След на земле. Кн. 1, ч. 1, гл. 22 Возвращение

Глава 22.  Возвращение.

1
    Поезд от станции Бобрики на Тамалу вышел по расписанию.  Егорка, как выяснилось, расположился на крыше пятого вагона у вентиляционной трубы, что было вполне удобно, так как дым из паровозной трубы до него практически не долетал, и он не покроется копотью, как в свою первую поездку на крыше, да и качало здесь гораздо тише. Никакого соседства, в том числе на крышах других вагонов не наблюдалось, и вполне можно было расслабиться.  Он стал доставать и складывать в мешок припрятанные на себе продукты, надеясь, что опасность ограбления на крыше поезда его минует, но сало и несколько печёных пшеничных пышек оставил за пазухой. Потом, на всякий случай, привязал себя и мешок веревкой к трубе, чтобы при резком повороте или торможении не слететь с покатой крыши.
    Вагон мерно покачивало, и монотонно постукивал колёсами, наводя на приятные размышления о скорой встрече. Егорка не заметил, как задремал, положив голову на мешок. Проснулся он после какой-то станции, когда паровоз подал пронзительный гудок. Снова, справа и слева от него, замелькал привычные для этой поры, конца весны, пейзажи. Пшеничные поля чередовались с пролесками, лугами, оврагами  и речушками. Кое-где на лугах мелкие фигурки крестьян занимались покосом и были видны небольшие копна сена. Он заметил и то, что некоторые места на ржаных полях заметно пожелтели. Ещё две-три недели и начнутся уборочные работы. И эта уборочная пора одних культур за другими не закончится до «белых мух».
    «Совсем немного осталось. Хоть бы мои дотерпели, дождались. Господи, сделай так, чтобы я застал их дома живыми», - молил Егорка. В который раз представил встречу с ними, их радость его появлению. Он ведь не с пустыми руками заявится. У него с собой столько нужных продуктов: мука, пшено, сухари, сало, пшеничные пышки, картофельный крахмал. 
    «Интересно, как там мои дружки Шурка и Толик поживают. Наверно с рыбалки не вылезают. Они не пропадут, особенно Шурка. Обязательно что-нибудь придумают. Не удивлюсь, если уже всех колхозных активистов почистили».
Вечером, когда стали сгущаться сумерки, на очередной станции на соседнюю крышу взобрался сосед, здоровенный небритый мужик в старой армейской шинели. Егорка снова, как и утром, заволновался. Такое соседство настораживало и вынуждало дальше ехать в напряжении. Ворюг-то развелось видимо-невидимо, а такому здоровяку, отобрать у пацана мешок, труда не составит. Он нащупал в кармане свой складной нож, с остро наточенным лезвием и решил держать его наготове.
    Мужик прошёлся по крышам, перепрыгивая с одного вагона на другой. Прошёл и мимо лежачего Егорки, совсем не поинтересовавшись, куда и зачем тот едет, и устроился лишь у трубы третьего вагона. Это обстоятельство слегка успокоило Егорку, но, тем не менее, ночь ему предстояла беспокойная. Он прикинул, вспоминая своё первое путешествие, что в Тамалу поезд должен прибыть под утро.
    Мелькали огоньки станций и полустанков, одиноких хуторов и строений. Где-то вдали возникло какое-то зарево. Должно быть от пожара. В это время в деревнях почему-то частенько случались пожары. Время опять стало тянуться для Егорки медленно и тоскливо. Начинало тянуть в сон, но из осторожности он не мог себе его позволить.  Его главная задача доехать до дома живым и здоровым и довезти то, с чем он ехал. Ради этого ночку можно и не поспать. Всё это время он собирался следить за своим соседом-попутчиком с третьего вагона, который постоянно ворочался на своём месте.
