За пару месяцев до окончания войны

За пару  месяцев  до окончания  войны.

                Галина  Кисель.

Я была   счастлива в тот день, и все вокруг – казалось мне-   тонуло в  ярких солнечных  лучах. Разве это не чудо, получить в  родном  Киеве  комнату, да еще  в центре?  И это  почти сразу  после возвращения из  эвакуации   в разрушенный войной город!
     От моего  родного дома остались одни  руины.  Нашей улицы  больше не существовало. Между грудами битого кирпича и  обломков штукатурки  вилась дорожка. На  разинувших пустые окона  остатках  стен  трепыхались  разноцветные бумажки с адресами, горестными сообщениями, обьявлениями, просьбами.  Казалось, все, кто жил в этом  двухподьездном  восьмиэтажном доме  по  улице Меринговской  оставили тут свои надежды. Читать это  было, как  окунутся в море скорби и боли.  А не читать я не могла, ожидала найти  и для  себя  хоть какое-нибудь  послание. Я медленно прошла вдоль всей стены.  Напрасно  надеялась. Не было там для меня ничего.  Но я выудила из  сумки  пузырек с  клеем и записочку и прилепила ее на свободное место. Может, кто-нибудь отзовется? 
     Потом  я  долго  вспоминала и плакала, лежала без сна  в переполненом  общежитии, и даже не  шевельнулась, когда услышала, как кто-то подполз  в темноте к моему  заплечному мешку,  и чуть слышно пошарил в нем, похоже, детской рукой.
   Голодные дети.... Разве можно хватать их за руку?
 Четыре года  в эвакуации. Кишлак в Узбекистане. Комнатка  в низкой мазанке ,  глиняный пол. Солома, застеленная   брезентом, вместо  кровати.  Узбеки народ доброжелательный, но у них и самих  ничего не было.
     Собирали коробочки хлопка. Научились доить драчливых  коз. Приносили  зимой тайком  с работы охапки хлопковых стеблей, топили  печурку.  Она мгновенно прогорала, но нам  казалось, что  в нашей каморке  становилось теплей.  И  ночью , и днем  утешались     светлым видением  довоенной жизни. Все трудности были напрочь забыты. Мы   свято верили: вот вернемся – и  будет как до войны!   Берегли ключи от квартиры.  Казалось, откроешь  родную дверь и очутишься в  том  времени!
      Этим  мечтам не дано было сбыmься .
 Тем более, что война еще  не закончилась. Но это уже была  совсем другая  война.    Голос  Левитана звучал победными  фанфарами- „  От советского информбюро!!“   Гремели , расцвечивая небо , салюты в честь освобождения европейских  столиц.  Все ждали ПОБЕДУ!
.   
      Но  вот   выдался  и для меня радостный день И я  буквально  летела  по Прорезной  вверх, к Золотым воротам. Странно, но  разрушенные  ордами  Батыя  ворота   и эти современные руины  почти ничем не отличались друг от друга. И там, и тут присыпанные снегом  камни, мусор да  заросли сухого бурьяна.
  Я   вошла и мне открылся  в глубине двора деревянный,  чуть покосившийся флигель. Дверь была открыта  настеж и оттуда  несло резким запахом  самодельного мыла.   Четыре  стертые  ступеньки, краска осталась только по краям.. .Я медленно поднялась  на   крыльцо, и увидела  в прихожей  худенькую,  растрепанную женщину. Она ожесточенно  терла  обмылком белье, распростертое на  стиральной доске. Широкая балья  с водой пошатывалась от ее резких движений.
 - Во, шо продают, - сказала она, бросив на меня   раздраженный взгляд. – Хоть на базар не ходи!  А где мыло   достать?
Я пожала плечами. « Достать» означало сначала найди, где продают..Это   было нелегко. Вообще слово «достать» надолго заменило тогда слово  «купить», очень надолго!    В магазинах пусто.. На базаре   больше  покупателей, чем продавцов. Крутились  у входа, терпеливо   ждали. Стоило появиться бабе с кошелками  через плечо, и   очередь возникала  мгновенно  и  шла за ней до самого прилавка, как хвост за кометой., отчаяно толкаясь и галдя. Никто не интересовался, что она собирается продавать.  Впрочем, я пока побывала только на Бесарабке.
- Здравствуйте,- сказала я приветливо,-  у меня сюда  ордер .  - У вас комната  освободилась?
 Женщина вытерла  распаренные руки о передник, и недоверчиво оглядела меня с головы  до ног..
-  Ну да, у  нас  старушка умерла,  Карповна,  сегодня  как раз девятый день, вечером поминать будем.   Мужики самогонку припасли, я свою пайку хлеба.... Огурцы солененькие принесли..
 На  мой ордер  она и не глянула.
- А ты кто такая?  Ты киевская?
- Да, мы  на Меринговской  до войны жили. Наш дом разрушен.
