За линией фронта. Часть вторая. 3 глава

Настя, подоткнув юбку выше колен под фартук, ходила по узким грядкам огорода, утопая ногами в рыхлой земле до колен. Ловко орудуя граблями, она закапывала картофельные лунки. В этом году сажать пришлось не клубнями, а глазками. В лучшем случае, картофелина была разрезана на четыре части. Утро занималось влажное и тёплое. Туман над рекой рассеялся, превратился в прозрачную розовую кисею и завис над селом в неподвижном безветрии. Мягко ступая по пыльным кочкам в высоких начищенных до блеска сапогах к низкому забору, отделявшему серую дорожку от Настиного огорода, шагал немецкий сержант Юрген Геллер. Три дна назад они заняли село Жмеринки. Его группа из 20 человек во главе с ним была оставлена здесь в качестве гарнизона. А мотострелковый батальон, которому принадлежала данная группа был отправлен ближе к фронту. Заняв Жмеринки, Геллер отправился знакомиться с мирными жителями, которых составляли старики, женщины и дети. Нашелся, правда, и парень лет двадцати двух, но совершенный инвалид. Войдя к ним в дом, Геллер по привычке хозяина положения вошел и в спальню. Там на постели под тонким одеялом лежал на вид вполне здоровый парень. «Почему не на войне?», - последовал вопрос на ломаном русском. Парень пожал плечами. Тыкая в него пальцем, немец повторил свой вопрос. Вошедшая в комнату пожилая женщина, подойдя к кровати откинула одеяло. И на вид здоровый молодой человек с крупным носом и рыжими веснушками сразу превратился в калеку. Юрген увидел, что ноги его были слишком тонкие и, как будто, вывернутые суставами ступней наизнанку. Он тогда резко повернулся на каблуках и вышел из дома, столкнувшись на пороге с яркой глазастой девицей с длинными черными косами в цветастой юбке и белой кофточке. Она, бесцеремонно отодвинув его плечом, прошла в дом, неся в руках ведро воды. Это была Настя Ляпунова, соседка Мишки-инвалида и его матери. Их огороды разделяла тоненькая межа. Вот сюда и направлялся сейчас незадачливый сержант.
  Настя выпрямилась, когда увидела подходившего немца.
- Ну, что вам? – спросила она, заглядывая в его серые глаза.
- Хочу помочь вам, фрейлин.
  Настя не ответила. Она оправила руками юбку, подхватила грабли и зашагала к своему крыльцу. Уже стоя в кухне и повязывая на голову белую косыночку, она почувствовала на себе сзади чей-то взгляд. Девушка обернулась. На пороге стоял Геллер. Глубоко вздохнув, она с укором сверкнула на него своими черными глазами и продолжала возиться у стола. Немец стоял, как вкопанный. Наконец ей это надоело, она резким движением схватила табурет, стоявший у стены, и поставила его перед Геллером.
- Сядьте, не мелькайте тут, мешаете!
  Сержант послушно сел, затем медленно, будто чего-то опасаясь, достал из внутреннего кармана форменного кителя большую шоколадку и положил перед девушкой на стол.
- Дойче шоколаде, возьмите.
  Она повернулась к нему, посмотрела на трофей и через секунду произнесла:
- Ну, что же, значит будем пить чай. Вот и шоколад имеется.
  Вечером, выходя от Насти, Геллер мечтательно размышлял о своей будущей жизни и о том, что эта черноглазая девица обязательно должна в этой его жизни быть. Как и кем, он ещё об этом не думал, но должна.
  Поднявшись по ступенькам крыльца, Геллер вошел в занятый им дом. Он открыл окно настежь в своей комнате, сел к маленькому круглому столику и положил перед собой томик Гейне, книгу, которую только что взял у Насти. За плечом тут же раздался голос Дёнитца, его друга, жившего с ним в одном доме.
- Ты что, читаешь на русском? Ах, да! Учёная крыса! Тут больше половины университетских. Все попали в этот набор. Что это?
  Дёнитц выхватил книгу у Юргена.
- Это же запрещённый Гейне! Где взял?
- У нас запрещённый, а русские читают. Одна знакомая дала.
- Та самая, с косами, что ли?
- Ну, да! Из библиотеки её отца. Он и братья на войне, матери нет, она одна живет.
- И, как она, ничего, а?... – многозначительно с ухмылкой спросил Дёнитц.
- Дурак! – буркнул Геллер, отнял книгу и уселся её читать.