    Наконец-то начали тускнеть и гаснуть звёзды. Ночная тьма словно стала гуще. Так всегда случается перед рассветом. Егорка не раз замечал это и раньше, хотя, возможно, это просто обман зрения. Скоро показались огни большого города. Здоровяк поднялся и направился в его сторону. Егорка сжался. До хруста в пальцах сжал рукоять ножа и готов был в любое мгновение вонзить его лезвие в ногу мужика. Убивать его он не хотел, а вот обезвредить таким приёмом вполне возможно.  Но тот прошёл мимо до последнего вагона и после остановки поезда спустился вниз. Егорка перевёл дух и молил Бога, чтобы никто больше не залез на крышу. И когда состав тронулся, а на крыше больше никого не оказалось, обрадовался. «Значит, дошли мои молитвы до Бога, - успокоил он себя. - Теперь до своей станции можно ехать без опаски». 
    Оставшиеся пару часов до Тамалы он разглядывал причудливое нагромождение облаков на светлеющем небе. Откуда их столько и как они держатся? Говорят, что наука всё объясняет. Жаль, что пришлось бросить школу. Ведь я хотел и хочу стать лётчиком и летать в небе и среди облаков, и над ними. Сколько в мире всего интересного, как много хочется узнать. Нет, я обязательно должен продолжить учёбу и закончив школу, поступить в лётное училище.
Позади остался городок Кирсанов. Ещё час-полтора и будет Тамала. Пора готовиться. Он заранее отвязал себя и свой мешок от трубы. Подумал о том, что неудобно будет слезать с крыши в своём шубняке, но не бросать же его здесь. Он ещё послужит.
    «Люди, конечно, сочтут меня за сумасшедшего, ведь в такую погоду в шубах не ходят, но постараюсь меньше попадаться им на глаза, особенно милиции. С поезда нужно будет сразу закоулками выйти на тракт, а там кому какое дело, в чём я иду, и сумасшедший я или здравомыслящий». 
    Вдалеке показалась Тамала. Первое впечатление было, что это небольшой зелёный благоустроенный город, но с приближением к нему возникало чувство разочарования и сожаления. А вокзал и привокзальные строения своей обшарпанностью и неухоженностью вообще вызывали брезгливость и отвращение.
Воздух был пропитан стойким смешанным запахом креозота и навоза.
    Поезд остановился, выпустив облако густого пара, и Егорка быстро спустился с крыши своего вагона на противоположенную сторону перрона. Около двух месяцев назад он отсюда пустился в свое первое длительное путешествие. Теперь путешествие предстояло в обратную сторону по тракту Тамала – Турки через Красавские Дворики, которые и были его целью. Он быстро закоулками пристанционного посёлка вышел на грейдер и взял направление на родную деревню. Солнышко ещё не поднялось, но было уже достаточно по-летнему тепло.  Когда оно станет в зените, идти в зипуне станет невозможно. Егорка прикинул, что ели ничего не помешает, то дома он будет через девять-десять часов. Хотя, что может помешать? Голодный встречный? Или голодный встречный на телеге, который предложит подвести? Нет уж. Лучше пешком. Так будет надёжнее и безопаснее.
    Поначалу шёл быстро. За время лежания на крыше вагона силёнки подкопились, но и утомился тоже довольно быстро. Останавливаться для отдыха не хотел, каждую минуту считал важной. А вдруг именно последние минуты станут для его близких роковыми. Позади остался спиртзавод. Он, наверное, ещё действовал, ибо в округе стоял хмельной запах. С огорчением подумал: «Людям жрать нечего, а на водку продукты находятся. Безобразие.
    Скоро показалась Каменка. «Здесь нужно ухо держать востро. Про Каменских мужиков ходит нехорошая слава. Бандитов много. Могут напасть и ограбить. И жаловаться некому. Но Каменка словно вымерла. На улице ни души. Или все на полях работают, хотя посевная уже закончилась, а уборочная ещё не началась, или, в самом деле, померли. Недаром же все улицы и переулки заросли лебедой и крапивой».
    От Каменки до Красавских Двориков пятнадцать километров. Почти четыре часа ходьбы, но он ускорил шаг, хотя и подустал. Очень хотелось быстрее попасть домой. По обе стороны от тракта тянулись поля ржи. Егорка из интереса проверил и правые, и левые. Пришёл к выводу: две-три недели и начнётся косовица. Увидев белёсую полоску ржи, он вошёл в неё и сорвал несколько колосков. Ещё раз убедился в своей правоте: зерно уже налилось, осталось затвердеть. Кто дотянет до этого дня – будет жить.
