След на земле. Кн. 1, ч. 1, гл. 20 Прасковья

Глава 20.   Прасковья
1
    Близился рассвет. Прасковья за всю ночь так и не сомкнула глаз. В мельчайших подробностях вспоминались прожитые годы. Она была третьим ребёнком в многодетной крестьянской семье в Михайловке. Рано стала работать, как впрочем, все крестьянские дети. В малоземельной деревне в дореволюционное время все гнули спину на помещика, даже малые дети. В двенадцать лет она работала на прополке проса наравне со взрослыми женщинами и получать плату за свой труд хотела тоже на равнее с ними. Для этого приходилось вставать на цыпочки среди низкорослых баб, пока управляющий оделял за подённую работу деньгами. Это был первый её заработок, на который она, не спросив разрешения родителей, купила себе три аршина ситца в голубой цветочек и сама сшила из него модную кофточку, точно такую, какую видела у приезжей из города к хозяевам молодой женщине. Вокруг той женщины увивалось несколько мужчин, и она была, как королева неотразима в своём наряде. Сшитая кофточка, со всеми оборочками и воланами, тоже произвела впечатление, только на местную деревенскую публику и почти все подруги сильно ей завидовали. Пришлось ей сшить ещё несколько таких же кофточек, после чего её в деревне очень зауважали. Но факт оставался фактом – она была первая. И быть первой стремилась  всегда и во всём.
    В шестнадцать лет она стала первой красавицей в деревне и отбоя от кавалеров и женихов не хватало. Известное дело: красивая, работящая, умелая рукодельница, певунья и плясунья. Такое сочетание было большой редкостью. Она прекрасно знала, кто и в какой степени страдает по её сердцу, но выбор свой сделала в пользу Семёна. Только он из всех ухажеров приходил на свидание к ней в суконном костюме и в сапогах. Только он из всех всегда угощал её какими-нибудь сладостями и яблоками, которые она любила.  Только он из всех имел перспективу добиться лучшей участи и устроить ей лучшую обеспеченную жизнь.  Другие её ухажеры тоже оказывали ей знаки внимания, но что Володька, что Костька, что Тимофей значительно уступали Семёну и во внешнем виде, и в галантности  ухаживания и в этой самой перспективе. Больше других суетился и нагличал Костька Акимочкин, приходивший на гульбища под хмельком, придавая тем самым себе больше солидности, чем имел её на самом деле. Из всех ухажеров он был самым ленивым и неумелым, самым грубым и зловредным, но гонора имел больше других. Больше других страдал по ней Тимонечка. Он был беднее всех остальных, и большее время года везде ходил босиком. Его любовь была тихой и стеснительной чрезмерно, хотя силой и умением он выделялся среди многих.
    Замуж за Никишина она пошла не потому, что уж очень сильно любила Семена, а чтобы обрести хоть какую-то свободу от родительской опеки. Отец и особенно мать очень боялись, что их весёлая доченька принесёт им в подоле внука или внучку преждевременно. Такое иногда случалось и считалось страшным позором для семьи. А замужней женщине можно было и на гульбище с мужем ходить, и песни с подружками попеть, и под гармошку потанцевать.  Но почти сразу после свадьбы Семёна забрали на гражданскую войну, где он на стороне Красной армии сражался с немцами и белополяками, а потом и другой белой гвардией за Советскую власть. И гулянки для неё закончились. А потом начал расти живот. Хотя и была беременна первенцем, приходилось много работать из-за отсутствия воюющих мужиков.  На поле без мужиков была большая неуправка.
    Хорошо пожили самую малость. Это когда Семён пришёл с войны, и они переехали в Красавские Дворики, отделившись от родителей. Здесь раньше проживал двоюродный брат Семёна, который помог на первых порах, но вскоре уехал с семьёй куда-то то ли в Сибирь, то ли на Дальний Восток. Зажили самостоятельно, но не бедствовали. Были полны сил и надежд встать на ноги и разбогатеть. И эти  надежды постепенно оправдывались. Жизнь налаживалась, несмотря на продналоги.
