Фабриканты. Сцены из жизни московского купечества

На следующий день Ольга Андреевна засобиралась в город, навестить отца Никодима. Настоятель просил её почаще к нему приезжать " чтобы беседовать для пользы души...". Отца Никодима уважало городское купечество. Он призывал своих духовных чад не скупиться и собирать пожертвования на строительство больницы и аптеки, открыл публичную библиотеку рядом с церковью. И прислушавшись к его отеческому наставлению, помещица Черепанова открыла сбор денежных пожертвований на постройку больницы.

 Когда Ольга Андреевна усаживалась в свою рессорную коляску, солнце уже припекало. Высоко в небе, отчаянно и громко крича, носились стрижи. На клумбах синели пересаженные из теплицы крокусы, в воздухе пахло свежестью и теплом. Спрятавшиеся в кустах воробьи испуганно вспорхнули и, перелетев на другую сторону дороги, присев на обочине, весело зачирикали уезжавшей коляске.
 
Доехав до почтовой станции, они останавливаются, напоить лошадь и передохнуть. Ольга Андреевна вылезает из коляски и оглядывается. Она знает, что хозяева дома – бездетные. Может поэтому, представший её взору двор, окружающий некрашеную и потемневшую от времени одноэтажную избу –  заросший ещё не скошенной травой-лебедой, кажется ей сиротливым и неухоженным. Сбоку от дома виднеются хозяйственные пристройки: хлев, сарай и курятник.

Дверь в хлев раскрыта. И в проеме видна сидящая возле коровы знакомая ей жена смотрителя, доившая молоко. Заметив гостью, она отвлекается от своего занятия и кричит, не вставая с места:
– Обождите немножко, милая барыня, я скоро освобожусь.

К Ольге подходит почтмейстер: высокий худой и лысый мужик с длинной нечесаной бородой. Он здоровается, и пока Еремей распрягает лошадь, успевает рассказать о своем житье-бытье, о том, что свой надел они слава богу успели вспахать, и что скоро уже косить, и что хорошо, если бы сено в этом году было пустошным, тогда скот его хорошо будет съедать: в нём кроме былья, ничего не остаётся.

Ольга Андреевна слушает его неторопливый рассказ и сочувственно кивает головой. Выговорившись, почтмейстер уходит вместе с Еремеем за угол.

Из хлева выходит его жена с полным подойником. Подойдя к Ольге, она добродушно-виновато улыбаясь, начала извиняться, что не  смогла сразу пригласить её в избу. Ольга Андреевна успокаивает её. И идёт за ней в дом.

Пока хозяйка сажает в печь хлебы и собирает на стол, она ждёт, сидя на лавке у окна.
В избу входят почтмейстер вместе с Еремеем. 
– Обедать готово, – докладывает Ольге Андреевне хозяйка.
– Подавайте. И сами садитесь, – отвечает та.
–Спасибо, мы попозже поедим.  А вы отведайте.
Хозяйка ставит на стол горшок со горячими наваристыми щами. На столе лежит хлеб, тонко нарезанное сало, соленья, пироги с мясом, блины и сковорода с яичницей.
Помолившись на образа, Ольга Андреевна отламывает хлеб и хлебает щи. Пока она ест, хозяева уходят за перегородку и там тихо переговариваются.
–Хочу поехать в волость. Пеньку отвезти, продать. Хлеб куплю, – говорит хозяин.
–Поезжай. Если Марушка осенью отелится, тогда можно будет бычка продать.
–Что раньше времени говорить. Не дай бог, не случится.
–Что ты, Федюшка! – испуганно восклицает жена. И оба умолкают.
–Поправил бы крышу в сарае. А то дожди пойдут, погреб зальет.
–Не будет дождей. Как бы осенью опять побираться не пошли.
Поев, Ольга Андреевна встает. И сразу же из-за перегородки появляется жена смотрителя.
–Спасибо, – говорит ей Ольга.
–На здоровье. Понравились вам наши кушанья?
–Все очень вкусно и сытно. Вот деньги, – говорит Ольга Андреевна и подаёт ей деньги.
Жена почтмейстера кланяется:
–Спасибо, вашей милости. Завсегда рады вам угодить.
Ольга Андреевна выходит из избы и видит уже запряженную лошадь. Еремей сидит на козлах и оттуда смотрит на неё.
Смотритель с женой провожают её до коляски.
–Заезжайте на обратном пути. Будем рады, – говорит почтмейстер и кланяется.


