След на земле. Кн. 1, ч. 1, гл. 23 Новые будни на

Глава 23.  Новые будни…на «старом судне».

1
    По пути на хоздвор, где колхозники обычно собираются по утрам и получают задание на день, Егорка забежал к Толику. Тот искренне обрадовался другу, стал обнимать и хлопать по спине, приговаривая: «Здорово, что ты, наконец, вернулся!»  Егорка тоже был рад видеть друга.
    - Ладно, Толик, нет времени на обнимашки, пойдём, по дороге поговорим, а то на работы опоздаем, - стал торопить его Егорка, -  надо ещё к Шурке забежать.
    - Какие работы? – засобирался Толик, - ты же только приехал.
    - Я позавчера приехал, вечером, вернее сказать пришёл. От Тамалы почти восемь часов подошвы стирал. А вчера, в доме дел накопилось, с батей разгребали.
    - Так вы вместе вернулись? Здорово. А Прасковья Васильевна письмо твоё нам читала, где ты Семёна Алексеевича, вроде как, не нашёл, - Толик едва успевал, торопливо семеня рядом с быстро-шагающим другом.
    - Да, он в другом месте работу искал, но вернулся тоже вчера. Так что мы теперь снова все вместе.
    - Здорово! А у нас, тут новостей без тебя накопилось. Нас чуть в тюрягу не посадили. Как раз позавчера, следователь с милиционерами приезжал нас арестовывать. Полдня допрашивал Шурку, а потом меня, но отпустил, - торопился рассказать Толик главную новость.
    - Уверен, что вы здорово насолили колхозным руководителям, если милиция по вашу душу приезжала. Вы известные аферисты, большие мастера на хитрости и мошенничество. Случайно никого не убили? – весело спросил Егорка.
    - Если бы милиция раньше времени не приехала, Шурка наверняка бы убил Костьку Акимочкина.  Мы ведь пистолет у уполномоченного Титова спёрли, а потом когда Костька у нас рыбу отобрал и кнутом постегал, решили из этого нагана его прикончить. Но тот, гад, почувствовал смертушку и со страху милицию из города вызвал, поэтому убийство и не состоялось.
    - Да, вы здесь, братцы, с огнём играли. Ведь, точно посадить за это могли, - удивился и восхитился друзьями Егорка. – Жаль, конечно, что не убили эту сволочь, но с другой стороны и вам, слава Богу, повезло.
    Они подошли к усадьбе Горыниных и постучали в окно Шуркиной комнаты. Тот из окна выглянул заспанным, но увидев Егорку, быстро выскочил во двор и тоже принялся обниматься, выражая радость.
    - Вы куда в такую рань, да ещё с косами. Работун напал, что ли?
    - А ты, не собираешься? – удивился Егорка. – К вам разве вчера бригадир Жижин не заходил?
    - Заходил вроде, с отцом и Петькой о чем-то говорили. Они уже куда-то ушли, но мне не сказали. Они со мной в контрах, после милицейских пряников. Ты в курсе?
    - Да, Толик поведал. Вы молодцы парни, я вам завидую, но сейчас нужно торопиться на хоздвор. Давай собирайся по-быстрому, - стал торопить его Егорка.
    - А я не собираюсь на них задарма батрачить, - эти паразиты опять врут, наверное. – Я им не верю, и никогда не поверю.
    - Им бы я тоже верить не стал, но Фрол Жижин брехать не будет. Он сказал, что прислали бумагу из райцентра, в которой говорится, что за каждый рабочий день будут выдавать по полкило хлеба и сорок грамм пшена на приварок. И это каждому, кто работать будет на покосе и заготовке кормов и на уборочной, - объяснил другу Егор.
    - А нас, пацанов, разве возьмут?
    - Фрол сказал, что берут всех трудоспособных, ведь в деревне работников от голода  уменьшилось вдвое. Каждая пара рук на счету. И потом, если мы себя на работе проявим, то на уборочной нас могут поставить на хорошие места, например на отвоз зерна из под комбайнов. Мы тогда столько себе наворовать сможем, что потом всю следующую весну до нового урожая горюшка не узнаем. Как суслики при зерне будем, - убеждал друзей Егор.
    - А что, это дело, заулыбался Шурка, - я, как всегда, с вами.

2
    У избы Кирюхиных толпилось насколько красавчан. Лица понурые. У женщин на головах черные платки. Слёз и рыданий нет. Кончились. Люди уже выплакали на много смертей вперёд. А здесь очередная смерть. Совсем недавно из этой избы отнесли на кладбище её хозяина Кирилла Андреевича, а сегодня… Кто сегодня?
