Там, на шахте угольной...

На работе надо работать. Данную амфиболию можно истолковать как угодно. Сашка Васильков истолковывал эту двусмыслицу никак. Впитавший с молоком матери жгучую ненависть к труду, он изредка испытывал  несанкционированные выплески рабочих порывов. Но в это время он, как правило, спал.
Работал Сашка на шахте. Быть может, он с удовольствием там бы и не работал, но вот – отец. Отец там работал. И, по странному стечению обстоятельств, на том же участке, что и Сашка. Впрочем, странными эти обстоятельства были только для Сашки. Бригадир ГРОЗ, Михаил Иванович Васильков, непременно решил сделать из своего, не очень-то путевого, отпрыска настоящего шахтера. Не очень-то путевый отпрыск сопротивлялся, как мог, но все больше – в мыслях. Взгляд у отца был тяжелый. А рука, не дай Бог под нее попасть, великолепно дополняла взгляд! И Сашка ходил на работу.
***
Так как в лаве от Сашки большого толку ожидать не приходилось, было принято посадить его на нижнем штреке, на люка', мотористом, под бдительное око горного мастера, Юрия Иссидорыча, который тоже там сидел и не давал Сашке никакого покоя. 
Сашкина смена начиналась, как правило, с одного и того же:
–Слышь, ты, пингвин пестрожопый! Схватил БСЛ, и – на ленту! Мухой!
Так Юрий Иссидорыч здоровался с Сашкой и, заодно, напутствовал его на трудовые свершения. БСЛ – большая совковая лопата, стояла тут же, рядом, прислоненная к затяжкам штрека. Ручка ее была отполирована до блеска, также черенок имел физиологический изгиб, способствовавший  более качественной зачистке почвы от просыпавшегося на нее полезного ископаемого. Заканчивался черенок ковалешкой, поперечной перекладиной, удобно сидящей в ладони.
Взяв лопату, Сашка, начинал зачищать сопряжение с просеком, после этого – шел по штреку, разбивая клеваком крупные глыбы угля на более мелкие, для дальнейшей погрузки последних на ленту конвейера. На пересечении штрека с другой подземной галереей, через конвейер был установлен переходной мостик. Здесь заканчивались Сашкины владения. К левой стороне перил переходного мостика была приварена железная стрелка. На ней мелом было написано: ВУЛФПЕК. Что такое вулфпек – Сашка не знал. Юрий Иссидорыч – тоже. И тогда Сашка, в один прекрасный день, на другой стрелке, приваренной к правой стороне перил, написал мелом: АУТОДАФ. И теперь шахтеры задерживались у переходного мостика гораздо дольше, пытаясь разгадать бесполезную абракадабру.
***
В любом коллективе, всегда есть свой клоун. На участке, где работал Сашка, их было много. Но, двоих можно было выделить особо. Это были Петрович и Палыч. Оба – пенсионеры. Один – потолще, другой, соответственно, потоньше. ГРП. Горнорабочие подземные. О таких в шахте говорят: "На щелчок умнее жака", ибо на два щелчка умнее – только проходчики. А жаком называют ручную лебедку. Вроде бы, изобретателя этой самой лебедки Жаком звали. А может, и нет. Но лебедку, иначе как жаком, никто не называет.
Итак, Петрович и Палыч. Начинали они свои хохмы исподволь, во время перекуров, или в процессе поедания тормозков. Разговаривали, вроде бы друг с другом, не обращая ни на кого внимания. Но, у людей уши есть. А имеющий уши – услышит!
Как-то раз, во время обеда, худой Палыч расхвастался толстому Петровичу:
– Вчера, сука, такого кобеля на базаре прикупил!
– Так ты кого прикупил: кобеля или суку?
– Да хрен я в них разбираюсь: кобель там, или – сука. Главное: злой. На людей кидается.
– Так надо намордник на него надеть.
– Какой намордник?