- Ну не знаю.-  растерянно протянула она.-  У нас  Настя  решает. Только сейчас  ей не до того...
    Она   нерешительно потопталась на месте, оглянулась на  балью.
- Давай я тебе  комнату  покажу, но ты  до утра не приходи, там сейчас    приготовлено для  поминок.  Мы потом приберем. А бумагу  Настасье  покажешь. Так как?
Мне  очень не  хотелось ждать до утра, но не  разгонять же будущих  соседей? Я  нехотя кивнула.
  Женщина  открыла дверь,  я  вслед за ней  переступила порог .  И  замерла, прислушиваясь.  Откуда- то из глубины квартиры доносились  рыдания., прерываемые глухим бормотанием  и вздохами.
- Что это? - Спросила я  испуганно.
- Ох, это   наша  Настя. Третью похоронку получила . Третью!  Была семья, двое сыновей. Муж на  Ленкузне работал.  Токарь. А теперь что?  Одна осталась. Гнездо свое  мостила .  Мебель  собирала. Как немцев прогнали, она старуху  из квартиры сразу выселила,   под лестницу.  Думала, война окончится, вся семья соберется, будет, где жить. А оно вот как получилось.   Жалко ее, сил нет!
Мне сразу  расхотелось  идти смотреть комнату.
-  Лучше я  завтра утром  прибегу,- сказала я. – Днем  мы идем  завалы разбирать.
- Мы тоже ходим.-  оживилать  та..- На   Крещатик.! Свою тачку имеем.  Дед Глушко расстарался! 
   Мы спустились с крыльца.   Она  склонилась к  захиревшему  костерку под закопченным чаном, подбросила  сухие  ветки.. Вокруг костра снег и лед  протаяли  до самых булыжников.
-  Дров не достать, хорошо под  завалами   деревяшки попадаются.. А  на  примусе греть - керосину не напасешься.!Воды  тоже пока нет. На пожарную колонку ходим. И свет редко дают.
Она помолчала,отвела глаза.  Я чувствовала:  что-то  она не договаривает..
      Наконец  она решилась:
-Там  в комнате  стол  и стулья. И кровать  с шишечками. – Она придвинулась ко мне, оглянулась и зашептала.
- Стулья, конешно, заменили соседи, венский  только оставили.  И табуретку. Это уж как водится. А кровать я заберу. Как на духу! Я не просто так .Карповна мне  завещала.  Я ее в последние дни смотрела, кушать носила. А  раскладушку я тебе дам. У меня есть. Пользуйся, пока обзаведешься. Так как?
 Вот оно что! Вот что ее так  смущало.
- Я получила ордер только  на комнату.  Про мебель там  ничего не  сказано.. Так что это  вы сами  меж собой решайте, я непричем.
    Женщина  облегченно  вздохнула , и ее  лицо  прояснилось.  Она сразу прониклась ко мне доверием. Я подумала,что она не   старше меня
И  симпатичная,. когда улыбается .
  - Ну да, это по справедливости. А то эвакуированные  ходят по квартирам,  свою  мебель  разыскивают, скандалят. Многие , конечно, сами отдают. А есть такие, кто ни в жисть.- Она  застеснялась - Я только   кровать  ...ну и тумбочку..... А комод мне не нужен. Меня Тая зовут. Таисия.  А тебя как?
-  А меня Софа.  -  Завтра увидимся!
Я пошла к воротам.
- Постой! Завтра фрицев вешать будут, на Думской. Пойдешь?
- Как это- вешать? -  испугалась я. – На площади? Прилюдно?
- Дед  Глушко сказал. Надо пойти. А мне  страшно!
 Мне тоже стало не по себе И я  напрвилась по Владимирской к Оперному театру. Он, слава богу , уцелел. Так было  много дальше до  общежития, но  мимо Думской мне  идти расхотелось.
    
Утро выдалось холодное, За ночь руины  прикрыло снегом, как саваном. Люди  счищали его  кто чем мог: варежкой, свернутой в трубочку газетой, щепками, устраивались на камнях. Лица хмурые, прячут глаза. Понятно, не в театр пришли. Только ребятишки возбуждены, скачут по развалинам, перекликаются.
 Я спустилась к площади  по узкой  Костельной и остановилась в толпе. Там впереди, под свисающими петлями,  стояли на грузовиках с откинутыми  бортами   неподвижные    фигуры.  И долетал    вместе с порывами ветра чей –то голос, но я  говорившего не видела.
И  слов не могла разобрать.
- Приговор читають! – пояснил кто-то  позади  меня.
 Я оглянулась. Рядом со мной прислонилась к дереву  женщина в стареньком  черном  пальто и выцветшей черной шляпке. Ее лица я не видела, но вся ее фигурка выдавала крайнее напряжение.   Возле нее  переминалась с ноги на ногу  рослая тетка в ватнике       с девочкой лет шести-семи. Девочка вертелась,   тянулась вверх, ныла:
-Ма, ну мама  же! Ну подними же меня! Мне ж не видно!