    Егорка за время своего отсутствия в городе отвык от таких мероприятий. Знал о них, боялся, но давно не присутствовал. Здесь, в деревне всегда умирают знакомые. Плохие или хорошие, но знакомые. Те с кем здоровался, проходя мимо, работал бок обок, делился новостями или ругался. Поэтому когда узнаёшь о смерти знакомого всегда испытываешь утрату, чего-то своего и от того на душе всегда грустно.
    Он вошёл в избу, где суетились в немом траурном молчании соседки,  и поразился: на лавке лежала его бывшая одноклассница Нюрка. Оказалось, что она умерла ночью от переедания. Накануне они с матерью принесли с колхозного поля мешок ржаных колосков и обработав их, напекли пышек. И вот результат.
    «Хорошая была девчонка, Весёлая, подвижная, находчивая, привлекательная, - подумал о ней Егорка. – Подружка Маньки Чечётки. Всё время бегали вместе. А теперь…»
    - Ну, что там? Вернее кто? – спросил Змей, когда Егорка вышел из избы и подошёл к друзьям.
    - Нюрка умерла. Хорошая была девчонка. Её бы похоронить по-человечески.
    - У нас теперь сельсовет за свой счёт хоронит, а Сафон – главный похоронщик. Раньше Салай был, пока не посадили. Теперь вот Сафон. Ему за каждого похороненного дают полкило зерна.
    - И как он их хоронит?
    - Известно как. Выроет яму на кладбище и сваливает в неё всех скопом, - объяснил Толик. – Так зимой хоронили, ведь яму попробуй, вырой. Так и летом привыкли, если только кто из родни, сам хоронить не возьмётся. 
    - Что без гробов?
    - Какие гробы? Где взять столько досок? – добавил Змей.
    - Я думаю, нам самим нужно похоронить Нюрку. Всё-таки она была нашенской. Вместе играли, вместе в школу ходили, – Егорка тяжело вздохнул. – Не будем доверять её похороны Сафону.
    - Только нам за это никто не заплатит, - с неохотой сказал Шурка.
    - А мы бесплатно. По-дружески. По доброй памяти. Помните, как она пела?
    - Конечно, помним. Я даже был влюблён в неё, - признался огорчённый Толик.
    - Ну, тем более. Тогда давайте раньше работу закончим и займёмся похоронами. Пойду, скажу Зинаиде Степановне, что похороны возьмем на себя.
Когда Егорка зашёл в избу, Шурка толкнул Толика в бок и недовольно сказал:
    - Эх, ты. А ещё другом называешься. Был влюблён в Нюрку, а от меня скрывал. Друзья так не поступают. Я вон тебе всегда все свои карты открываю. А ты…
    Нюрку похоронили вечером в гробу, который Егорка и Толик сделали из хлебного ларя. Шурка занимался могилой. Прощаться с Нюркой пришли ещё несколько ребят,  одноклассников из тех, кто ещё оставался в деревне. Когда расходились, на кладбище пришла и их бывшая школьная учительница Евдокия Гавриловна. Она поздоровалась первой.
    - Здравствуйте ребята. Давно вас не видела. Как поживаете?
    - А как вы нам нарекли жить, так и живём. Прямо в колхозном раю, - с сарказмом и горькой улыбкой ответил ей её бывший любимчик Егорка Никишин. – По утрам едим гречневые блины со смета-ной, потом развлекаемся, играем в лапту до обеда. Обедаем тоже от пуза, наваристыми щами, баранинкой тушёной с овощами или кашей, а молоком или квасом запиваем. Рыгаем от удовольствия. Потом снова играем или читаем книжки. Ужин у нас тоже сытный, яичница с ветчиной и грибами. А потом пляшем и поём осанну до полночи, прославляя колхозный рай, или книжки обсуждаем и тоже хвалим новую жизнь.  Каждый день новые радости. А между жратвой и играми с плясками и песнями, друзей своих хороним, умерших от голода. Вот и сейчас Нюрку Кирюхину похоронили. Что-то не приглянулся ей ваш колхозный рай, надоел, наверное. Теперь к Богу отправилась.
    Егорке хотелось побольнее уколоть обещавшую прекрасную жизнь учительницу, которой доверяли с открытыми детскими душами и горячими сердцами. Она, конечно, поняла укор своего бывшего отличника, но постаралась сделать вид, что приняла его слова за шутку и тоже смущённо улыбнулась.
    - Да, хорошая была девочка. Жалко её.
