Возрастные изменения

Зинаиде Алексеевне – семьдесят восемь лет. Её заболевания всё чаще называют возрастными изменениями. А возраст, то есть старость, вспять не повернуть. Значит, "изменения" не вылечить: тут, дал бы Бог, как-то их ослабить, уберечь от обострения. И Зинаида Алексеевна заботилась о своём здоровье, как любящая мать о беспомощном чаде, но оно всё равно давало сбои. Причём один сбой тащил за собой ещё, как минимум, парочку.
 Да вот же, неделю у неё ни с того ни с сего заболела голова. Боль терпимая. Давление чуток поднялось. Казалось бы, лежи себе спокойно, таблетки принимай, и всё наладится. Не тут-то было! Вдруг кольнуло в боку, затем резко заломило в колене, словно его сдавили железные тиски. Едва тиски ослабели, как по телу побежали невидимые кусачие насекомые. Полчаса старушка крутилась в постели, расчёсывая себя во всех направлениях. Зуд прекратился, но поцарапанное тело горело и саднило.
"И каких пакостей мне ещё ждать?!" – сердито подумала она. Пакостей, к счастью, больше не случилось, а из прежних осталась небольшая тяжесть в голове и спутанность мыслей. К ночи в голове прояснилось, и старушка уснула.

Но под утро ей приснилось нечто странное и мерзкое: с ней под одеялом и ногами же к ней лежит какой-то мужчина и женщина.
"И как мы втроём уместились в полуторной койке?!" – в первое мгновение удивилась она. Незваные "гости" возились под одеялом, хихикали и вызывающе поглядывали на хозяйку кровати. Их всклокоченные волосы были полны перьев и пуха, словно они с головой окунулись в разорванную подушку. Пух летал и по комнате, щекотал ноздри и горло Зинаиде Алексеевне. Она надсадно, до слёз зачихала, закашляла, а, прочихавшись и прокашлявшись, в гневе закричала на гадкую парочку:
– Это что за наглость?! Кто вас пустил?! Убирайтесь отсюда!Вон! Вон!
Любовники в ответ расхохотались и, дразня её, стали прыгать на кровати. Кровать скрипела и шаталась, норовя в любой миг сломаться. От ужаса с ногами забравшись на подушку, съёжившись, слепившись в плотный ком (и это при её-то негнущихся суставах!) Зинаида Алексеевна закричала – и  проснулась.
Было ещё темно. Под дверью лежала полоса жёлтого света. В квартире слышалось лёгкое движение, шумела вода, пахло разогретым сливочным маслом. Это сын собирался на работу. Часом позже в школу отправилась внучка Полина. Провожая её, в прихожей что-то бубнила невестка Татьяна. Потом невестка тихонько вошла в комнату Зинаиды Алексеевны: постояла, вслушиваясь в её притворное похрапывание, – и ушла. В доме всё стихло. Видимо, женщина улеглась в постель долеживать и досыпать своё.  Зинаиду Алексеевну охватило жгучее желание попрекать любого, кто бы подвернулся под руку.

Попрекнуть удалось часа через два, когда к ней снова заглянула Татьяна и спросила о самочувствии.
– Разве тебя волнует моё здоровье? – с горькой иронией сказала старушка. – Ты на всех время нашла, всех по-людски накормила и проводила куда следует; потом сама вволю выспалась и только потом вспомнила обо мне.

Полное розовощёкое лицо невестки вытянулось и потускнело.
– Зачем вы так говорите? Вечером вы чувствовали себя неплохо, да и ночью я два раза вас проверяла. Спали вы вроде нормально.

– Между твоими двумя разами я раз сто могла умереть, – усаживаясь в постели и калачом укладывая на животе худые руки, продолжала Зинаида Алексеевна. – Да, я чуть не умерла, так мне было плохо! Ко мне приходили двое… оттуда, – вспомнив сон, подпустила она туману. – С кровати выживали. На тот свет выживали – куда ж ещё! Насилу я от них отделалась.