– Да, хотя бы, вот этот…
Петрович, с какой-то затаенной радостью, потянул респиратор, висевший на шее у Палыча, и, оттянув на приличное расстояние прибор для защиты дыхательных органов от пыли, разжал пальцы. Бац! Респиратор со всего маху съездил Палычу по небритой физиономии. Палыч, недолго думая, зачерпнул пригоршню штыба, и высыпал измельченный антрацит в немудреный тормозок Петровича.
На том обед заканчивался. Для всех. Палычу срочно нужно было покидать место приема пищи, дабы на-гора его не вынесли на носилках. Петрович махал кувалдой и орал:
– Сука! По выезду ты будешь убит!!!
Остальные – ржали.
Как-то раз Петрович доверительно пожаловался  Палычу:
– Купил внучке пианино! Не хочет играть, ссыкуха! Четыреста рублей – кобелю под хвост!!!
– Проверял я. Никаких денег, под жопой у Шарычка, нету…
– Да пошел бы ты, вместе со своим Шарычком! Тут, сука, пианино простаивает… Никто на ём играть не хочет. Ну, приду я, когда-никогда, слабаю им, когда в ударе…
– Петрович, надо было рояль покупать…
– А рояль-то нахрена?
–В него хоть пару чувалов картошки можно засыпать… А пианина… так, баловство одно…
И опять Палычу надо было срочно покидать место разговора, а Петровичу – хвататься за кувалду.
В общем-то, если глядеть на поведение Петровича и Палыча со стороны, создавалось впечатление, что один из них только и поджидает подходящего момента, дабы убить – другого, что впрочем, абсолютно не соответствовало действительности. Петрович и Палыч жили по соседству и были друзьями – не разлей вода. А если кого-то и били, то зачастую, на пару: так – вернее! Любили они также подшутить и над своими коллегами. Благо таких коллег, под землей, было – пруд пруди.
***
Самой крупной жертвой одной такой ненавязчивой шутки, от Петровича и Палыча, стал электрослесарь Васька Лупатый. Лупатый был человеком из той породы людей, у которых для работы в шахте не было ни одной свободной минуты. Первую половину смены он долго искал подходящий распил, а остальное время – ровнял спину об этот распил, а попросту – дрых под мерное гудение ВМП (вентилятора местного проветривания). А спал Васька до того серьезно и не по-детски, что будить его было делом архитрудным, в совокупности – безнадежным.
Как-то Лупатый облюбовал, в качестве лежки, РП (распредпункт). Увалившись на деревянный настил, беззаботно пуская пузыри,  Васька тут же отошел ко сну. Минутою спустя, стараясь ступать на цыпочках, к нему подкрались Петрович с Палычем. Петрович, как обычно, держал в руках свою вездесущую кувалду…
– Давай костыли, – просипел Петрович.
Палыч высыпал из карманов фуфайки десяток костылей: специальных гвоздей для крепления рельса к шпале.
– Да не греми ты, сука! Разбудишь! – продолжал сипеть Петрович.
– Да че ты ссышь! Бей давай. Его теперь и пушкой не разбудишь, – в отличие от Петровича, Палыч говорил в полный голос.
– Расстебни ему фуфайку… Да аккуратней ты, падла!
Палыч расстегнул Васькину фуфайку, расправил ее по'лы.
– Давай, х….!
Петрович, со всего маху, один за другим, прибил Васькину фуфайку шестью костылями к деревянному настилу РП. После этого,  обратился к  Палычу:
– Застегуй!
– Да че ты шипишь, как придушенный питон?
– Да простыл я, сука!!! – просипел Петрович, – Иди, апешку отключай, сука!
Апешка (АП 4,5) ведала освещением штрека. Палыч подошел к агрегату, нажал кнопку проверки реле утечки. Свет по штреку мгновенно погас.
– Сухую выбило!!! – истошно завопил Палыч, – Петрович, подымай этого Буратину!

АП 4,5 никоим образом не влияет на работу "сухой" – ТСШВП – типовой сухой шахтной взрывобезопасной подстанции. Сухая подстанция снабжает электроэнергией весь участок. Отключиться  она может. Но для этого нужны очень веские причины.