- Так  смотреть пока на на что! Стоят, как стояли! Я ж тебя не удержу!
- Не надо тебе это видеть, - вмешалась вдруг женщина в шляпке.- Разве можно детям такое  показывать? Боже мой! Вон   целый класс привели, школьников! Ужас!
 Девочка замолчала, прижалась к маминым ногам, смотрела  удивленно и обижено..
 Спереди вдруг  просунулась между  людьми голова старика в  мятом треухе.
- Шо, на своих  посмотреть приволоклась? -  скривился он -  Это ее сынок  в управе служил. Фашисткая шкура! Вон та, у шляпе!  Немчура чертова!
 Люди  оборачивались, лица  окаменели. Женщина в шляпке стала как будто меньше, оторвалась от дерева и  пошла, почти побежала вверх по  улочке. Я смотрела ей  вслед. Она пару раз  обернулась, и я увидела полные муки глаза и дрожащие бледные губы.
 . Не дай бог, устроют самосуд! Но никто за ней не ринулся. Предпочли зрелище на площади.
   Не знаю почему, но мне померещилось  вдруг во всем этом  что-то средневековое, жуткое. А тут  еще  тяжелая  черная туча  закрыла солнце, сразу потемнело.Я  повернулась и пошла   за удаляющейся фигуркой.
  Так мы шли, она впереди, а я за ней.
Что -то знакомое  почудилось мне в ее лице и движениях. Я ее, кажется,  знала.  Очень давно. В той другой жизни.
 Улицы почти  пустовали.  Весь город был там, на площади. Женщина  шла  быстро и возле  Золотых ворот свернула, к моему удивлению, в наш двор.

 Вот оно, мое новое жилье ! Узкая  комната. Окошко выходит  во двор. Форточка  покривилась,  не закрывается.  Обои кое-где  отстали. На стенах  ясно видно, где у прежней хозяйки что стояло. Вон там кровать, а тут комод. И картина над ним. В этих местах обои сохранили свой  первозданный  голубенький. цвет. С потолка свисает шнур с патроном  без лампочки. На подоконнике застыла  серая стеариновая горка.. Свеча прогорела  до  конца. Торчал  из стеарина  черный  хвостик.
Я опустила на пол чемодан и узел.
     Тут на пороге возникла  Тая с ведром и тряпкой .
 -Убираться будешь? – спросила она. -  Там в кухне чайник  на  столике.  Идем, покажу. Примус мой, можешь пользоваться, Настя свой в комнате держит. Боится, «карасин»  отолью! Не доверяет!
  Так и  сказала – «карасин». И  засмеялась.
- Пусть ее!   Она с утра в церковь ушла, за упокой помолиться. На  Подол. Я ей про тебя  доложила. Сказала – «нехай  живеть».- Добавила  Тая.
   Она   помогла мне перенести стол к окну,  вытерала стены,не переставая  рассказывать.
- Карповна нянькой у  Левитовых была. Их  Горю вынянчила.  Вот уж точно  Горя! Это они его так называли.  Ну, как нарочно!
 Она  вытащила из-под стола потемневшую  от старости табуретку и  протерла ее  мокрой тряпкой.
      - Левитовы  все  музыканты,    с деда-прадеда в опере, в оркестре.- продолжала  она. - Хозяин на виолончели. Только он перед самой войной умер.  А старуха учительницей  в музыкальном училище. И еще племянница  была, Лида. Та на скрипке. Незадолго  до войны  уехала на гастроли и пропала.. А сыночек, как  фрицы  пришли.,  немцем себя объявил. Фольксдойче. В управе работал, ездил с комендантом  на машине. Вот теперь мать за него и  расхлебывает. Из квартиры  ее под лестницу  выкинули,  все отобрали. Хлебную карточку не получает. Как живет- ума не приложу. Я ей когда-никогда  супу  налью.. Только бы Настасья не узнала!.  Уж как она  Левитовых ненавидит!  А ведь это  Катерина Владимировна ее  сюда привела. Пожалела бездомную.
Тая помогала  мне  от чистого сердца, я чувствовала. Старалась сблизится. Подружиться. Видно, неуютно ей было в нашей квартире.
 -Я  все про здешних знаю.- продолжала она.-   Моя тетя  в оперном гардеробом  заведывала.  Как  мама умерла,  она меня к себе забрала, шить научила. Сейчас поехала костюмы выручать. Они там где-то  застряли, вместе с декорациями.