Думая, что свекровь заговаривается, Татьяна переспросила:
– Что ещё за "двое"? И откуда это – оттуда? И как они попали в запертую квартиру?

– Смерть моя приходила, неужто неясно? – вскинув подбородок, Зинаида Алексеевна смотрела на невестку как бы с некой вершины, с которой могла вот-вот сорваться в вечное забвение. – А ей любые запоры нипочём. И является она в разных образах. Моей куме перед смертью явился крылатый змей. А крылья у него, как у стрекозы, блестят да переливаются. Ну, кружит он над кумой, слепит, завораживает и ласково так уговаривает: "Полетели со мной, Анюта, туда, где красота неземная". Куме б крестом себя осенить или, на худой конец, плюнуть искусителю в очи, а она уселась ему на спину и полетела. А через два дня после того померла. Долеталась бедняжка! Царство ей небесное! – старушка трижды перекрестилась. – Вот и мне сегодня смертное знамение было. Только в другом образе.

Татьяна улыбнулась ей, как улыбаются несмышлёному ребёнку.
– Вам просто сон плохой приснился. Так это из-за погоды. Вчера было тихо, солнечно, а сегодня ветер поднялся и снег повалил, – она потянулась за тонометром, лежавшим на полке стеллажа. – Давайте померяем давление, а потом завтрак принесу.

– Что ты со своим давлением?! – возмутилась Зинаида Алексеевна. – Нет у меня никакого давления. И не только от него умирают. Кума вот ни на что не жаловалась, а отдала Богу душу. Уж я знаю: сегодня смерть моя приходила, – твёрдо сказала она и с тайным наслаждением попрекнула невестку: – И умри я, никто б этого не заметил, а заметил бы, от радости перекрестился.

Нахмурившись, Татьяна ушла и вернулась с чашкой чая без сахара и тарелкой овсяной каши на воде (диета, будь она неладна!), поставила всё на табурет возле кровати и удалилась. После завтрака старушка предалась печальным размышлениям по поводу своего жалкого бытия, или – как сказал бы сын – "погрузилась в депрессию".

Зинаида Алексеевна прекрасно понимала смысл этой фразы применительно к человеку её возраста. Старческий деспотизм и психоз – вот что такое депрессия в понимании людей молодых и сильных, не знавших почём фунт лиха. А чтоб толковать про депрессию, сначала вырасти четверых детей, отказывая себе в том, от чего так трудно отказываться любой молодой женщине. Да еще поработай до шестидесяти трёх лет, когда вместо обязанностей появятся, словно в насмешку, сплошные права. Потому что толку от них – шиш да маленько. С правами на бессрочный отдых, пенсию и уход ты так уже изношен и немощен, что не способен жить даже в своё удовольствие. От семьи радости тоже мало. Дети, прежде искавшие твоего внимания и ласки, теперь считают тебя скучной и вздорной старухой! Теперь они заботятся о тебе не из чувства любви, а по велению совести. А совесть без души, без сердца – тяжёлая обуза, ярмо. Горько и стыдно чувствовать себя ярмом на шее собственных чад! Стараясь им поменьше мозолить глаза, ты всё чаще уединяешься. Весь смысл (или бессмыслица?) дальнейшей жизни состоит в борьбе с болезнями и душевным одиночеством. Старость тяжела, утомительна, как путешествие по бездорожью в безлунную ночь. Ты ступаешь медленно, осторожно, но всё равно спотыкаешься, падаешь, с трудом поднимаешься и, охая от боли, плетёшься дальше…

Всё это понимают только престарелые ровесники да иной опытный и сердобольный доктор вроде участкового терапевта Пухина Валерия Никитича. Он был упитанным краснощёким мужчиной сорока лет, приятным в общении: слушал внимательно, рекомендации давал подробные, мог и пошутить. Если Зинаиде Алексеевне случалось заговорить на отвлечённую тему, доктор не одёргивал её, а поддерживал разговор, постепенно возвращая его в нужное ему русло. И пусть врачебные назначения помогали отчасти или вообще не помогали, само явление Валерия Никитича бодрило и вселяло веру в исцеление. Он был доктором и духовником в одном лице. И уйди он в отпуск, Зинаида Алексеевна даже академику медицины не доверила бы лечить тот же радикулит.  Пухин, опасаясь обострения её панкреатита, в обезболивании пока отказал. Взамен он порекомендовал сухое тепло на поясницу и мази из тех, какими ныне забиты аптеки. Не обошёл он вниманием и народные средства.