Магическое заклинание (сухую выбило!!!), действовало на Лупатого всегда безотказно! Электрослесарь  тут же проснулся. Дело – не шуточное. Надо бежать, включать! Лупатый дернулся изо всех сил! Но, не тут-то было. Шесть вбитых в фуфайку костылей, держали его крепко и надежно. И напоминал Вася Лупатый хорошо спеленатого младенца. Только руки и ноги оставались свободными. И тогда  начал он, изо всех сил, колотить этими руками  и ногами вокруг себя:
– … твою мать! Суки-падлы! Спасите! Помогите! Мама-а-а!
По всей видимости, Вася окончательно не проснулся, а, следовательно, не оценил всей комичности своего положения.
И Петрович с Палычем пришли товарищу на помощь. Они схватили Лупатого за руки и принялись поднимать:
– Да вставай ты, Господи, твоя сила! Какого хрена – разлегся! Вон, горняк бегит!
Наконец-то, им удалось поднять Лупатого. Вместе с деревянным настилом за спиной! С запредельно вытаращенными глазами, с горящей лампой во лбу, Вася походил на какое-то подземное чудище с огромным ранцем за плечами.
Юрий  Иссидорыч включил апешку, не спеша приблизился к троице:
– Это что тут, б…, за концерт "По просьбам трудящихся"? "В рабочий полдень", мать вашу так! Петрович, какого хрена? Там вагоны бурятся…
– Да вот… Васе помогали.
– Васе? А ну, мухой – по рабочим местам!
Петрович с Палычем, как ни в чем не бывало, двинули вдоль по штреку. На ходу Палыч вдохновенно затянул:
              Там, на шахте угольной,
              Хер нашли отрубленный.
              И топор зазубренный
              В четырех местах…
Петрович, ясное дело, поддержать друга не мог. И Палыч надрывался в одиночку:
              Девки хер тот лапали
              И тихонько плакали…
Едва сдерживая смех, горный мастер, внимательно оглядел подземное чудище:
–А ты, какого хрена вылупился, Франкенштейн грёбаный? Чё ты  настил за спину повесил? Положь на место! Идиот!
Смачно плюнув себе под ноги, Юрий Иссидорыч удалился. А Васю Лупатого, с той поры, весь участок стал именовать исключительно Франкенштейном.
***
Всю смену Сашка не работал, а как бы летал. Сегодня у бати – юбилей! По выезду – праздничное гулянье! Маман дома – жарит-парит. Всю бригаду пригласили. Да и у Сашки – юбилей тоже. Уже целый год отработал он на участке. Прогресс – на лицо: Сидорыч перестал называть – пестрожопым пингвином! Однако, тенденция…
Обычно, именинник, в день рождения, не ездил в шахту. За него, в шахту, ездила лампа. Сам же именинник, подготавливал магару, суть угощение, состоявшее, как правило, из нескольких бутылок водки. Закуска – по возможности.
Но бригадиру ГРОЗов не пристало обманывать органы учета рабочего времени. Михаил Иванович мог не поехать и так. Тем паче, даже Евсей Матвеевич, начальник участка, на наряде сказал ему:
– Иваныч, чё ты сёдня туда попрёшься? Ехай домой, жди гостей!
– Да надо глянуть, что там, в горе'.   
  Михаил Иванович поднял телефонную трубку, набрал номер:
– Савчук! Что там у вас в горе' творится?
Выслушав ответ, Михаил Иванович, крепко выругался, швырнул трубку на рычаг телефона:
– Вроде… как бы…все путем… твою мать! Короче, Матвеич, надо ехать. Выеду пораньше. Успеем погулять! Ты-то придёшь?
– Ну, а куды ж я денусь?
В новой лаве общая посадка уже была. Как любят говорить вареные раки: Самое страшное – позади! Но как-то там, с самого начала, не заладилось что-то вверху лавы, а попросту – в горе'. Гора толком не села. Там постоянно что-то бунило, падало, осыпалось. Верх лавы попал в зону геологических нарушений. А это грозило, прежде всего, вывалами…
Быстро переодевшись, Михаил Иванович первой клетью поехал в шахту.
