньше, мало что осталось. Я превратился в настоящего бунтаря. Одноклассники уважали меня и считали своим чуваком. Правда, в любви меня  постигла неудача. Но в этом  поражении была  доля моей вины: в качестве объекта своей страсти я выбрал Людку Вампилову - звезду нашего класса, за которой волочились не менее  десяти парней нашей школы (она же сама была безнадежно влюблена в курсанта военного училища Рогожина). Не сомневаюсь, что если бы я  выбрал девчонку попроще, то меня ждал бы успех.  Некоторые из одноклассниц позднее признавались мне, что я  им нравился.