    Наконец-то показались Красавские Дворики. Их всегда было видно издалека по Макаркиным пирамидальным тополям. Неужели деревня окажется пустой, как Каменка, нелюдимой и заросшей бурьяном.
    Когда вошёл в деревню, солнце клонилось к закату. Как и Каменка, она была тихой и безлюдной. Улицы пустынные и заросшие лебедой и крапивой. Деревня пугала своим безмолвием. Сердце Егорки сжалось. Неужто все умерли?
Вдалеке на улице он заметил незнакомого высокого мужика, заросшего густой бородой лохматого и грязного. Было впечатление, что он вылез из кустов и оглядывается в поисках чего-то. Наличие живого человека обрадовало Егорку и он направился в его сторону узнать деревенские новости. Незнакомец, однако, повёл себя неожиданно: заметив Никишина, он нырнул в заросли лебеды. Чего бы это? Этот поступок вызывал любопытство и насторожил его. А когда Егорка поравнялся с этим местом, мужик снова выскочил из зарослей с глухим мычанием пытаясь схватить его за рукав. Никишин едва успел увернуться и отпрянул в сторону. В глазах мужика пугало безумство. Егорка опрометью бросился бежать по улице, свернув в проулок к задам. «Уж лучше пробираться к своему дому задами, чем рисковать и попасть в лапы людоеда», - пронеслось в голове. То, что этот бородатый незнакомец был людоедом, он ни минуты не сомневался. 

2
    К своему дому Егорка теперь пробирался огородами, постоянно оглядываясь. Вдруг ещё кто-то попытается на него напасть. Позади осталась Сафонкина рига. Потом прошёл и ригу Знышковых. Дальше шло подворье Пустовых, заросшее бурьяном. Вспомнился Ванька, которым вместе учились, а зимой ловили воробьёв для еды, как он их пожирал живыми. По спине пробежался озноб от этой неприятной картины, всплывшей перед глазами. Вспомнилась и сцена, когда он видел Ваньку последний раз на груде соломы рядом с другими трупами его семьи, только окровавленного, изрешеченного картечью. Он попытался стряхнуть с себя тяжелые воспоминания, помахав головой, как делают собаки, отряхиваясь от воды в своей шерсти.
    Рига Февроньи Свешниковой была полуразрушена, а огород зарос бурьяном. Оно и понятно: двор без хозяев – сирота. Февронью осудили следом за Царёвой Федорой, тоже за расхищение колхозного зерна, припомнив ей белогвардейское прошлое ее мужа, а её брат, инвалид, служивший в отрядах Красной Армии, вскорости после её ареста умер.
    Издали по своему огороду попробовал определить, живы ли его мать с сёстрами и братишкой. Если на огороде хоть что-то из овощей растет, и он прополот, то, слава Богу, живы. Если же нет…. Издалека, однако было плохо видно.
    Наконец-то ступил на свой огород. Там, где когда-то сеяли мак, земля заросла бурьяном. Зашёл в полуразрушенную ригу. Кто её разрушил? Зачем? Зимой, когда в ней ловил воробьёв, всё было нормально. Значит, это произошло после его отъезда. Наверно это сделала мать, ведь нужны были дрова для топки печи. А вот и огуречная грядка. Она прополота и, видать, совсем недавно. Ура! Значит, кто-то всё-таки жив. Миновав грядки,  вошёл в сад. Смородиновые и крыжовниковые кусты были усыпаны зелёными бусинками ягод. На вишнёвых и яблочных деревьях тоже наблюдалась сформировавшаяся завязь. И тут из кустов смородины вышел братишка Мишка. Он внимательно вглядывался в ягоды, выбирал ту, что покрупней, хотя и совсем зелёную и клал себе в рот, сильно морщась от их кислости.   
    - Мишка, братик, ты живой, - воскликнул радостно Егорка и, бросив мешок к ногам, кинулся обнимать брата. Но Мишка не выразил ответной радости. Он сосредоточенно искал очередную более-менее крупную ягоду, чтобы снова отправить её себе в рот.
   - Мишка, ты что, меня не узнал? Я твой старший брат Егорка, - слегка потряс он плечо братишки.