    - Не лицемерьте, Евдокия Гавриловна, - уже жёстко, без улыбки, заговорил Егор, - Не жалко вам никого. Вы, наверняка, знали, в какой рай нас толкали. И делали это настойчиво, с уверенностью в своей правоте. Теперь радуйтесь: четырнадцать ваших учеников уже точно в раю, только не в колхозном, а в небесном, которого по вашему утверждению не существует. И, кстати, из тех, кто записа-лись в колхоз первыми, в живых остались только двое: Васька Мадянов, да Маша Чечётка. Хотя ещё не вечер. Рай на колхозной земле еще не закончился.
    Учительница стояла огорошенная таким обвинением в свой адрес. Она открывала рот, пытаясь что-то возразить, остановить эту чудовищную обвинительную тираду, но не могла произнести ни одного слова. Кровь бросилась ей в лицо, в глазах потемнело, а руки и ноги онемели. Она уже не слышала слов, которые говорил, вернее, бросал ей в лицо её бывший любимый ученик. Всё это она ощущала минуту или две и, наконец, остолбенение прошло, горячая волна откатилась от лица, а по спине пробежал холодок. Слух тоже вернулся к ней, но услышала она только последнюю фразу.
    - Ладно, пошли, ребята, а то поедят без нас яичницу с ветчиной и блины со сметаной.
    Но выплеснув свой максималистский гнев на уже немолодую женщину, которая учила его читать и писать, понимать прочитанное, постигать азы наук, Егорке не стало легче, а наоборот, казалось, стало хуже. Он ощущал, что сделал что-то не так, неправильно, но вернуться и забрать свои слова обратно тоже не мог. Слово не воробей, вылетело – не поймаешь.
    Этой же ночью учительница начальной школы, Евдокия Гавриловна Горская, ушла из деревни и не вернулась. Осенью прошёл слух, что она повесилась, но никто конкретно её мёртвой не видел. Однако Егорка поверил этому слуху и винил себя в её смерти. Он сильно казнил себя, что не сдержался, наговорив несправедливых обвинений. Ведь не её выдумка была с этими колхозами. Наверняка говорила по чужой указке. Старик Иннокентий из Инжавина говорил же, что колхозы выдумка Ленина. А Ленину, вождю пролетариата, все верили безоговорочно. В том числе, конечно, и она.
«Какой же я дурак. Почему раньше об этом не подумал?»

3
    К уборочным работам в колхозе «Красный Труд» приступили в начале третьей декады июля. А уже на следующий день от представителя райкома партии в колхозе потребовали давать в Райисполком ежедневные сводки: сколько за день скошено, сколько намолочено, сколько центнеров зерна отправлено в закрома государства.
    Титов был в шоке. Первые данные подать было достаточно просто и особого труда не составляло. Комбайном, двумя жнейками, тремя лобогрейками и пятью косилками за день было скошено тридцать пять гектар поля. А вот, сколько зерна намолочено и вывезено в закрома государству он ответить не мог. И никто в колхозе точно сказать не мог, ни председатель колхоза, ни бригадир полеводческой бригады, хотя всё время и находились на своих местах: и в поле, где следили за количеством и полнотой груженых подвод, не отходя от них ни на шаг; и на току, где зерно молотилось и веялось. Показатели получались крайне низкими и не соответствовали намеченным, ибо зерно, тут же разворовывалось, несмотря на строжайшие меры наказания, объявленные Указом  правительства от 7 августа 1932 года. Но не будешь же об этом докладывать райкому и расписываться в собственном бессилии. В сводке стали показывать цифры «от фонаря», рассуждая так: пусть насытятся немного, а уж тогда легче станет контролировать все потоки движения зерна от поля до амбарных весов. Тогда и цифры будут соответствовать намеченным по плану.
    Егорка, как и обещал ребятам, добился у Фрола, чтобы бригадир поставил их всех на отвозку зерна от комбайна на ток. Работа была достаточно сложной. Управляя лошадью, нужно было держать телегу на одном расстоянии от комбайна и двигаться рядом с ним на одной скорости, чтобы зерно из бункера комбайна через рукав вытекало точно в кузов повозки. При наполнении кузова возчик подавал знак комбайнеру и уступал место следующему кучеру.  Поскольку зерно насыпалось в телегу без веса, а до определённого уровня, то и определить точное количества зерна на телеге, можно было только на глаз. Далее зерно отвозилось на ток, где тоже сдавалось без веса. А это и было самым важным для всех, кто работал на отвозке и о чём мечтали друзья. Лучшего способа запастись зерном впрок не было ни у кого. С каждой ездки от комбайна до тока, в определённом месте, убедившись, что никто их не видит, они отсыпали с телеги по мешку зерна и прятали в специальном заранее подготовленном месте. С пяти центнеров зерна, примерно загруженных на телегу, отсутствие трёх-четырёх пудов было фактически незаметно. Когда на поля опускались сумерки и работы прекращались, краденое зерно на этих же подводах развозилось по домам и тоже пряталось в оборудованных для хранения схронах.