   Но всё рухнуло с появлением этого проклятого колхоза. Жизнь не просто стала хуже, она стала невыносимой. Всё потеряно, всё отнято. И никто не может сказать, почему это происходит, почему правители поступают так с крестьянами-колхозниками.  Деревня вымирает от голода, без всяких к этому причин: без войны, без саранчи, без природных катаклизмов.  Такого голода она не могла вспомнить ни в царские времена, когда земля принадлежала помещику, ни даже в гражданскую войну. При помещике у крестьян всегда хлеба до нового урожая не хватало. В основном запасов хватало до Пасхи. Но тот же помещик Вединяпин не давал крестьянам умереть с голоду. Он выделял крестьянам из своих запасов и муку, и пшено, и овощи, не даром, конечно, а в счёт последующей отработки на его поле. И хотя им многие были недовольны, но с наступлением трудного времени были искренне благодарны. Ведь он никогда не допускал, чтобы его крестьяне страдали от голода. Но случилась революция, помещика прогнали, землю передали в личное пользование, а пользоваться-то  умели не все. Только те, кто хотел и умел работать, смогли стать середняками и кулаками, а те, кто ленился и не умел работать, едва сводили концы с концами, только вот им никакой помещик уже не помогал, и шли на поклон они к кулаку, которого потом хаяли, как и помещика.
    Именно бедные и неимущие, неспособные самостоятельно вести хозяйство кинулись в колхозы. Землю у единоличников забрали, кулаков, как раньше помещиков, искоренили, объявив врагами народа. И бездари, которые не умели вести своё-то хозяйство, стали у руля коллективного хозяйства, доведя деревню до голода. Люди мрут, но никакой власти нет до этого дела. Никто не спасает, не разбирается, не ищет виноватых, и самое страшное никто с этой властью не борется, все её боятся, больше чем бывших помещиков.
    Мысли перекинулись на Семена. Где он сейчас? По чьей злой воле он уехал от семьи и мается теперь на чужбине? О том, что в эти минуты ему плохо, Прасковья не сомневалась. «Была бы у него возможность, он наверняка бы помог семье. Он добрый, любящий и верный муж. И если он сможет выжить в это страшное время, а мы, его семья поумираем с голоду, Семён уже никогда не сможет быть счастливым. Найдёт ли его Егорка? Он тоже умница, упорный мальчик. Уверена, что и ему сейчас трудно. Недоедает, а посылку смог собрать и отправить нам. Не его вина, что она не дошла до нас. Вернее дошла, но злые люди, воры и жулики, подменили её содержимое. Им плевать на то, что обрекли других людей, малых деток на голодную смерть. Не сегодня-завтра нас на этом свете уже не будет. Прощай мой дорогой, любимый сыночек. Мой первенец, такой желанный и родненький. Благословляю тебя на самостоятельную жизнь. Уверена, что ты нас никогда не забудешь. Прощай, душа моя».
    Слёзы потекли из ее глаз, но она даже не пыталась вытереть их. Она с трудом встала с постели на ноги и посмотрела на спавших детей. Прислушалась – все ли дышат, или кто-то уже избавился от мучений? Сердце захолонуло. Они лежали, как восковые свечи, как фарфоровые куклы. Но только не как живые дети. Обтянутые прозрачной кожей скелетики. Она перекрестила их.
    - Простите меня детки, что сумела вас родить, но не сумела выкормить. Сегодня или завтра мы с вами расстанемся. Возможно, я уйду от вас первой. Не хочется оставлять вас одних, но чует моё сердце, что смерть моя близка. А следом, наверное, и вы за мной уйдёте. Только вы милые попадёте сразу в рай. Может, и меня туда пустят. Я ведь ничем ни перед Богом, ни перед людьми не согрешила. Надеюсь, мы там и встретимся». 
    Она опустилась на колени перед образами и долга молилась, прося у Бога устроить жизнь мужа, сделать счастливым сына Егорку, а других детей, которые умрут следом за ней, принять в рай и накормить там досыта.
    Скоро окошко зарозовело. На востоке зарождался новый день. Неожиданно во дворе послышались шаги. «Неужто, кто-то из моих мужчин вернулся? Теперь быть может, похоронят по-человечески», - мелькнула надежда.   
    Но это были мальчишки, друзья Егорки, Шурка и Толик, которые в такую рань шли на Хопёр.
    - Тётя Паша, идёмте с нами. Мы знаем одно место, где хорошо ловятся ракушки, - звал Шурка, - и девчонок берите.
    - Боюсь не дойду я, ребята. Сил не осталось. Отощала. И девчата мои с долгой дорогой не справятся.
   - Не бойтесь, дойдёте, - заверил Толик, - мы не спеша пойдём. А там.… Наловим ракушек, сварим, подкрепимся. Они очень полезные. И суп из них, как лекарство. 
   Разбудив старших дочек и наказав им собираться в дорогу, она перекрестила младших. Удастся ли ещё свидеться с ними? Но самый младшенький Мишка проснулся и тоже стал собираться со всеми в дорогу.
   - Мишенька, сынок, ты очень слаб и до Хопра не дойдёшь, а нести тебя я и сама не смогу. Останься с Ларисой дома. Мы вам обязательно принесём ракушек. Я тебе обещаю.