   - Узнял. Но я чичас умрю.
   - Не говори так, братик. Я не дам тебе умереть. Я привез продукты и мы будем кушать. Вот, смотри, - Егорка сунул руку за пазуху, вытащив одну пшеничную печёную пышку, размером с чайное блюдце. Отломив от неё половину, он дал её братишке. – Бери, ешь, это тебе.
    Егорка ожидал, что Мишка обрадуется, схватит пышку, начнёт торопливо есть. Но ничего этого не увидел. Мишка вяло взял протянутую ему еду, также вяло поднёс её ко рту и медленно начал жевать.
    «Да у него же не хватает сил даже откусить от пышки, - испугался Егорка. – Как же мне с ним быть? Как мне его накормить?»
    Он принялся отщипывать от пышки маленькие кусочки и класть Мишке в рот, боясь спросить его про мамку и сестрёнок. А вдруг скажет, что они умерли. А могло ведь и так быть. С первого взгляда огуречные грядки казались прополотыми, а вблизи… и не очень-то прополоты, и не политы. Наконец, решился и спросил, потому что оставаться в неведении было невозможно, а идти в дом и самому обнаружить родных мёртвыми, было страшнее, чем спро-сить.
    - А где мамка, Валька, Галька, Лариса?
    - Мамка с Валькой и Галькой усли на Хопёл за лакусками и лыбой, а Лалиска в избе. 
    «Слава Богу, все живы, - у Егорки отлегло от сердца. Он чуть было не расплакался от такого радостного известия.
    Оставив братишку под кустом смородины с куском пышки, он с другой её половиной, подхватив мешок, вошёл в избу. Младшая его сестрёнка Лариска, которой шёл восьмой год, сидела на обеденном столе. У неё был огромный вспухший живот, распухшее лицо и высохшие до костей руки и ноги. Увидев брата с хлебной пышкой в руке, она качнулась в его сторону, протянула к нему свои ручонки, и еле слышно стала просить: «Дай, дай, дай». Егорка протянул ей пышку. Она жадно набросилась на неё, рвала ослабевшим, почти беззубым ртом, и глотала кусочки, не разжёвывая.
    Егорка испугался. Так нельзя. Сейчас наглотается и умрёт от несварения желудка. Он уже слышал такие истории, что нельзя давать голодному человеку много пищи сразу. Это опасно для жизни. Он стал отщипывать от пышки совсем маленькие кусочки, как ранее для Мишки и кормить сестру с рук. Хорошо бы размочить их в молоке, так было бы полезней и безопаснее.
    Спрятав свои припасы, в том числе и из-за пазухи, он выбежал на улицу к соседке напротив. У него осталось немного денег, а у соседки он помнил, была корова.
   - Тетя Настя, умоляю, продайте мне горшок молока. У меня есть деньги.
   - Егорка, откуда ты взялся? С луны свалился, что ли? Мы сами его давно не видели. Ты, наверно, не знаешь, что нашу Апрельку, аккурат перед первым мая волки загрызли? Теперь не знаю, когда сами молоко попробуем. Сейчас даже тёлочки купить не на что.
    Соседка была, как тень и Егорка понял, что она говорит правду. В другие дворы он даже не пошёл. Коли такой голод, то вряд ли кто станет продавать молоко. А в городе он покупал себе стакан молока всего за десять копеек.
Вернувшись в избу, Егорка взялся за дело. Он разбавил в миске немного муки водой, добавил туда же картофельный крахмал, что насобирал в Бобриках за овощехранилищем, добавил щепотку соли и принялся печь оладьи. Уже наступил вечер, и он торопился успеть приготовить ужин к приходу матери и сестренок. Порезав немного сала, он растопил его, получив шкварки и сытные оладьи. Когда горячие оладьи были готовы, он привёл из сада Мишку и, согрев воды и заварив чай из листьев вишни и смородины, накормил их сытным ужином, очень стараясь не перекормить.

3
    Прасковья с девочками едва плелась, возвращаясь с Хопра. Улов ракушек снова был скудным. Хорошо ещё Гальке удалось поймать на Егоркину удочку пяток краснопёрок, да пару линьков. Уху, сваренную там же на Хопре, съели, а мясо пойманных и отваренных ракушек несли домой для Лариски и Мишки.