Уборка зерновых в колхозе затягивалась. Не хватало рабочих рук, техники, которая периодически ломалась и выходила из строя на два-три дня, да и огрехи в руководстве не убыстряли сроков окончания уборочных работ. Друзья уже достаточно запаслись зерном, и вполне могли пережить зиму, но войдя в раж, уже не могли остановиться. «Запас карман не тянет», - утешали они себя народной пословицей. Лучше пусть останется на следующий год, чем переживать новый голод, а надеяться на колхозное руководство никто не хотел. Кстати, этой пословице теперь следовали практически все жители деревни. И хотя колхозные начальники время от времени ловили с поличным вороватых колхозников, они просто забирали наворованное, а виновники всегда находили оправдание, чтобы их не посадили, вроде того, что нашли мешок на дороге или в кустах и везут или несут его сдавать в колхозную кладовую, а то придумывали галиматью и похлеще.
    Жизнь показала, что друзья оказались прозорливыми. В конце года вновь на трудодни давали хлеба мало. Конечно, больше, чем в прошлом, но недостаточно много, чтобы дожить до нового урожая. Надежда была на то, что припрятали по схронам при уборке. Так получалось, что сама жизнь учила воровству, как средству выживания. Пройдут годы, а эта привычка к воровству войдёт в гены народа. Оно же стало симптомом общей социальной болезнью всех слоёв общества.

4
    В конце октября выпал обильный снег. Полевые работы были завершены. Колхозники радовались. Наконец-то можно отдохнуть. Они сильно  устали за весь период уборочной компании, да ещё и посевной озимых зерновых. Конечно, всего с полей убрать не удалось и кое-что осталось, но работать, все равно, стало невозможно. Показатели этого года в колхозе «Красный Труд» были достаточно скромными, что сильно расстроило районное руководство. Надежды уполномоченного райкома Титова, реабилитироваться перед Коршуновым и парткомом, не оправдались. Его обещания вывести колхоз в передовые по всем показателям оказались утопией. На итоговом собрании ему снова досталось много критики, и рассчитывать на повышение в должности ему не приходилось. Более того, по итогам года и по результатам расследования много-численных жалоб, было принято решение и о смещении с должности председателя колхоза Костьки Акимочкина и на его место предстояло переизбрать другого.
Мужики, как и раньше снова стали собираться группами почесать языками. Теперь, когда немного отъелись, получив за трудодни можно было немного поболтать, обсуждая насущные вопросы, в том числе и кандидатуру нового председателя. Собираться стали у Семёна Никишина, а другие активные оппозиционеры Матвей и Устин в деревню так и не вернулись.
    Ожила и молодёжь. Они стали собираться вечерами в избе-читальне для танцев и песен под гармошку. Теперь первым гармонистом стал Милёха по кличке Австрияк, который брал уроки игры у Фильки Коркина. Филька при голодовке сильно заболел и едва не умер и играть, как прежде не мог. Милёха оказался талантливым учеником и превзошёл своего учителя в мастерстве. А когда Петруха Поляков подыгрывал ему на балалайке, получалось совсем здорово. Поэтому и парни и девчонки собирались в избе-читальне почти каждый вечер и, конечно, снова стали влюбляться и женихаться.
    А вот Егорке всё надоело и наскучило. И толки с пересудами мужиков, и танцы с плясками и вздыханиями девчонок, тем более, что Маньки Чечётки на них не бывало. Даже игры в лото и подкидного дурака.
    - Ты что такой смурной и недовольный, - спросил его как-то Толик.
    - Скучно стало. Хочу вернуться в школу и восстановиться в пятый класс, - сказал Егор, - может, составишь компанию?  Сейчас вернуться будет в самый раз. В прошлом учебном году мы две четверти отучились, теперь две четверти этого учебного года и пятый класс закончим. Давай вместе.
    - Нет, Егор. Неохота опять по восемь километров по морозу и метелям плутать, а весной грязь месить, - с неохотой ответил Толик. - С меня хватит образования. Всё равно я Ломоносовым не стану. Лучше поживу Сладеньким в деревне. Мне теперь наворованного зерна на пару лет вперёд хватит.