    Мишка отвернулся обиженно надув губки и молча, вытер с лица слезинки.
   - Ну не плач, сынок. Ты же понимаешь, что так будет лучше. Если не хочешь, я тогда тоже не пойду и останусь с тобой. Только кушать у нас-то нечего.
   - Ладно, иди. Мы подождём. Только обещай, что вернётесь, - повернулся заплаканный Мишка. Он боялся, что больше не увидит мамку.

2
    Как назло, ракушки в этот день на Хопре ловились плохо. Да и погода поначалу хорошая, изменилась в худшую сторону. Поднялся ветерок, набежали и заволокли всё небо серые плотные облака, спрятав солнце. Вода в Хопре была ещё очень холодной, и долго находиться в ней было невозможно. Проведя на реке полдня, они набрали всего ведро ракушек. Тут же у реки развели костёр, и когда вода в ведре закипела, сняли его с огня и принялись выковыривать плотные ракушечьи тушки из раковин в миску. Потом снова налили воды и варили уже одно мясо. Суп действительно получился вкусным и сытным, но огорчало то, что его было мало и едва хватило на всех ловцов.
    Прасковья заохала. Она же обещала Мишке, что принесёт и им с Лариской, а от улова ничего не осталось. Попросила всех половить ещё немного. То ли потому, что наладилась погода, небо посветлело и ветер стих,  то ли по другой причине, но ракушки стали ловиться лучше, и такое же ведро они собрали всего за полтора-два часа.  Снова поставили ведро на огонь, чтобы  очистить тушки от раковин, но варить их не стали - уже наступило время возвращаться домой. Начинало смеркаться, а дорога предстояла долгая.
    Чтобы сократить путь решили идти прямиком через поля. На пригорке, на супесях, рожь всегда зреет раньше, а пригорок было не миновать. Если на чернозёмах рожь ещё только начинала наливаться, то здесь, на пригорке, она уже налилась и приобрела молочно-восковую спелость. Попробовали на вкус. Оказалось вполне съедобно. Только зерно не затвердело, и было мягким. Чтобы использовать его для муки, нужно было высушить в печи колосья и ошелушить. Уж потом протереть зерна на мельнице и готовить из муки. Добрая может получиться затеруха.  Затеруха, или иначе хлебный суп, была отличным лекарством от голодного недуга. Настроение у всех заметно поднялось и все принялись срезать колосья. Забили ими карманы, пазухи и оклунки, сунули и в мешок с ракушечьим мясом.  Теперь задача встала не попасться на глаза колхозному объездчику Тимонечке. Совсем озверел человек. Даже поджог ничему не научил, не пошёл впрок. Мальчишки с поля повернули к Волчьей пади, а Прасковья решила с дочками продолжать идти прямо.
    К деревне подходили в сумерках. И всё же наткнулись на Тимонечку.  Он настиг их на своём коне почти у самой деревни.
    - Вывернуть карманы и высыпать всё из оклунков на траву, - грозно приказал он.
    Прасковья и её девочки молча смотрели на Тимонечку снизу вверх. Тот угрожающе взмахнул плетью.
    - Кому сказано?
    «Господи, и этот злодей, когда-то сватался к ней и клялся в любви», - думала, глядя на него с презрением Прасковья.
    «Хорошо, гад. Я выверну сейчас карманы, - думала про себя Валька, - но если ты и на этот раз огреешь плёткой кого-то из нас, я сегодня же снова сожгу твое волчье логово. Но на этот раз окошка для спасения не оставлю. Гори ты вместе со своим потомством, как будешь гореть в аду, если верить матери». 
    Галька тихо плакала, тоже желая злодею смерти, но не какой-то конкретной, а вообще.
   Прасковья сделала шаг вперёд, закрывая собой дочек. Она дерзко смотрела на Тимофея и с оскалом на зубах, как затравленная волчица скомандовала:
   - А ну-ка, девочки марш домой. Мне поговорить с дядей Тимофеем нужно. Потом догоню вас.
    Те послушно повернулись и направились в деревню. Тимонечка не знал, как ему поступить. Он видел ненависть к нему в глазах всех этих людей, но он видел перед собой и ту прямую, волевую красавицу, за которой несколько лет назад поехал из родной деревни в надежде, что когда-нибудь она станет его. Сейчас она стояла перед ним худющей и больной, почерневшей, с ввалившимися глазами, метавшими молнии, и говорила только с ним.