– В мае нарвите цветущей белой сирени, – советовал он, – залейте водкой и дней на десять уберите в тёмное место. Готовой настойкой натирайте поясницу и хорошенько укутывайте. Помогает неплохо. Помогает и прикладывание красной тряпицы. Именно красной и обязательно шерстяной…

Зинаида Алексеевна выполняла все рекомендации, но улучшения не почувствовала. Возможно, ей помогла бы настойка сирени, но май ещё не наступил, да и встретить его хотелось уже с прямой, а не согбенной спиной. Хотя за пару последних месяцев наука, шагающая вперёд семимильными шагами, могла бы выпустить эффективное лекарство от радикулита, а заодно и от проклятой забывчивости…

В общем, Зинаида Алексеевна решила вызвать доктора.
Накануне его визитов невестка делала генеральную уборку в её комнате. Зинаида Алексеевна тоже не сидела без дела, если позволяло самочувствие. Сегодня она решила навести порядок в большом столе с тумбочкой. В ней хранились новое бельё, чулки-носки, платки, резинка-продержка, лоскуты ткани и прочая мелочёвка. Сидя на низком табурете перед открытой тумбой, старушка разбирала очередной пакет и, к своему удивлению, обнаружила в нём свои серые шерстяные колготки. Она считала их пропавшими по вине Татьяны: мол, выкинула их, как рухлядь. Из колготок выпал связанный узелком носовой платочек. А в платке, к полному её изумлению, оказалась купюра достоинством в тысячу рублей, тоже считавшаяся бесследно пропавшей.
– Так, вот где ты, оказывается, лежала! А я-то думала… А я уж ТАКОЕ подумала! – ахнула Зинаида Алексеевна и смутилась.

Повод для смущения был веский. Старушка точно помнила, что для одного дела взяла тысячу из общих накоплений, хранившихся в кожаной косметичке; потом то и другое спрятала по отдельности. Впоследствии тысячной купюры на месте не оказалось. А на каком месте, она забыла, поэтому заглянула во все свои тайники: под матрац, под стопки белья, в толщу страниц библии, в карманы платьев, висевших в шкафу… Наконец, на дне картонной коробки, в которой хранились давние письма, она обнаружила косметичку с деньгами и продолжала искать собственно пресловутую тысячу… Всё напрасно: она как в воду канула! Тяжкое подозрение в краже пало на внучку и невестку. Укротив негодование чтением молитв, Зинаида Алексеевна позвала подозреваемых и вежливо, даже миролюбиво поинтересовалась, кто из них покусился на её деньги.

Шестнадцатилетняя Полина, девочка добрая, но импульсивная, сходу возмутилась:
– Да ты никак обвиняешь меня или маму в воровстве?! Или даже обеих сразу?

– Милая моя детонька, – ласково отвечала Зинаида Алексеевна, – упаси меня Бог обвинять вас в таком мерзком деле. Но кто-то же взял деньги, если они пропали.

– И где они находились?
Растерявшись, старушка наобум указала на кровать:
– Вот туточки, под подушкой лежали.

– У нас в доме воровства никогда не было и не будет, – сухо заявила Татьяна. – Лучше вспоминайте, куда убрали деньги.

– Наша бабуля, как Плюшкин, – с сарказмом заговорила Полина, – копит, копит пенсию, прячет от всех да пересчитывает: а вдруг кто тяпнул ржавую копеечку!

– Тут, моя родненькая, не копеечку тяпнули, а целую тыщу, – с ангельским добродушием пропуская колкости мимо ушей, пояснила Зинаида Алексеевна.