     Левитовы... Ну конечно же!  Катерина  Владимировна  Левитова! Женечкина учительница!  Родителям не удалось засадить меня  за пианино.. А младшая сестренка   ее обожала. Не знаю как  там ее сын, но мне она тоже  нравилась. Особенно, когда она без обиняков объяснила маме, что меня заставлять не стоит. Ни желания, ни слуха. Ни усидчивости.  И еще  пластинки с клавишей отрывает!  Пластинки папа  приклеил, а меня, конечно, наказали. Зато оставили в покое.Но  когда она  садилась за инструмент, я бросала все  мои дела.. И мне очень нравилось, что она  называла наше   старенькое пианино торжественно « фортепиано»   И  звучало оно  иначе, чем  музыка из  черной радиотарелки над дверью.Совсем как в фойе кинотеатра перед  началом сеанса!
   Я вымыла окно и повернулась к столу.
- Его забирать будут? – спросила я.
-Да кому он нужен! Барахло старое. Настя сказала – пусть  пока пользуется.
- А ваша Настасья  кто? Управдом?
Тая опешила. Даже воду в ведро перестала наливать, выпрямилась.
- Да вроде нет !... Не знаю я. Она раньше  возле Голосеевского  леса жила. Там бои были. Еще в 41. Их дом разрушили. Она  в столовке у немцев посудомойкой была.  Убирала у Левитовых.  У нас на кухне ютилась.А как наши пришли , она  Катерину   выселила... Сама в ее комнаты перешла. Сказала – разрешили.... Этот дом  был  Левитовых  еще  до  той первой войны.  Потом  их., как водится, уплотнили. Дали комнату моей тете. А вторую Карповне..
 Она  наткнулась  на мой чемодан.
- Постой, а вещи твои где? Это все, что ли?
 _- Ну да!   Что поновей да получше мы там выменивали на продукты..  Спасались от  голода. А вы тут как?
- Так мы же с тетей  портнихи! Война, не война,  а одеться нужно. Я  научилась лицевать, строчку кладу, как по линеечке. Плату   брали  продуктами. А еще меня  ихний  Горя  уборщицей в большой дом устроил, что с улицы. Чтобы  в Германию не угнали. Тетя упросила!  Там немцы жили, цивильные, из управы и вообще. Я там  наловчилась  паркет под музыку натирать. Намажу  мастикой,  суну ногу в петлю на щетке, заведу патефон и скольжу   в свое удовольствие! Как на коньках!
  Тая  охотно улыбается,  блестят ровненькие мелкие зубы.  О плохом она говорить не любит. Во всем находит хорошие стороны, оптимистка!

Женина учительница музыки не выходила у меня из головы.  Я несла воду от  колонки мимо ее  двери.  Поставила ведро,  тихонько постучала и прислушалась.  Ни звука. Затем  прошуршали осторожные шаги.
- Кто там? 
- Откройте, Катерина  Владимировна,-сказала я негромко - Я  сестра  вашей  бывшей ученицы,  Жени.  Может, вы  помните?  Софа?
Тишина.  Потом  звякнул крючок  и хлипкая дверь отворилась.
Она стояла  за дверью, держалась за  спинку стула и в ее глазах одновременно были  страх и  безнадежность . И покорность судьбе.
 Боже мой, как она изменилась за те годы,. что я ее не видела! Действительно старушка!  Волосы  совсем седые. А была  молодая женщина.    Добрые  карие глаза, мягкая улыбка.  Красивая прическа. Кокетливая шляпка.
 Меня это буквально потрясло. Я подошла к ней, взяла ее руки в свои.
- Что же вы?  Что с вами  случилось?
 Она улыбнулась смиренной улыбкой.
- Вот сижу и жду, когда  за мной прийдут. Должны прийти,  Настасья  предупредила.- Она  показала глазами на небольшой чемоданчик. – Я давно готова. Только  мне бы дождаться, узнать, жив ли  сын?  И где он?А потом пусть будет, что будет!
- Арестуют? За что? – удивилась я.
- Так  Георгий  в управе  служил!  У коменданта, переводчиком. С ними  и ушел. Как я его просила  этого  не делать!    В армию его не взяли, у него с  рождения  одна нога короче. Мог ведь уехать с оркестром в  эвакуацию . Отказался! А все его бабушка , мать мужа. Она немка. Свекор ее в незапамятные времена  из Берлина привез, еще до революции. Меццо-сопрано!  Перессорилась тут со всей труппой. Моего мужа , сына своего , постоянно унижала, а меня вообще за человека не считала! Я у нее была просто  « Она»!.  Настаивала, чтобы мы сына назвали  Ганс- Георг!  Как ее отца! Вы слышали когда –нибудь такое ? Ганс-Георг Валентинович! Уж как все в театре обрадовались, когда они в Минск перевелись!. У нас с  Валентином сразу наладилась  жизнь.  Он в оркестре. Я в музыкальной школе...Ох!
  Она вдруг  побледнела и пошатнулась. Я помогла ей сесть  и сама  присела  рядом на топчан, застеленный  старым украинским  ковриком.