   - Ты ведь когда-то сватался ко мне, хотел обладать мною, - пряча нож за спиной, тихо, но внятно говорила Прасковья, - так давай бери. Я одна, без мужа. Я готова на всё, только детей не тронь. Не отбирай у них ничего. Они перед нами, взрослыми, ничем не виноваты. Им и так туго приходится. А ты можешь получить от меня всё, чего так долго хотел. Давай слезай.
    Тимонечка дрогнул. Он опустил плётку, опустил глаза и, повернув кобылу медленно поехал проч.
    - Твое счастье, мерзавец. Коснулся бы моего тела, стал бы покойником, - прошептала ему вслед Прасковья. Её била дрожь от злости и напряжения, которое она испытала.

3
    Тимонечка честно исполнял обязанности колхозного объездчика. Всё делал так, как от него требовали уполномоченный райкома партии Титов и председатель колхоза Костька Акимочкин.  Правда делал это не бескорыстно, получая приличное вознаграждение в виде льгот и продовольственные пайки. Даже то, что забирал у расхитителей колхозного добра: колосья ржи, метёлки проса и всё, что те тащили с полей, не сдавал, как положено на склад для оприходования, а присваивал себе и привозил домой. Его жена, Маринка, не хуже Сафонки варила самогон и находила применение всему, что он приносил. Он сдавал в сельсовет для милиции только ту часть отобранного, если хозяина мешков и оклунков нужно было подвести под статью Указа от 7 августа 1932 года. Сдавал, как вещественное доказательство для суда. Таких, правда, было всего двое.
    Раньше Тимонечка и сам не щадил никого. В нём не было жалости к людям. Не жалел и себя, считая несчастным в личной жизни. А раз несчастен он, то и другие пусть страдают. Жене, Маринке, тоже здорово доставалось, но она научилась приспосабливаться и потакать мужу.
    Сегодня в его сознании всё перевернулось. Он впервые, с глазу на глаз, встретился со своей бывшей любовью. И прочитал в этих глазах столько презрения, ненависти и желания его уничтожить, что даже не решился, что-либо сделать, как обычно поступая в таких случаях. «В самом деле, - думал он, - по чьей вине люди нашей деревни дошли до такой жизни? До необходимости красть недозрелые колоски ржи с полей. До коллективизации никогда такого не было. Значит, во всём виноваты колхоз и его руководство, а стало быть, и я? Не случайно же люди сожгли мою избу. И Костькину тоже сожгли из мести за такую жизнь.  Не понятно только, почему одно из окон оставили не закрытым. У кого-то из этих поджигателей дрогнуло сердце, и меня пожалели, дали шанс спастись и задуматься? Неспроста это, неспроста. Это был намёк на сострадание. Подсказка, чтобы я в своей работе одумался и стал добрее, снисходительнее.  Не исключено, что так мог поступить человек мне не безразличный. Может, это сделала моя бывшая любовь? Но как я могу сейчас её подозревать, если никогда до сегодняшнего дня не встречал её в поле и не отбирал ничего? Но сегодня я понял, что она может всё. И как же мне поступить в таком разе? Отказаться от должности? Голодать вместе со всеми и тоже воровать с полей колоски? Нет, это не выход. Даже если я это сделаю, всё равно никто в деревне не примет меня за своего. Не простят прошлого.  Видно придется терпеть эту ненависть, оставаясь на своей должности и, как советовал Костька наказывать воришек выборочно. И снова перед глазами выросла Паша из тех далееких лет, когда был влюблён в неё по уши. Эх, как она изменилась за это время. От былой весёлой красавицы не осталось ничего, кроме её тени.
    Ему было её очень жаль. Но в тоже время мысленно с укором сказал себе: «Вышла бы за меня замуж, теперь бы так не голодала. Не потеряла бы преждевременно своей красоты. На Сёмку позарилась, дура. Где он твой Сёмка теперь? Да он в подмётках у меня сидит, и пока будет Советская власть, никогда оттуда не вылезет».
    Так, рассуждая с самим собой, не спеша въехал в деревню, где совсем неожиданно, нос к носу, встретился с председателем, тоже ехавшим верхом на Мальве.
    - Здорово объездчик, - не скрывая иронии, приветствовал Тимонечку Костька.
    - И тебе не хворать, председатель, - отозвался Тимоха.
    - Скажи, Тимоха, ты хоть раз в этом году бывал на дальнем поле?
    - А чего мне там делать? Что я там не видал? Озимые ещё недавно поднялись, зелёные стоят.
    - Это, по-твоему, еще зелёная, а, по мнению некоторых, она вполне уже съедобная. Я по полю-то проехался, так уже во многих местах колоски пострижены. Будешь хреново охранять, летом молоть будет нечего.