– У тебя больное воображение и склероз! – окончательно забывая об уважении к её почтенному возрасту, закричала внучка. – Да, самый настоящий старческий склероз!

– Поля, следи за языком, – строго сказала невестка.

– А что она напраслину гонит? Это же надо: обвинить нас в воровстве да ещё с умильной улыбочкой на лице! Прямо не бабушка, а иезуитка какая-то.

Стоически проглотив оскорбление, Зинаида Алексеевна покачала головой и заговорила печальным голосом:
– Истинная правда, внученька: и стара я, и больна. И склероз не отрицаю. Насчёт денег тоже твоя правда: у меня на учёте даже ржавая копеечка. А как иначе? Копеечки-то тяжким трудом заработаны. Но для вас мне их не жалко. Пять, десять тысяч – сколько вам надо, столько и дам. Только честно признайтесь: да, был грех, взяли тыщу. Я же всё понимаю. Ты, Полюшка, – молодая, красивая. Одеться любишь по моде. То сумочку какую хочешь купить или джинсики – да мало ли что. А на это нужны денежки. Ну, взяла ты их без спросу, так и скажи: да, бабуля, взяла. И пусть они тебе останутся насовсем. Я даже за обман не попрекну, – левой рукой старушка взяла с тумбочки молитвослов, прижала к груди и перекрестилась. – Бог свидетель, слова упрека не выроню!

– Как ты терпишь этот бред? – взглянув на мать, вдруг тихо, со слезами в голосе сказала Полина. – Ей же надо лечиться у…

Тут Татьяна вывела её из комнаты. Больше недели они разговаривали с Зинаидой Алексеевной сквозь зубы.
"Украли деньги, а строят из себя безвинно обиженных. Но Бога не проведёшь. Ему сверху всё видно. Рано или поздно, а правда выплывет наружу", – вздыхая, думала она.

И вот правда "выплыла"! Зинаида Алексеевна напрягла память и вспомнила, как заворачивала деньги в носовой платок, но чем-то потревоженная, торопливо завернула его во что-то большое и мягкое, что попалось под руку, сунула этот двойной завёртыш в полиэтиленовый пакет и запихнула в тумбочку. Как теперь выяснилось, этим "что-то" оказались колготки.

"Господи помилуй, так запамятовать! Ни за что ни про что оговорить сноху с Полюшкой! Какой срам на мою седую голову! – сокрушалась она теперь, но быстро подавила муки совести философским рассуждением. – А всё ведь из-за денег! Из-за них, проклятых, всё зло и беды на свете!".

Спрятав деньги и убравшись в тумбочке, она позвала невестку. Пока Татьяна убирала комнату, Зинаида Алексеевна приняла душ, пообедала и вернулась в свой уютный и чистый уголок.
"Хорошо-то как!" – подумала она, усаживаясь в кресло с романом "Честь имею". Ей нравились все произведения В.Пикуля. Щадя глаза, она прочла три листа; потом натёрла поясницу "Золотым усом" и отправилась в зал. Сын, вернувшийся с работы, и Татьяна, "валетом" раскинувшись на диване, смотрели телевизор. Присев на стул, Зинаида Алексеевна задумчиво уставилась на невестку, удивляясь тому, что в её  волосах нет даже намёка на седину. Татьяна уже находилась на пенсии, хотя, по мнению свекрови, могла бы ещё пахать и пахать на производстве.

– Я вот что думаю, – тихо обратилась к ней Зинаида Алексеевна, – как бы не забыть сказать доктору, чтобы вылечил мне, наконец,  поджелудочную. Ну, этот панкраетит. Из-за него, проклятого, поесть толком не могу.

– Панкреатит, – улыбнувшись, поправила Татьяна. – Да он и у молодых не всегда вылечивается.

– Потому что молодежь гнилая пошла. А я и в старости ела всё подряд, не жаловалась – и вдруг заболела. Значит, могу вдруг и выздороветь.