  В селе Береговое, в тридцати километрах от Жмеринки зверствовали эсэсовцы. В комендатуре штабс-капитан Шнайдер бил по лицу худую, истерзанную женщину. Переводчик громко выкрикивал фразы которые, бегая вокруг стола, орал ей Шнайдер.
- Ты русская партизанка. Я знаю, это так! Ты Стрельникова. Твой муж сейчас на фронте командует полком. Мне доложили, что ты его жена. Что молчишь? Ведь это так?
  Женщина закрывала лицо руками и вздрагивала всем телом. Сейчас в её голове роились мысли только о муже и о детях. «Вот и всё, - думала она, - и всё! Я погибну, а он ничего не узнает. Я даже не смогу написать ему, не успела ответить даже на его последнее письмо. Вот и всё! А дети? Бедные наши дети!... И их всех расстреляют теперь. А мать? И её тоже… Зачем убили здесь этого проклятого полицая, зачем подставили под удар всё село? Неужели нельзя по другому было? И кто рассказал фашистам о нас, обо мне?» Мысли затуманились окончательно, когда на неё обрушился шквал ударов, сквозь пелену был слышен только громкий лающий немецкий крик.

  Утром, приехавший связист доложил Геллеру, что в Береговом готовится ликвидация. Борьба с партизанами развернулась повсеместно, очевидно, и тут скоро нужно ждать гостей. Юргена не озаботило это сообщение. Зачем им сюда идти в Жмеринку? Всего-то сорок дворов. И живут одни дети да старики. И какие ещё тут партизаны?! Чепуха! Сюда никто не сунется. Какой-то душный воздух в начале мая. Наверное будет жаркое лето. Все его подчиненные сегодня гуляют на дне рождения у Дица. И ему, что ли пойти? И хочется и лень. Кажется, они собрались пировать на берегу реки на песчаном откосе. Что ж, верно. Все лучше, чем в душной избе. Геллер решил присоединиться. 
  Ещё издалека, подходя к месту веселой пирушки, он услышал гам и хохот.
- Смотри, какой крепкий самогон, Шульц,  где раздобыл?
- Тут одна бабка меняет на шоколад.
  И снова громкий смех. Завидев Геллера, поднимавшегося к ним на пригорок, пьяный Диц бросился к нему на шею.
- О, он уже лезет целоваться! Поцелуй лучше свою недотрогу! – крикнул Шульц под громкий гогот сидящих на земле товарищей.
  Вокруг огромной розовой скатерти, разостланной на примятой молодой зеленой травке, сидела вся Геллеровская группа.
- Боевое охранение почему не выставили? – строго спросил Юрген, обращаясь к Дёнитцу.
- Ну, что за сноб? Кто тут может быть? Сам всегда говоришь, что живем на островке счастья. Повеселись хоть раз и пригласи свою черноглазую.
  Хохот и гомон не унимались до полуночи. И ещё долго потом вдоль реки и по деревне были слышны крики и песни пьяных немцев.
  Настя стояла в своей комнате у окна, с опаской прислушивалась к этому разноголосому гомону и тихонько выглядывала из-за плотно запахнутой занавески.

  Рано утром мотоциклетный трески и шум моторов заглушил петушиный крик. Настя вскочила с постели и посмотрела в окно. По дороге, пыля колесами, мчалась колонна машин и мотоциклов. Всего девушка насчитала их семь единиц. Через час, выйдя в огород она заприметила полноватого, круглолицего Шульца, он вразвалочку двигался в сторону реки с полотенцем в руках. У её забора немец остановился и крикнул:
- Эй, фрейлин! Не хотите составить компанью мне? Ваш Геллер уехал в Береговое по приказу начальства. Не скоро будет, заскучаете.
  Настя отвернулась, а Шульц, посвистывая, удалился восвояси. Начинался новый день тихий и страшный, не предсказуемый и грозный, как и все вокруг пропитанное войной.

Жуков, занятый по горло крупными проблемами, не мог вникать во все детали обстановки на нескольких фронтах сразу. А между тем от этих деталей во многом зависел исход предстоящей летней компании. Вот почему он и отправил на правый фланг западного направления Мерецкова.
Командующий фронтом генерал Конев, человек не робкого десятка, хорошо знавший Кирилла Афанасьевича, встретил его тепло. А когда зашла речь о ситуации на фронте, он заявил, ничуть не смущаясь:
- Мои войска готовы к сражению! - Высокий, плечистый, с открытым худощавым лицом и скромным взглядом, он ел глазами своего гостя.
Мерецков сдержанно воспринял его заявление.
- А вот, Иван Степанович, мы проверим. Ты же знаешь Жукова, он весьма строг, на глазок ничего не принимает. Я с проверкой сюда и приехал.
- С чего начнём? - спросил Конев, стараясь сдержать свои эмоции. - Может, поедем к танкистам?
- Нет, дружище, давай начнём с правого фланга. Как у вас там налажена оборона? Танки везде могут проложить себе дорогу, а вот пехоте, царице полей, сделать это весьма тяжело...