- Там на столе порошок...- Она  показала.. Я подала  стакан, и высыпала порошок  ей на язык . Она выпила, и несколько минут сидела, закрыв глаза.
    Тут в прихожей послышались  тяжелые шаги. Звякнуло и покатилось ведро, послышалась брань.
_- Ну  гадина!  Это она  мне нарошно  ведро  пид  ноги пидсунула.!  Туфли  теперь мокрые! Ну, дрянь немецкая! Ну, фашистка! Сыны мои, сыночки!  Даже и   не знаю, дэ могилкы  ваши  шукать  ! А эта  жива- здорова, и ще люды до ней  ходють!
Я рванулась к дверям, хотела  извиниться,  сказать , что это я ... Катерина  Владимировна удержала .
-Не нужно, потом, пусть  ее! Если ей так легче.. Потеряла всю семью...Одна осталась.
 Женщина в прихожей продолжала   ругаться. Потрясла дверь.Учительница  вобрала голову в плечи, затаилась. И я невольно с ней вместе.
-Так это ж мое ведро! – услышали мы  Таин боязливый  голос -  Новая .жиличка, видно,  отошла  на минутку...
 Голоса стали удаляться, слышен был только  извиняющийся  Таин.
- Как нехорошо получилось! Надо было мне  выйти, обьяснить...
- Нет,нет, она бы на вас напустилась. Она никому не разрешает со мной общаться..
« Ничего себе! Как она всех  вокруг  запугала!» - подумала я.

 Я сидела  у окна, собралась писать Жене подробное письмо обо всем, что со мной  произошло за это время.  Сестра   пока  отказалась  возвращаться,  поступила в консерваторию в  Алма-Ате.   У нее там  уже и   ученики появились. .А конверт мне одолжила Катерина  Владимировна. Не хотелось посылать  привычный  треугольник.  Много  ли в нем  напишешь?.   Керосиновую лампу не удалось достать, и я  зажгла  благоприобретенную сегодня  коптилку – изобретение   нищих умельцев.    Больше коптит, чем освещает, но руки, невыливайка с чернилами и бумага  выступают из темноты.  А к запаху керосина  мы все давно притерпелись.
   В коридоре  что-то происходило, слышались голоса,  шаги,  меня это не касалось. Но тут мою дверь так толкнули, что крючок  вылетел из петли, дверь  распахнулась и на пороге  встала, загораживая весь вход,  грудастая тетка .Узкие глаза  под нахмуренными белесыми бровями, «кирпатый» носик,   трясущиеся щеки. Платок домиком на голове. 
- Эта? –  требовательно спросила она  у Таи,  стоявшей поотдаль, и та  боязливо кивнула.  Женщина  набрала  побольше воздуху в широкую грудь, готовилась обрушить на мня весь свой гнев.
 Ну, это уже слишком! Я встала.
-  Почему  врываетесь без стука? Вы кто такая?  Что вам нужно?
- Бачилы? – Тетка  повернулась, За ее спиной топтался треух и стояла в сторонке Тая, ни жива,ни мертва .- Кто я такая? А?  Меня тут поставили! За старшую!
Но тон она снизила, и в голосе  неувереность.
- Кто поставил? Милиция?  Райсовет? Домоуправление? Вот  завтра пойду паспорт  с пропиской забирать, узнаю.!
-Это ты мени    ведро   з водой   пидставыла?   Обувка до сих пор мокра! Хто  разрешил  до немки ходыть?
 Я и не вспомнила, что  собиралась извиняться., так меня это возмутило.
- Под ноги нужно смотреть! – повысила я голос.-  И я буду ходить, к кому  захочу.   Вы мне не указ!
- Ну, это мы ще  подывымось, указ не указ! В менэ два сына  и  муж  загиблы!  Не чула?  – выдвинула она  свой главный козырь.
-  Сочувствую. А мой отец без вести... И брат  в Сталинграде погиб. ( Брат двоюродный, но это же все равно!)  Так что, мне на людей бросаться? У всех кто-нибудь не вернулся. Такая война!!
  Из нее словно воздух выпустили . Видно ей не хотелось, чтобы о ней упоминали  в тех конторах., что я назвала.
- Иды, иды ! Спрашивай!  Там  тебэ уже ждуть!-  Оставила она за собой последнее слово и пошла к себе по коридору. Треух повернул было  за ней, но у выхода  приотстал и проскользнул   наружу. А Тая   одобрительно  подмигнула  мне  и заулыбалась.
  Вот спрошу  завтра в домоуправлении, кто   ей разрешил  выселить  Левитову из ее квартиры.?-  расхрабрилась я .- . Нет, пожалуй, лучше  старушку  не упоминать. Промолчать. Она же просила?
Надеется, что про нее забудут. Может быть, действительно не стоит?
   Я задумалась о том, что мне рассказала Левитова о своем сыне. Странная  оказалась  история.