– Да вы уже полгода лечитесь, а толку-то? В чём-то и сами виноваты. Иногда едите, что не положено. Пухин  вам сказал: если не хотите проблем, соблюдайте строгую диету.

– На то он и доктор, чтоб припугнуть пациента, – вздохнула старушка. – Но и ему неведомо, какая мука слёзная не есть того, чего хочется. Вы вон вчера по самую завязку наелись сдобных, прямо из духовки, булочек. Какой запах стоял по квартире! А я только нюхала да облизывалась, – помолчав, она лукаво улыбнулась. – Но всё-таки одну булочку съела. Вкусная! Ну, съела, а сама жду в страхе приступа. Но обошлось, слава Богу.

– И хорошо, что обошлось, а всё ж рискуйте, – поднимаясь с дивана, сказала Татьяна.

Она ушла на кухню, а Зинаида Алексеевна продолжила разговор с сыном. Правда, своё участие в нём он выражал предельно лаконичными "ага" и "угу", потом раздражённо сказал:
– Сколько толочь воду в ступе! Тут интересная передача идёт, а ты отвлекаешь. Врач тебе завтра всё объяснит и назначит, что нужно.

– Врач-то объяснит и назначит. А тебе "ящик" дороже матери родной. И то правда: что с полоумной старухой разговаривать!

– Мамуля, не обижайся, ладно? – виновато протянул сын, впрочем, не отрывая глаз от телеэкрана.

Вернувшись в свою комнату, Зинаида Алексеевна осторожно опустилась в кресло. Опять заныла поясница. Увы, долгое сидение и верчение на низком табурете обошлись ей боком. Вспомнив о "находке", старушка улыбнулась: не зря была затеяна уборка в тумбочке! Она достала косметичку с деньгами и задумалась: сколько завтра дать Пухину за посещение?  Платить ей приходится только за лекарства, но не отблагодарить доктора деньгами или подарком она считала верхом неприличия. Валерий Никитич носил спортивную сумку на длинном ремне. Было приятно видеть, как он опускает в её недра бутылку самогона или  вина. Но спиртное не всегда было в наличии. А размер денежных презентов зависел от разных обстоятельств, да и пенсия Зинаиды Алексеевны, как всё в этой жизни, имела предел.
Наконец, взяв четыре полтинника, она внимательно их рассмотрела, так как в прошлый раз из-за досадной ошибки получилась некрасивая история.
Произошло это так…
* * *

Закончив приём. Пухин бросил рабочий блокнот и ручку в боковой кармашек своей сумки и поднялся.
– Одну минуточку, Валерий Никитич, – произнесла Зинаида Алексеевна.
Из-под белой салфетки на тумбочке она взяла заранее приготовленную купюру, быстро вложила в руку доктора, пальцы которой машинально согнулись и зажали деньги.

Казалось, врач и пациентка просто обменялись легким рукопожатием. Ещё не взглянув на то, что ухватила его чуткая рука, Валерий Никитич зарумянился и сделал удивленное лицо:
– Что это? Деньги? Зачем вы, право?

Зинаида Алексеевна светло улыбнулась:
– Хорошего доктора положено отблагодарить, тогда и лечение пойдёт на пользу.

Стрельнув глазами в свою ладонь с деньгами, врач удивился ещё больше:
– Нет, что вы, ей-богу, это много! И не настаивайте, всё равно не возьму.

– Какой там "много"! Моя бы воля, так озолотила вас. Но всё по-возможности. Когда даю мало, а когда и вот столько, как сейчас, – Зинаида Алексеевна из деликатности не упоминала сумму, но была уверенна, что это сто рублей. – Не волнуйтесь. От чистого сердца ведь даю.

Пухин никогда не вымогал деньги у пациентов, но от добровольных подношений не отказывался, следуя принципу "дают – бери, но с умом". А разумно ли он поступит, приняв от старой женщины целых пятьсот рублей? (Именно столько она всучила ему). Возможно, она расщедрилась в импульсивном порыве и потом будет казнить себя за это. И хотя деньги грели руку и душу доктора, считать их своими он не смел.