  В это время в селе Береговое, занятом фашистами.

- Вы ещё совсем не отёсанный, Геллер. Вы очень легко и опрометчиво высказываетесь о партизанах и не подозреваете о той опасности, которая таится за пределами вашего села. Сегодня мы привезли вас сюда, в качестве боевого крещения, что ли.
  Шнайдер покачивался на каблуках и при этом читал мораль молодому немцу, совсем ещё не опытному и не сведущему в деле, которое он сам изучил наизусть.
- Вы пойдете со мной на площадь, через пару минут начнем.
  Геллер молча наблюдал за ретивым Шнайдером, но не мог понять до конца, чего от него хотят. Там в Германии перед отправкой на фронт им внушали лишь одну прописную истину, о том, что они спасители Европы от евреев и большевиков. О том, что они должны освободить многострадальный русский народ от их ненавистного засилья и гнёта, просветить его и вернуть в лоно нормальной жизни, облагородить, превратить из варваров в цивилизованных людей, воспитать в них дух разума, возродить к культурной жизни. Тут на яву в реалии, получалось не так, как в университете. Там слишком много говорили, а тут много делают, и совсем не того, что нужно, по мнению Юргена. Он много чего ожидал увидеть на войне, но ликвидацию подобную той, которую ему хотели сейчас продемонстрировать в качестве примера борьбы с партизанами, он не представлял себе даже в кошмарных снах.
 Подошел Дёнитц, которого тоже привезли сегодня вместе с Юргеном в Береговое.
- Дружище, я не понял, мы идем в лес?
- Зачем? – Геллер покосился на товарища.
- Говорят о партизанах.
- Не совсем так. Эти люди тут были пойманы, их нам сейчас и покажут.
  Мимо прошла группа эсэсовцев в черном за ними двинулось командование мотострелков. Шнайдер подтолкнул Геллера и Дёнитца. Вместе со всеми они пошли в конец села к белоснежной церкви Петра и Павла.
  На колокольне был установлен пулемёт, снизу его хорошо можно разглядеть. На площади стояли люди в гражданской одежде. Это были местные жители, согнанные сюда со всего села. В дальнем конце, противоположном от церкви, солдаты копали большой ров. Вскоре люди в черной форме смешались с группой автоматчиков. Геллера потеснили, в толпе он потерял Дёнитца и растерянно стал смотреть по сторонам, ещё не до конца понимая всего действия. Для его молодого и эмоционального ума не было предельной четкости в понятии о происходящем. Ровным счетом, как и для Дёнитца, который сейчас с содроганием увидел грузовик, наполненный связанными людьми. Его борт откинули два солдата и стали выталкивать людей на землю. Вышедших, сразу взяли в плотное кольцо и повели к глубокому рву по площади. Раздался плач и крик женщин. В группе этих людей Дёнитц заметил малолетних детей и молодых женщин, одна из которых бала сильно истерзана и шла еле передвигая ноги. Когда подошли ко рву и встали к нему спиной, двое детей: мальчик лет пяти и девочка лет восьми, бросились к этой женщине и обхватили её руками. Шнайдер скомандовал эсэсовцу и тот кинулся оттаскивать детей от матери. Они упали на землю и долго ещё цеплялись за её колени. Но потом были выбиты винтовками и отброшены в сторону к ногам автоматчиков. Геллер смотрел на это широко открыв глаза, ему не хотелось верить в происходящее, но и помешать он был не в силах. Все в нём замерло и похолодело. Сейчас он не мог оторвать глаз от этих детей и от толпы обреченных на смерть людей. Сквозь шум в ушах до него донеслись громкие слова Шнайдера, который зачитывал приговор пособникам партизан. Сердце заколотилось в висках, стало невыносимо тяжело, его стук отзывался болью под лопаткой.
«Господи, что это? Сон? Но, зачем мне это сниться?» Он ловил ртом воздух, смотрел по сторонам, искал в толпе своих немцев хоть одно человеческое лицо, но не мог его найти. Все были мертвецами. Нет, не те, осужденные, их лица были живыми и одухотворенными, а именно свои в формах, сейчас казались живыми вампирами.
  Раздался залп. Люди закричали. Кто-то побежал на толпу автоматчиков, кто-то упал в ров, кто-то полз в сторону колокольни. Ещё залп. Люди, стоявшие лицом к площади, стали оседать и падать в дорожную пыль и песок. Мальчик, который подбегал к матери минуту назад, держался сейчас окровавленными руками за ногу, подпрыгивая, вновь добрался до неё. Она  лежала навзничь головой к церкви рядом с пожилой женщиной, которая была ещё жива.
- Мама, бабушка! – кричал он и дергался всем телом.
  Подбежавший к нему солдат, нажал на курок автомата, но выстрела не последовало. Тогда он развернув оружие дулом вверх, стал добивать прикладом мальчика и женщину, пытавшуюся закрывать лицо. Ребёнок страшно закричал, подбежавший эсэсовский офицер двумя точными выстрелами прикончил обоих.
  Геллера трясло, он пытался унять эту дрожь, всем телом двигался из стороны в сторону, но потом, не выдержав напряжения, осел на серый песок, измолотый в пыль сотнями ног и зажал уши ладонями.
  Все стихло, мимо проходили в формах в сторону рва. Солдаты стали закапывать яму. Девочка с косичками стонала, когда её поднимали с земли и бросали в яму под вскинутые лопаты. Геллер все сидел на земле. Откуда то вынырнул Дёнитц. Он опустился рядом с Юргеном, лицо его было серым с зеленоватым отливом. Дёнитц попытался поднять Геллера, но это ему не удалось, под тяжестью тела сержанта, он сам упал рядом и долго не мог встать. Только когда над ними навис Шнайдер, он сделал последний рывок и поднялся, протягивая руку Юргену. Тот встав, пошатнулся. Резко закружилась голова и затошнило.
- Бывает, дружище, это в первый раз, потом пройдёт! – с улыбкой на лице, произнес Шнайдер.
  Мимо шла толпа сельчан, которых сгоняли на площадь смотреть на расправу.
- Куда их? – спросил Дёнитц.
- А их ликвидируют в другом месте, - равнодушно бросил на ходу Шнайдер.