 Он рос, как все. И учился неплохо. С детства  играл на всех инструментах. .  Очень способный  музыкант..   Окончил  консерваторию по классу  фортепиано. Отец мечтал  видеть его в оркестре!   Но все изменилось, когда заболел свекор. Муж  поехал в Минск, и взял сына с собою.  Катерина  Владимировна  не возражала, больной очень просил. Левитовы  с ними мало общались, так, проздравления, открытки... Летом  иногда  на гастролях.. А тут  они на два месяца задержались в Минске , вернулись уже после похорон.
 - Как мой сын изменился!  Вы не поверите, я его просто не узнала. -  Жаловалась старушка.- Был хороший, ласковый  мальчик, а приехал надменный,  застегнутый на все  пуговицы, чужой.И очень несчастный. И знаете, что он мне  сразу сказал? Что он немец! Я говорю, побойся Бога, какой ты немец? Я украинка, отец русский. И вообще- какая разница? Вот  Рита еврейка, так что? Ты же  с ней дружишь?
 А он  аж  весь побелел и начал мне обьяснять, что  от евреев  нужно держаться  подальше.   С Ритой  он порвет. Рита  в тот же день прибежала – он с ней  и разговаривать не стал. Цедил слова. Она ушла вся в слезах.
- Я же видела, что ему больно, Но он  упорно стоял на своем! -
  Начал учить немецкий, нашел себе учителя. Сидел над книгами день и ночь, Даже музыку  забросил!  И новые  приятели  появились, вечно  недовольные. Смотрели на всех свысока, о чем -то шептались у него в комнате.
   Муж поначалу  смеялся. Говорил- мать моя его настроила.  Это скоро пройдет! Она  хлопочет, хочет уехать к своим в Германию,  письма от  брата стала получать. Убедила  Горю, что  ее родня его приймет, если он приедет, даже  устроит ему  ангажемент. Они богатые. Но это все ерунда!  Кто его выпустит?   А начнет добиваться,  настаивать, так еще и угодит,  куда Макар телят не гонял.
 Как они спорили, отец с сыном.!
       Меня он и слушать не хотел. Заявил, что  ему  здесь  противно!. Ему нужна свобода! Там , за границей, музыканты  гастролируют по всему свету.  Играют в знаменитых  залах. Там  ценят талант! А у нас  куда  филармония посылает? По колхозам, мужиков просвещать. Нести культуру в массы!  Ну, в тот раз он был прав. Повезли артистов в открытом грузовике. В дождь.
Спали в клубе на полу. А заплатили им  копейки. Сын говорил: Я им Моцарта, а они  мне, « От якбы ты на гармони  ушкварыв!» Конечно, ему  было обидно. Но таковы  тут порядки, нужно приспосабливаться, ничего не поделаешь! Он не хотел. Ушел из дому.    Муж поседел, не спал ночами. Совсем извелся.  Пропускал репетиции. Его два раза вызывали в ту контору. Ну, вы знаете. Возвращался едва живой. Потом  его   уволили из оркестра. А  он  всю жизнь  театру отдал.  Партитуры  всех опер на память знал!  Ну, не вынес..
Она помолчала, вытерала глаза.
  Сын на похороны не пришел. Ночью явился, сидел, плакал . Забрал фотографии отца , и  исчез.
 Появился уже , когда пришли немцы.
   Конечно, он предатель, ее сын. Но она-то в чем  виновата?  « Сын за отца не отвечает» - сказал  Сталин. А мать за  сына?. Но время такое. Война  еще не  закончилась. Судят и вешают есесовцев.  Женщин,» немецких  овчарок,»  забирают.  Все раны еще открыты. Кровь не  высохла..  Может  действительно  лучше, чтобы о ней забыли?  Пусть пройдет  время.
  И я не сказала  Катерине  Владимировне, что  Настя продает ее вещи. На барахолке. Тая  видела., и поспешила  мне рассказать.
Тая думает, что я могу  восстановить справедливость.  Может, и могу,  кто знает? Но  позволит ли Катерина  Владимировна?
  Я  уже опять  работаю учителем  химии в школе, которя откроется только осенью. А пока мы ходим   по  этажам,  записываем  детей.  Лифты нигде  не работают..  Разбираем завалы.. Иначе карточек не видать. К вечеру ноги  гудят и даже  есть от усталости не хочется. Падаю на  свой матрац. Я его достала по случаю. Он, конечно,  не новый, но пружины все целы. Обтянут  грубой  мешковиной, прибитой разнокалиберными  гвоздиками.  Это  первая моя крупная  покупка  после  войны.   Дед Глушко  смастерил для него  низкие козлы. Чем не тахта?
      Дед   теперь перестал эскортировать  Настю, держится  поближе к нам с Таей. Вспомнил, что он тут  дворник, взялся за метлу.  А Настасья  обходит меня стороной. 