    Шурка Змей продолжить учёбу тоже отказался. Егорка загрустил. Ходить в школу одному тоже было не очень интересно. Но всё решило появление в их деревне приехавших в гости к Чвыриным племянницы с мужем и ребёнком. Мужем был молодой, подтянутый лейтенант-лётчик в форме. Они прошлись по главной улице и заглянули в недавно открывшийся магазин, где в это время Егор рассматривал новые товары. Военный лётчик купил два килограмма шоколадных конфет и брикет халвы, а его жена присматривала себе какую-то бижутерию, хотя и так была довольно дорого одета и напомажена.
    Егорка позавидовал этому офицеру, его выправке, его возможностям и окончательно решил, что завтра же пойдёт в Перевёсенку оформляться в пятый класс для продолжения учёбы. «Я всё равно стану лётчиком и тоже буду щеголять в форме и покупать для своих родных шоколадные конфеты килограммами, халву и всякую всячину», - подумал он, глядя вслед стройному офицеру.
    Вечером Егорка объявил о своем решении на семейном застолье. Родители на этот раз не возражали, не отговаривали. Да и как тут возразишь, если сын своим умом и делом доказал свою самостоятельность, да и превзошёл в этом своих родителей. «Если бы не он, - думала о сыне Прасковья,- возможно и не пришлось бы сейчас всем сидеть за этим столом и что-то обсуждать, тем более его дальнейшую судьбу. К тому же хлеба он запас на два года вперёд и таких проблем, как в прошлом году у него быть не должно. Дело его. Пусть учится. Ему жить».
    Директор школы совсем не возражал восстановить парня со второго полугодия в пятом классе. Даже рад был его появлению. Ведь в классах осталось по десять-двенадцать человек, почти в два – два с половиной раза меньше нормы.
    Так Егор снова стал учиться в средней школе в Перевесенке, только теперь один из всей деревни. Случилось так, что оставшиеся продолжать учёбу Андрюха Зимин и Маша Чечётка, у которых в Перевесенке жили родственники, школу бросили чуть позже и не по собственному желанию. Андрюха, как и многие одноклассники, умер от голода, а Маша, хоть и была жива, но сильно болела и об учёбе думать не могла. Друзья и другая молодёжь в деревне сначала посчитали Егора чокнутым, но скоро убедились, что он поступил всё же абсолютно  правильно. Чем целыми днями валяться в постелях, да сидеть сиднем в избах, играя в лото или в карты, ну ещё собак гонять по улице, лучше было бы постигать науки и получать дальнейшее образование. Однако взять пример с Егора и восстановиться в школе, было уже поздно, к концу подходила третья четверть. Были в деревне и такие, из числа старшего поколения, кто одобрял Егоркин выбор, хвалили его за настойчивость и предрекали ему большое будущее.
    Сам Егор был очень доволен. Он не ожидал от себя, что так легко получится влиться в учёбу, как будто не было пропущено целого года, а просто пришёл с недельных каникул и продолжил начатое. Конечно, первое время он не блистал оценками, но был крепким середняком со стремлением стать первым. У него было ощущение, что испытывает голод к получению знаний и ничего больше его не интересовало. Вышагивая по шестнадцать вёрст  ежедневно в обе стороны, он в голове повторял услышанное на уроках и даже решал математические задачи, что здорово трениро-вало его память. А когда на улице бывала непогода он, с разрешения директора, оставался ночевать школе в подсобке трудовика, где были и топчан, и стол, и печка. Ну, а еду в виде пышек и варёных картофелин он брал из дома с запасом для таких случаев.
    Видя сына довольным, Прасковья снова стала мечтать о его будущей должности после учёбы. Больше всего ей хотелось, чтобы он стал секретарём сельсовета. Их нынешний секретарь очень уважаемый человек, даже больше чем всё колхозное руководство, вместе взятое. Он за всё берёт плату: за прошение, за справку, за письмо, за всё, что пишет по просьбе любого жителя Красавских Двориков. Берёт и деньгами и продуктами. Правда, чаще всего самогоном. Если бы не его пьянство их секретарь был бы самым богатым в деревне человеком. Хотя и сейчас бедным его не назовёшь.
    Семён же видел в сыне интеллигента с портфелем под мышкой, более важного, чем деревенский секретарь, человека, занимающего высокий чиновничий пост в районе или даже в областном центре. Чтобы и сам жил обеспеченно и им с матерью от него хорошо доставалось.
    Никому из них не хотелось, чтобы Егорка покинул их, став военным лётчиком. Быть лётчиком, значило подвергать себя большому риску и опасности, а военных и так полно в государстве, только сидят они по гарнизонам и ничего кроме службы не знают.
    Как дальше сложится его жизнь, не знал никто. У каждого своя судьба, не ведомая, а потому интересная, главное, чтобы следы, оставленные после себя на земле, долго не исчезали из поля зрения и доброй памяти.