    - Какие колоски? Ты чего мелешь? Я три дня назад там был. Колосья только-только пяточку закладывать стали.
    - Ты там три дня назад был, а я сейчас оттуда еду, - повысил голос председатель, - и говорю тебе вполне официально: стригут поле. Предупреждаю тебя тоже официально: будешь хреново охранять колхозное имущество, сниму тебя с должности и отдам под суд.
    - Ты, что с цепи сорвался? Или вдова Лёхи Удальцова тебя на постель не пустила?
    - Баба здесь не причём. А ты на ус мотай, что тебе начальство говорит.
    - Хорошо, я на ус намотаю. Но и ты тоже запомни: я всего лишь колхозный объездчик, а не твой цепной кобель. И по твоей личной указке, туда-сюда бегать не собираюсь. Если ты мой колхозный начальник, значит, определи мне мои права и обязанности в письменной форме, вот тогда и спрашивай с меня. А то у тебя сегодня так, а завтра этак, и каждый раз кто-то делает не так. Ты только всё делаешь правильно. Федорку Царёву ты меня заставил изловить и арестовать, как злостную расхитительницу колхозного имущества, а когда бабы и мужики потом стали упрекать тебя за это, так ты на меня всю вину свалил. Не стал я тогда, при уполномоченном райкома тебе перечить. А теперь прямо тебе, в лицо скажу: дерьмовый ты мужик, Костька.
    - Ишь, как заговорил? Ты…
    - Как заслужил, так и заговорил, - перебил его Тимонечка, - вы с Титовым довели деревню до ручки, начальники хреновы. Люди, с голодухи по полям колоски собирают.
    - А ты, здесь не причём?
    - А я и с себя вины не снимаю. Тоже виноват. Но я по вашей указке действовал. А вот вы самые главные виновники в смерти людей от голода и есть, - старался перекричать Тимонечка своего председателя. Аж лицом побагровел.
    - Ну, это ты зря Тимоха, - сменил агрессивный тон на снисхо-дительный Костька, - Я ведь и сам по указке сверху действую. Поэтому к голоду в деревне меня не примешивай. Если и есть здесь моя вина, то она, как и у тебя минимальная.
    - Вот, как получается? У председателя колхоза Акимочкина вина минимальная, у председателя сельсовета Васяева вина тоже минимальная, у меня хранителя колхозного добра минимальная, у Ваньки Желанкова ещё меньше, а сложились в одну большую трагедию. Пол деревни людей вымерло на сегодняшний день. А сколько завтра хоронить придётся? Пока вы с Титовым урожай соберёте, государству хлебопоставки выполните, в деревне за трудодни хлеб выдавать-то будет некому, - не мог успокоиться Тимонечка.
    - Ну, если ты не отделяешь себя от нас, то чего так разошёлся? Чего от меня хочешь?
    - Это не я хочу от тебя. Это ты от меня хочешь. Ты меня упрекаешь в том, что плохо стерегу колхозное добро. А был бы у людей хлеб, были бы они сыты, нахрена бы им тогда твои колоски? Что-то до колхозного времени такого не наблюдалось.
    - Но я же тебе уже сказал, что выполнение и перевыполнение плана хлебопоставок меня вынудили сделать. И не надо мешать в одну кучу, что было вчера, с тем, что нужно делать по охране полей сегодня, - не сдавался Костька.
    - Короче. Если вам с Титовым моя работа не нравится, можете хоть сейчас снимать меня с объездчиков. Буду ходить с мужиками на покос. Спокойнее будет.
    - Для кого спокойнее?
    - Разумеется, для меня. По крайней мере, когда стану рядовым колхозником, никто больше поджигать меня не станет.
    - Поджигать, положим, тебя не станут, но ты сам с голоду дохнуть станешь. И я тебе в этом обязательно помогу, - вспылил теперь уже Костька.
   - Посмотрим, как это у тебя получится. Я тебе не Лёха Удальцов, не Царь и не Салай.
    По улице к ним шёл уполномоченный райкома партии Титов. Таким злым и нервным его давно не видели. Тимонечке не хотелось попадаться такому Титову на глаза, и он решил уехать с места ссоры, но Костька не дал ему сделать этого, надеясь, что Титов их рассудит.
    - Чего это вы тут, как индюки надутые? – спросил он, хотя и сам был не в настроении.
    Костька стал рассказывать из-за чего разгорелся сыр-бор. Попросил рассудить, кто прав, кто виноват. Но тот слушал рассеяно, не вникая в суть или не желая участвовать в этом разбирательстве.
.....
(продолжение главы можно прочесть в книге)