На полпути до дома Прасковья снова, который раз потеряла сознание. Очнувшись, она увидела плачущих девчонок, которые не знали: умерла их мать или нет.
    - Не надо плакать девочки. Я сейчас постараюсь встать, и пойдём дальше.
    - Может тебе помочь, мамочка? - предложили сразу обе дочки.
    - Нет. Я попробую сама, - Прасковья сначала села, потом стала на колени и уже затем, собрав силы, поднялась на ноги. Её покачивало. Головокружение не проходило, хотя стало меньше.
    - Пойдёмте потихонечку. Нас ведь ждут дома. Господи, избавь их от мучений, прими младшеньких к себе. Пожалей деток. Потом и нас можешь забрать. Если я согрешила, прости. Помоги, Господи, дойти до дома, не дай умереть на дороге.
    - Ты чего это, мам? – спросила Валька, едва уловив матерены мольбы.
    - Прошу Господа, чтобы дал сил дойти до дома. Плохая я.
    - Обопрись на меня и дай свою сумку, - велела ей Валька. – Я сильная, я справлюсь.
    Домой пришли, когда вечер перерос в ночь. Вошли в избу, зажгли лампу. Младшие не вышли их встречать, как обычно и Прасковья заплакала: «Отмучились, стало быть». Она пошла посмотреть, где лежат её малютки, и нашла их в постели. Сильно удивилась. Они никогда не спали и всегда дожидались возвращения матери. Ждали, когда их накормят.
    - Как они сумели забраться на кровать? – в свою очередь задалась вопросом Валька.
    - Мам, а на шёстке стоит сковорода с оладьями. И пахнет вкусно, - известила Галька.
    Прасковья подошла к шёстку и убедилась, что Галька не сочиняет и это не голодные галлюцинации ребёнка. Действительно стояла сковородка с ещё тёплыми оладьями.
    - Что за чудо? Может отец, наконец, вернулся?
    Бросились искать отца. Ни отца, ни его вещей в избе и в сенях не обнаружили. «Видно, это Божий промысел», - решила Прасковья. Не зря же она столько молилась.
    Посчитали оладушки и поделили их на пятерых. Заварили чай и сели ужинать.
    - Но откуда, всё-таки взялись оладушки? – вновь спросила Галька у матери, откусывая сочный кусок.
    - Значит, Бог нам послал, - убеждённо ответила Прасковья. – Я долго молила его, чтобы он послал нам еду и вот он услышал мои молитвы. И вы девочки не забывайте молиться и благодарить Господа.
    - Если это Бог, то почему послал так мало? – иронично спросила Валька.
    - Не кощунствуй. Бог знает, что делает и кому, сколько нужно, - одёрнула её мать.
    - А ты в своих молитвах не просила у Господа хлеба, - продолжила подначивать мать Валька. – Очень хлеба хочется. Ты попроси его мам.
    - А ты благодари Бога и за это. Увидит, что мы благодарны ему, тогда может быть и хлеба пришлёт, - стояла на своём мать.
    - А с кем он присылает? – спросила Галька, - с ангелами?
    - Конечно, с ангелами. С кем же ещё? Ну поели, давайте теперь спать, а я приготовлю ракушечье мясо, чтоб не пропало. Завтра нужно встать пораньше. До завтрака нужно прополоть и полить грядки на огороде. А уж затем снова на реку пойдём. Может завтра улов лучше будет. Если хоть по ведру ракушек ловить будем, то до нового урожая может и доживём. Бог нам поможет.
    - Может и доживём, а потом что? Кто нам его даст, этот новый урожай, - не унималась Валька.  - Мы же не колхозники теперь.
    - А мы и спрашивать ни у кого не будем, - вмешалась в разговор Галька, - сами будем брать. Поймают, отберут, а мы опять пойдём и наберём сколько надо. Детей в тюрьму не сажают. А если плетями бить станут, тогда будем жечь этих гадов.
    - Хватит разговоров, - прикрикнула на них мать, - кому я сказала ложиться спать?