***
Сашка недолго ломал голову на предмет подарка отцу. Батя давно мечтал о резиновой надувной лодке. Но, интересы семьи были для него превыше всего. Зарплату он отдавал Ирине Алексеевне, любимой супруге своей, всю, до копейки. В коей связи, лодка постоянно оставалась мечтой: далекой и заветной. Стоила лодка в пределах двухсот рублей. А там – как договоришься. В магазинах ее было не сыскать, а на базаре – всегда, пожалуйста. А базар, как известно, дело – тонкое, хоть – на востоке Бухары, хоть – на юге  Донбасса.   
Сашка тоже отдавал зарплату матери. Но – не всю, а всего лишь половину. По настоятельной рекомендации Михаила Ивановича. Все-таки, Сашка был взрослым парнем, и у него могла быть личная жизнь. А личная жизнь – сплошные расходы, и – ничего личного.
Сашка не умел торговаться. Со свойственным ему юношеским максимализмом, он готов был выложить за батину мечту все, вплоть до последней рубахи. Дабы оградить сына от опрометчивых запредельных трат на вполне реальную мечту, к делу приобретения надувной лодки подключилась маман. А маман толк в деньгах знала. Как-никак – экономист, ведущий специалист Отдела Труда и Заработной платы.
– Сынок, ты, как лодку приглядишь, меня позови. Хорошо?
Таким образом, из двухсот, запланированных на покупку лодки рублей, маман с легкостью отложила в семейный бюджет полтинник. Мужик, на которого указал Сашка, после правильно спланированной психологической атаки Ирины Алексеевны, готов был отдать лодку за так, лишь бы больше не встречаться со столь прижимистой бабенкой. Маман раскритиковала непонятное резиновое изделие до такой степени, что сам продавец, чуть было, не засомневался: а чего он, вообще, продает…?
А лодка оказалась практически новой.
***
Смена близилась к концу. Юрий Иссидорыч отошел на РП, расписаться в тетрадке. Реле утечки обязан был проверять горный мастер.
Внезапно заверещал селектор:
– Люка'! Люка'! Горняка – срочно в гору! Бригадира завалило!!!
Свет померк в глазах у Сашки, едва он услышал эти слова! Он вскочил, как ошпаренный, дернулся в сторону печки, ведущей на просек: так ближе всего было попасть в верх лавы: в гору. Но ноги вдруг стали ватными, в голове загудело, а сердце бешено заколотилось. К люкам поспешал Юрий Иссидорыч:
– Ты сядь, Сашок… Посиди тут… Отдышись… Авось, обойдется.
Насильно усадив Сашку, горняк кинулся к селектору:
– Лава! Лава! Отзовись!
– Говори…
– Как там? В гору пролезть можно?
– Давай, ползи. Тут все чисто!
Горняк юркнул в низкую, похожую на кротовую нору, печь. Горная выработка с таким названием не имеет ничего общего с русской печью, которая и греет и кормит. Пройденная по пласту, горная печь имеет наклон, служит для транспортировки полезного ископаемого, и грузов; для передвижения людей, а так же – для проветривания.   
***
Мало-помалу Сашка начал приходить в себя. Первый шок прошел. Сколько времени пребывал он в прострации, Сашка не знал – не представлял. Да это его, собственно, и не беспокоило. Он спокойно встал, привязал к поясному ремню самоспасатель, поправил лампу и решительно полез в печь. Внизу лавы его окликнули:
– Сашок, ты?
– Я. Как там батя? Чего слышно?
– Ползи, Сашок, ползи…
Так, переползая от секции к секции, приближался Сашок к горе. Встречавшиеся ему по дороге шахтеры, на его вопрос о бригадире, упрямо отмалчивались в ответ:
– Ползи, Сашок, ползи…
Вот и верхняя ниша. Несколько голых по пояс людей разбирают остаток завала. Их черные, в цвет угля, торсы отливают серебром в дрожащем свете коногонок – шахтерских ламп. Угольная пыль стоит столбом. Люди сосредоточенно дробят крупные груды угля и породы отбойными молотками, разбивают клеваками,  лопатами грузят измельченные куски на конвейер.