      Я застелила   матрац  клетчатым пледом, бросила две вышитые подушечки. Еще мама вышивала.  Окно  завесила  куском  гардины. На столе скатерка. Из тех, что  не продались в  Азии.  Обои мы подклеили, где надо.  Можно сказать, вполне уютно!
     Но старую учительницу я  навещаю. Приношу ей поесть.  Она  каждый раз уверяет меня, что  не голодает. « Мои ученики меня не забывают». Но я  ей не очень  верю. Она становится  все меньше с каждым днем. Скукоживается. В глазах тоска.

 А дело идет к весне.  Во дворе школы пленные  ремонтируют парты,  пролежавшие три года под дождем и снегом. При немцах в  школе  была казарма. Стучат  молотки. Резко пахнет краской. Конвоиры беспечно  отставили свои автоматы, курят на солнышке.
  За дверью  схоронился   синеглазый паренек- военнопленный. Он где -то  сумел разжиться  листом бумаги и огрызком карандаша. Я иду с ведром к колонке. Он   оглядывается на конвой,улыбается, показывает мне расунок.   Боже мой, это же я!  Косынка съехала на бок, растрепанные волосы, удивленные глаза.... Неужели я так  выгляжу?
    Я  побежала к своей сумке, схватила   завтрак,- пару ломтиков хлеба и плавленный сырок,-  бережно завернутые в газету.   Паренек терпеливо ждал у входа. Я  протянула ему  пакет, он отдал мне рисунок.
-Шпазиба!- Стеснительная улыбка. Он оглядывается на конвойных. Никто его не видит? И прячет торопливо пакетик в карман. 
Товарообмен состоялся. Я знаю,  нам нельзя с ними общаться. Мы  их ненавидим.  Они наши враги. Но мне  почему -то  жаль  этих молчаливых,  худющих., сгорбленных    бывших  солдат.
  Мы, учителя, моем окна и полы в школе, и присматриваемся  друг к другу.  Почти  все женщины, только историк на костыле и директор школы без руки.
   За год до войны я закончила пединститут и пришла в свою школу учительницей .  Как будто вернулась домой. Я знала всех учителей, и они знали меня.
 Как это ни странно, но моя школа  на маленькой площади        возле театра украинской драмы уцелела .  Но там теперь какое-то учреждение. Даже временная вывеска  на дверях. Ну конечно! Здесь же никто не живет, одни руины кругом!   Какие уж тут дети? Некому ходить в мою  школу... 

 Катерина  Владимировна  заболела Лежит на своем топчане, вся красная, дрожит от озноба. Тая укрыла ее  своим  лоскутным одеялом.
- Еще  моей  матери, старенькое. Но теплое.
Я достала в аптеке   стрептоцид,   послевоенное лекарство от всех болезней. Принесла горячего чаю. Она нас не слышит,  бредит.  Что-то быстро бормочет. До нас  долетают отдельные слова.. Мы с Таей переглядываемся. Очень странный бред. Просит, чтобы ее пустили к  Стенвею.  Хоть на минуточку.  Кто  такой этот   Стенвей? Где его искать?
   К вечеру температура  спадает. Она  с трудом садится, тянется к стакану, торопливо, жадно пьет. Я осторжно спрашиваю :
- Катерина  Владимировна, а кто такой Стенвей? Вы бредили,  просились к нему?
   Она  опускает стакан на колени, глаза становятся  огромными, и в них  слезы.
-  Это мой рояль! Он тут, в двух шагах, в большой комнате.  Мне бы хоть прикоснутся .... Но она не  дает!  Я уже несколько месяцев  не трогала клавиши...  Музыка  в голове... Как-то  я не выдержала, зашла. Она меня выгнала.  Там на  крышке рояля круги от горячей кружки, Грязь!  Мой  рояль!  Мне его подарил муж на  свадьбу.  Вообще  он у них  давно. Но муж сказал-« Он теперь твой» ... С  семнадцати лет! Мне было бы  легче, если бы я могла хоть немного...
 Я решительно  повернулась к двери. Сейчас я ей устрою! Катерина  Владимировна пыталась меня удержать. Куда там!  Но парадная двухстворчатая дверь заперта. Сколько я ни  стучала, ни дергала. Глухо!
- Так Настя теперь дома почти и не бывает!  На барахолке днюет и ночует.! Там у нее своя кодла! -  объясняет  Тая.
 Барахолка  на  Евбазе!   До революции сюда  евреи приносили свои товары. Дальше в город  их не пускали. Черта  оседлости!
    Теперь это самое людное место в  Киеве. Здесь можно достать все! Американскую тушенку,  яичный порошок,  женское белье, одежду, гвозди.
    Сидит на досках  дедок с  молотком  и гвоздедером, тут же ловко  выдергивает их из доски, выравнивает на большом камне. Наладил свое производство!. Рядом  точильщик выкрикивает: «  Точить ножи-ножницы»..!. Из-под  точильного камня вырываются  снопы искр.  Лудильщики  штопают прохудившиеся кастрюли. . Над ними вьется желтый вонючий дымок.