  Темный автомобиль затормозил у калитки дома, где на постое был Геллер с Дёнитцем под вечер. Шульц, стоявший у забора, подошел их встретить. Юрген и Хейне вышли молча, поднялись по ступенькам крыльца и быстро скрылись за дверью.
  Облокотившись о стол и опустив в ладони голову, Геллер сидел в одной позе долго, а Дёнитц в это время напряженно курил, пуская в форточку густые клубы дыма. Шульц стоял в дверях, видел что-то странное в состоянии обоих товарищей, но не смел спросить. Его шокировало их необычное поведение. Уехали веселые с утра, а вернулись совсем другими людьми.
- Я не хочу, чтобы потом прошло, не хочу! – вдруг громко сказал Юрген и убрал ладони от лица.
  Дёнитц повернулся к другу и вопросительно посмотрел на него.
- Шнайдер сказал, что это в первый раз, надо привыкнуть и все потом пройдёт, а я не хочу…
  Юрген вскочил из-за стола и выбежал из дома.

  Ночь на Береговое опустилась темная и безлунная. Над куполом церкви Петра и Павла зависла далекая маленькая звезда. Она мерцала и переливалась, совсем не давая света и тепла на нашу грешную землю. Где-то выла собака, протяжно и жутко. Ветер, монотонно поскрипывая в оторванных ставнях, гонял по небу клочья рваных облаков. Во рву, заполненным мертвыми людьми и наполовину засыпанным землёю, раздался стон. Постепенно он усилился, где-то внизу под грудой тел кто-то заворочался и громко вскрикнул. Женщина средних лет с синими подтеками на лице с окровавленным плечом и изрезанными запястьями, пыталась сесть, расталкивая руками мертвецов. Это была жена полковника Стрельникова, мать троих его детей, двух девочек восьми и двенадцати лет,и пятилетнего сына, которых она сейчас пыталась найти среди остывших тел. Ползая по трупам, она нащупала рядом с собою свою убитую мать, наклонилась ближе, узнавая родное лицо. Поцеловала её, попрощалась с ней, потом поползла дальше. Она достала с трудом из-под другого тела своего любимого сыночка, так же поцеловала его, простилась с ним и продолжила свои страшные поиски. К утру найдя всех, она попрощалась со своими мёртвыми детьми, побыла с ними в последний раз и попыталась выбраться из ямы. Ей это удалось с трудом. Чудом выжившая женщина не могла знать где и как ей спасаться, инстинкт самосохранения гнал её подальше от этого места в лес и она добралась туда раньше, чем взошедшее солнце осветило место вчерашнего побоища.

  (Продолжение следует.)