– Батя! Батя!!! Где ты? – сняв респиратор, задыхаясь пылью, исступленно кричит Сашка.
Не отвлекаясь от работы, один из шахтеров, как бы нехотя, отвечает:
– Сашок, ползи на штрек. Он там…
***
Цена секунды. Как узнать её цену? Сколько времени нужно, дабы понять истинную суть жизни, увидеть всю правду её сквозь иллюзии бытия, познать себя, познать свои мысли и свои чувства? Все эти вопросы перестают волновать человека, когда в его распоряжении остаётся секунда. Одна секунда. Не больше.
Одна секунда оставалась в распоряжении Михаила Ивановича, когда он, буквально пинком, вытолкнул Валерку Митева в сторону спасительного перекрытия шахтной секции. Для бригадира секунд не осталось. Оторвавшийся корж накрыл Михаила Ивановича всей своей мощью, давя и ломая кости, подняв мириады частиц штыба, которые заполнили собой всю верхнюю нишу механизированной лавы. Лавы, ставшей последней в жизни бригадира Василькова. Лавы, забравшей всю его жизнь, до последнего сдавленного хрипа, до последнего вздоха…

***
Хоронили отца на третий день. На Неждановском кладбище, при стечении всего участка, на котором работал Михаил Иванович. Погода в тот день, с утра, была ясная и жаркая. Дождь, прошедший накануне, промыл небо начисто – ни облачка. А на душе у Сашки было пасмурно и гадко. Сашка был разбит и потерян напрочь. Он пытался сосредоточиться хоть на какой-либо мысли, но никак не мог. Только мысли об отце заполнили всю его голову. Как же так? Как он теперь будет – без бати? Батя ведь был всегда! С самых ранних Сашкиных воспоминаний. И вот теперь его не стало. Как же так? Это – не справедливо. Этого не может быть! Но это было. И Сашка, как ни пытался, смириться с этим не мог. 
Два предыдущих дня, он как в тумане, просидел над матерью. Ирина Алексеевна как будто онемела. Сашка чуть ли не насильно ее кормил, несколько раз вызывал неотложку. Матери делали укол, она забывалась. Очнувшись – сидела, уткнувшись глазами в стену, не реагируя ни на какие звуки. Временами она начинала что-то шептать скороговоркой, горячо и часто. Разобрать – ничего было нельзя, кроме одного речитатива:
– Миша, Миша, Миша…
Все заботы о похоронах взяли на себя Петрович и Палыч. Они как-то моментально преобразились, стали совершенно другими: молчаливыми и строгими. Только вздыхали временами:
– Эх, Иваныч, Иваныч…
***
Стоя у гроба, Сашка пытался сдержать слезы. Но слезы предательски катились по лицу. Стоящий рядом Петрович, погладил Сашку по голове:
– Ты поплачь, сынок, поплачь… Легше станет…
– Василий Петрович, ну как же так!?
– Вот так, Сашок… Нет больше Михайлы Иваныча… Нет больше твоего папки…
А люди подходили к гробу, смотрели в обескровленное лицо покойника:
– Прощай, Михаил Иваныч…
Подошел к гробу и Валерка Митев. Он наклонился, поцеловал покойника в лоб:
– Прости меня, Михаил Иваныч… Век помнить буду…
При виде Валерки, у Сашки, сами собой,  сжались кулаки:
– У, гнида! Живой! А мой батя…
Петрович вдруг стал очень резок:
– Сашка! Как ты смеешь! А ну, Валерка, подь сюды!
Валерка подошел. Петрович продолжил:
– Запомни, Сашок, твой папка спас Валерке жизнь! Если бы твой папка не оттолкнул Валерку под секции, счас бы – двоих хоронили! Ты меня хорошо понял, Сашок?