 А у входа на базар  толпятся   победители. Кто без руки. Кто без ног, на  деревянной платформе. Слепые. Просят милостыню Грязные шинели внакидку. Потерянное выражение лиц. В глазах  безнадега. Их много  везде. Где они живут?  Кто о них  заботится?   Что их ждет?
    Тая  покупает  здесь  пахнущие нафталином,  залежавшиеся  в  бабушкиных сундуках, старинные  платья и  широкие юбки, стирает   и шьет из них вполне городские наряды.
-Тетя  написала, что вернется с театром, она там  очень нужна. Ничего,  я дождусь, буду с ней работать! Она обещала.
- Шла бы ты в индпошив, они сейчас набирают  людей.- советую я.
-Не..е..е! Я хочу  с тетей. Надоело из старья  юбки клеш кроить. Посмотрела бы ты, какие там платья!  Шелк! Бархат! Длинные, до полу. Я даже  мерила одно. Желтое! Кринолином! Вставка из кружев!  И  большущий  атласный бант!- Она показывает на своем  узком стареньком халате,  где  должен быть  бант. И смеется.
 Вот такая у нее  красивая мечта.

Я спешу домой  из школы.Надо  успеть  поесть, переодеться и вернуться. Сегодня педсовет.  И должен прийти  инструктор из наробраза,  узнать, что нам необходимо, чтобы начать учебный год.  Нам необходимо  все:  тетради и учебники. Карты. Учебники в первую очередь! Чернила А мне хоть что-нибудь .для кабинета. 
Реактивы. . Пробирки...  У меня восьмые и девятые классы. Пока записаны десять  учеников. Но будут же приезжать?
  Во дворе я обгоняю  Настю. Она отворачивается. Я тоже. За ней   не спеша следует старичок в суконном  пальто с воротником  шалью и в шляпе.   С палочкой. Прямо начало века! Таких  уже нет!
 И   военный с девушкой. Оглядываюсь. Настасья  явно недовольна.  Надеялась, что дома никого не будет. Они проходят  в парадные   двери   квартиры Левитовых.
 Я   на кухне грею свой  обед.   Оттуда доносится громкий разговор.  Там что-то происходит. Выключаю примус, и  слышу чарез неплотно  прикрытые двери гневный старческий фальцет:
- Это же не  вам не сундук! Это рояль! Что вы сюда напихали, что за тряпки! Какое  варварство! Где хозяева  рояля? Это же  Стенвей! Старинный! Ему цены нет! Я его  знаю,настраивал, и не раз. Где   Левитовы? Такие  инструменты раньше  регистрировали! Их у нас в городе единицы!
 Настасья отвечает едва слышно. Но  что «все умерли» я улавливаю.
  Меня  словно ударили в грудь.  Как я там  очутилась, что кричала – ну никак не могла потом вспомнить.Сердце  больно  колотилось  о ребра.
 Старик отпрянул, замахал на меня  руками , лицо испуганое...
- Хорошо,хорошо! Я  понял! Не нужно так волноваться! Кричать! – Успокаивал  он меня., поглаживая  по   плечу. -Так  где, вы говорите,  Катерина  Владимировна?
Я указала ему  на дверь  под лестницей. Он постучался.
 Я оглянулась. Настя исчезла. Военный с девушкой  уходили к воротам.
Пообедать я  в тот раз не успела. Ушла голодная,  но    гордая.  Рояль я отвоевала!
 А суп - пшено с морковкой и  одной картошиной - я забыла на кухне и больше никогда  не видела ни его., ни кастрюльку.

 Теперь к старой учительнице изредка приходят  две пожилые дамы. С нами они здороваются   кивком, смотрят недоверчиво и боязливо. Сторонятся.  А  она  уже  не встает, дышит   тяжело, надсадно  кашляет  . Видно, недолго  ей  осталось  мучиться. Но в свою квартиру  она переходить не хочет, все еще  боится.


 Катерину  Владимировну   похоронили на Байковом  рядом с мужем.  Был теплый  майский  день. Уже  отгремели салюты  Победы. Народу собралось на удивление. Старичок-настройщик постарался, или  ее  бывшие ученики?  Хлопотали  те самые две пожилые  дамы и бледный, молчаливый  офицер с нашивками за ранения.  Представились дальней родней. Они все и организовали.  После коротких поминок в квартире  Левитовых   офицер  вставил в дверь  новый замок, вынес  в коридор  растрепанный узел и запечатал квартиру.
    Настасьи на кладбище не было. Она  пришла вечером,  долго суетилась возле дверей , ругалась.
Ни я, ни Тая не вышли.   В полночь она ушла, и узел исчез.

Галина  Кисель.
 Бремен.