– Понимаю вашу признательность, но это чересчур много, – взывал он к рассудку старушки. – Вы пенсионерка. А я неплохо зарабатываю.

– И что с того? Одно другого не касается. Вы меня обидите, если не возьмёте, – уговаривала она. – А пенсия у меня больше 5 тысяч. Мне хватает. Дети, слава Богу, кормят меня бесплатно.

– Ну не только едой жив человек, – возражал доктор. – Да и пенсия ваша не так уж велика, чтобы дарить такую сумму. Кстати, на неё и выкупите лекарства, что я вам выписал.

Старушка растерялась: Валерий Никитич всегда брал деньги, но для приличия поначалу как бы от них отказывался. Однако сейчас его несговорчивость была искренней.

Внезапная догадка осенила её:
– Неужто начальство стало вас проверять? Но какое ему дело до наших расчётов? Сейчас всё разрешено и позволено. Деньги мои – кому хочу, тому даю. Возьмите, не обижайте отказом.

– Дело не в начальстве. Но, право же, не знаю, как и быть. Ну ладно, – Пухин достал из кармана портмоне и вложил в него банкноту. – Но больше так не делайте! Ей-богу, неловко получается. И что обо мне подумают ваши родственники? Сто рублей, ну, двести – куда ни шло, но – пятьсот!

– Как "пятьсот"?! Я что ль пятьсотку дала?! – ахнула Зинаида Алексеевна. Она занервничала, стала оправдываться. – Вот дура старая! Сослепу перепутала. Да-да, вы правы, пятьсот – многовато. Я вам другие деньги дам, – испытывая мучительный стыд, бормотала она. – Доктор, миленький, простите… подождите… я сейчас…
Она полезла в тумбочку искать косметичку с деньгами, от волнения позабыв, что убрала её в шкаф.

– Пустяки! Успокойтесь. Мне ничего не надо, – не без досады сказал Пухин. Положив злополучную купюру на тумбочку, он двинулся к выходу. – Соблюдайте строгую диету, а там посмотрим. Не забывайте и о прогулках на свежем воздухе.

– Да-да… конечно… строгий воздух… прогулки. Пока ещё свежая диета, – бессмысленно бормотала Зинаида Алексеевна и лихорадочно копошилась в тумбочке в поисках косметички. – Да где ж ты, проклятая?! – с отчаянием воскликнула она, разом выворачивая на пол все узлы и пакеты. – Валерь Никитич, я себе не прощу, если вы уйдёте ни с чем!

– А я себе не прощу, если у вас поднимется давление, – громко и бодро говорил он уже из прихожей. – Возьмите же себя в руки. До свидания!
Он так и ушёл несолоно хлебавши.

* * *

Во избежание подобного конфуза Зинаида Алексеевна сейчас с обеих сторон рассмотрела деньги, предназначенные доктору за визит, бережно положила их под салфетку, прихлопнула сверху ладонью и удовлетворенно сказала:
– Так-то вот!

Боль в пояснице утихала. Стало подниматься настроение. Оно поднималось, поднималось и …уперлось во что-то неприятное, но – во что? Опустив руки на подлокотники кресла, старушка задумалась.

В комнату вбежала Полина со стопкой белья.
– Бабуля, куда положить?

– Умница ты моя, уже всё и перегладила! – любуясь румяным лицом девушки, похвалила она. – Да на кровать положь, а я сама по местам разложу. А халат мой погладила?

– А то! Сейчас принесу.

– Какая же ты быстрая и трудолюбивая! И заботливая… Погоди-ка…
Зинаида Алексеевна достала из косметички две купюры и,  по одной вручая их внучке, торжественно сказала:

– Вот тебе тысяча к выпускному балу в школе, а ещё тысяча за… Да неважно – за что, – ласково улыбнувшись Полине, она подумала: "За моральный ущерб, милая, за поклёп с моей стороны! Но про это я тебе не скажу".