4
    Божий ангел, принесший в дом оладья, появился на пороге в самом конце разговора с мешком колосьев ржи и серпом в руках. Ангел имел образ старшего сына, Егорки. Он улыбался, радуясь встрече.
    - Сынок, - Прасковья на тяжёлых ногах кинулась к сыну. – Сыночек дорогой!
    Девчонки тоже последовали за матерью. Обнялись. Расцеловались. Все были очень довольны.
    - Когда же ты приехал? Как добрался? Как жил всё это время? – Прасковья усадила сына за стол, а сама принялась отваривать ракушечье мясо. Может, Егорку накормит, они-то уже поели. – Рассказывай всё.
    Егорка стал рассказывать о своих приключениях и мытарствах в Бобриках. Кое о чём умалчивал, чтобы не расстраивать, но и не хвастался.         Выговорившись, достал из подпола мешок с привезёнными продуктами и выложил всё богатство на стол. Радость на лицах матери и сестёр была неописуемой.  Галька даже заплясала от счастья. Прасковья пыталась отправить их спать, но какой сон может быть при таком всплеске эмоций.
    Когда мать закончила с приготовлением похлёбки из ракушечьего мяса, Егорка сменил её у печи.
    - Ты чего сынок задумал? Ложись спать. Завтра утром я сама…
    - Нет, мам, нужно сделать всё сейчас же. Никогда не откладывай на завтра то, что можно сделать сегодня. А то поздно будет. В этом я не раз убедился. До утра я должен высушить колоски, ошелушить их, перекрутить на ручной мельнице зерно, а полову сжечь. Если придут утром с обыском, не должно быть никаких следов, что я нарезал колосья в поле. А муку я привёз с собой.
    - Кто тебя научил этому, сынок? – удивлялась, глядя на сына мать.
    - Жизнь, мама, и вы, конечно. А от отца письма были?
    - Нет, дорогой мой, не было. Пропал наш батька где-то. Видно, не получилось у него ничего, - всплакнула Прасковья.
    - В Бобриках мне сказывали, что он на юг собирался. Наверное, уехал в Ташкент, а от туда письма долго идут. Может и сам скоро объявится, - постарался успокоить мать Егор.
    - Будем надеяться.
    Девчонки ушли спать, ведь завтра опять дела, а Прасковья, несмотря на уговоры сына, крутилась возле него стараясь  помочь. И в этот час она чувствовала себя совсем здоровой, и уже хотелось жить снова. Они улеглись спать далеко за полночь, когда всё было сделано.
    Спал Егорка не долго, и встал раньше всех. Чтобы чем-то занять себя начал готовить завтрак. Когда все проснулись, утро стало походить на праздник. Давно у Никишиных не было такого душевного подъёма. Как в старое доброе время за столом собрались почти все, и каждый занял своё место. Ожидался настоящий завтрак с пшённой кашей.
     И завтрак себя оправдал. Давно не ели так сытно и вкусно, ведь пшённая каша на сале – объедение, а ещё с куском пшеничной пышки, об этом забыли даже мечтать.
    - Боже, спасибо тебе, что вернул мне сына, - обращаясь к иконе и крестясь, неистово зашептала Прасковья, - спасибо, что дал нам еду и веру, что мы снова можем быть вместе. И пошли тоже самое моему мужу.
    И, видно, молитва дошла до Бога. Если говорят, что беда не ходит одна, то и радость тоже следует этому закону. Открылась дверь и на пороге появился Семён Никишин, глава этой семьи, муж и отец. Вид его, правда, был ужасен. Обросший бородой, лохматый, ободранный и грязный он стоял на пороге в нерешительности и по лицу его бежали слёзы.
    - Папка пришёл, - первым узнал его Мишка.
Все повыскакивали из-за стола и кинулись к отцу. А он не мог произнести ни слова. Стоял и беззвучно плакал. Его усадили за стол, положили еду, как всем, а он словно завороженный смотрел на всех и вместо бурной радости лил слёзы.
    - Живы значит, - наконец произнёс он и вытер рукавом слёзы. – Я уж думал, что никогда все вместе живыми не увидимся.
.....
(продолжение главы можно прочитать в книге)