– Хорошо…
– Ты прости меня, Сашка, – только и смог вымолвить Валерка.
***
И вот наступила последняя минута скорбной панихиды. Все, кто хотел что-то  сказать, сказали. Все, кто хотел подойти к гробу, подошли. Землекопы, стоя поодаль, в нетерпении переминались с ноги на ногу (пора бы и честь знать, и так, задержались уж!). К гробу подвели Ирину Алексеевну. С диким криком упала она на грудь мужа, обхватив руками гроб:
– Миша-а-а!!! Миша-а-а!!!
Растрепанные волосы, обезумевшие от горя глаза. Она начала захлебываться от собственного крика. Ее еле оттащили от гроба, настолько крепко она вцепилась в домовину. Она вырывалась из объятий державших ее людей:
– Пустите меня к нему!!! Пустите-е-е!!! Миша-а-а!!!
Из неподалеку стоящей Скорой помощи, со всех ног, навстречу бежал врач с чемоданчиком.
Палыч подал знак землекопам. Двое взяли крышку, начали прилаживать ее на гроб. И тут вдруг Сашка закричал:
– Стойте! Подождите! Я сейчас…
Землекопы в нерешительности остановились. Палыч, жестом руки,  подтвердил: подождите.
Сашка бросился к малолитражке. Открыв багажник, он достал оттуда чехол с резиновой лодкой. Вернувшись к гробу, он набросился на землекопов:
– Снимите крышку! Да снимите же ее!!!
Землекопы сняли крышку. Сашка положил в ноги отцу его подарок: резиновую надувную лодку, о которой Михаил Иваныч так долго мечтал. Получай, папа, подарок! Никогда уже Сашка не сможет сесть в эту лодку! Да и вообще, какая может быть, без тебя рыбалка, папа!? Покойся с миром, батя! Прости и прощай!
Продолжив прерванное было занятие, землекопы вновь приладили крышку на гроб, аккуратно совместили грани; один из них достал молоток с гвоздями. Два гвоздя вбили со стороны головы, два – со стороны ног…
С последним ударом молотка, на небе, откуда ни возьмись, собрались тучи, и грянул гром. Частый спутник этого времени года, внезапно разразилась гроза! Землекопы моментально перебрались под кроны спасительных деревьев. А Сашка даже не думал уходить! Он стоял возле гроба и рыдал навзрыд! И спасительный дождь прикрывал его слезы. А рядом, весь мокрый от дождя, стоял Петрович и гладил Сашку по голове:
– Плачь, сынок, плачь…
Внезапно налетев, гроза также прекратилась. Землекопы поставили на край могилы гроб, подвели под него веревки…
Быстро вырос могильный холм. Его обложили венками. К кресту прикрутили табличку:
               Михаил Иванович Васильков. 1945–1985.
***
Через неделю после похорон, Сашка появился в нарядной:
– Разрешите, Евсей Матвеевич…
– Заходи, Саша. Что там у тебя?
– Заявление…
– Понимаю. Давай сюда свое заявление. Я подпишу…
Сашка положил заявление на стол, поближе к Евсею Матвеевичу.
– Да ты присядь, Саша. В ногах – правды нет. Как там мать?
– Да так… приходит в себя потихоньку.
– Ну, дай-то Бог…
Начальник участка углубился в чтение:
– Начальнику… от … прошу… ГРОЗом… на участок.
Евсей Матвеевич оторвал взгляд от заявления, перевел глаза на Сашку:
– Ты иди пока, Саша… Приходи завтра. Или, лучше – послезавтра.
Когда Сашка закрыл за собой дверь, Евсей Матвеевич перечитал заявление еще раз, достал из пачки папиросу, закурил, подошел к окну. В окне он увидел Сашку. Сашка стоял и смотрел на окно нарядной. Поспешно отойдя вглубь кабинета, Евсей Матвеевич сел за стол, достал шариковую авторучку. В левом верхнем углу Сашкиного заявления, размашисто наложил резолюцию:
                Не возражаю.