Уездный город, к которому они подъехали , небольшой  с красивой каменной церковью и ещё одной  небольшой деревянной церквушкой, на центральной улице – несколько каменных купеческих домов. Когда они проезжали по центральной улице, из дома купца Фомина вышло духовенство во главе с тем самым отцом Никодимом, к которому и ехала Ольга Андреевна. Заметив её, он кивнул ей издалека грустно качает головой, давая ей понять, что разговор не состоится. Духовенство заворачивает за угол дома,  где толпится народ, пришедший на поминки. В саду – накрыты поминальные столы.

Попавшаяся возле следующего дома девочка объясняет Ольге Андреевне, что умер дедушка, ( отец Фомина), и его только что схоронили.

Прежде чем вернуться домой, Ольга Андреевна решает уж, коли она с оказией оказалась в городе, – зайти в самую большую галантерейную лавку и купить дочерям гостинцев. День будний, и на торговой площади малолюдно.
 
Она доезжает до каменного гостиного двора. Сама гостиница –  большой одноэтажный дом. Рядом с ней в богатом двухэтажном доме расположилась галантерейная лавка Афанасьева, из которой навстречу ей  выходят две хорошо одетые барышни. Зайдя через стеклянную дверь, она сразу же оказывается окруженной мальчиками, которые, подбежав к ней, начинают наперебой и громко звать её с собой к прилавкам, расхваливая разложенные на них товары.

–А вот , барыня, стеклярус для тюля – белый и синий, кружева и агромант, бахрома турецкая, пуговицы золотые и серебряные, матовые с золотым и черным ободком…., – выкрикивают они.

–Что прикажите, сударыня, – спрашивает, подскочив к ней, симпатичный чернобровый молодец, приказчик и ослепительно улыбается.

–Мне бы кружев и кремового атласа на юбки.
–Милости прошу, – ещё ослепительней улыбается молодец и, махнув рукой, расчищает перед ней место  на прилавке, чтобы выложить товар.

Но тут взгляд Ольги Андреевны задерживается на выставленном возле стеллажей ковре, на бумажке приколотой к нему написано: Длина –3 аршина, ширина –2 аршина. Несмотря на то, что ковер свернут, ей и издали видно, что у него изумительной красоты рисунок.

Зорко проследив за направлением её взгляда, догадливый приказчик забегает внутрь прилавка и подзывает к себе двух мальчиков. Ковёр разворачивают перед Ольгой Андреевной.

Она замирает и ахает: до того дивно красивым кажется рисунок на ковре: лихая тройка с молодцем и девицей куда-то несётся бешеным аллюром по белому сверкающему снегу, а вдали темнеет полоска леса.

–Откуда же ковёр? – расспрашивает она.
–Из Тюмени привезли. Хорошего качества, прочной окраски. Тамошние мастерицы знают в этом деле толк, да и заграница их ковры дорого ценит. Через Архангельск в саму Америку везут.
–А почем у вас?
–Для вас 4 рубля, – восклицает приказчик и обжигает черным взглядом.
-Дорого.
–Помилуйте, 4 рубля вовсе не дорого! – убеждает её приказчик и снисходительно улыбаясь, подмигивает.
Она тоже улыбается, но с ценой не соглашается.
Пока они торгуются, по винтовой лестнице к ним сверху спускается сам хозяин. Узнав её, он расплывается в улыбке и назначает окончательную цену в 3 рубля. С такой ценой Ольга Андреевна, довольная значительной уступкой, тоже соглашается.
Набрав в придачу к ковру, который сворачивают и торжественно уносят из магазина, ещё всяких разных атласных лент разных расцветок, красной тесьмы и кружева, шитья на платья, атласа и пуговиц, дочерям она купила по маленькой вышитой сумочке для кукол и два одинаковых кошелька, вышитых бисером, она выходит из магазина и садится в коляску, в которой под сиденьем уже стоят две коробки с её покупками, лежит на полу тот самый тюменский ковер. Она велит ехать домой.


Вечером того же дня Ольга идёт с мужем к лесу, гулять. На Иване красуется пикейный пиджак, штаны – заправлены в сапоги, на голове нахлобучена фуражка, в руке – трость.
Они идут по дороге, с одной стороны которой темнеет в сгущающихся сумерках лес. Окружающее их пространство: лес и поле все больше окутывает густой туман. Тихо. Воздух становится свежей, и с налетающим духмяным ветром с поля и замкнувшего его леса, до них доносятся людские голоса, лай собак, звяканье колокольчиков и колодезных журавлей. В лесу ухает филин. Ольга Андреевна вздрагивает и прижимается к крепкому мужниному плечу.
–Это сыч, – усмехается тот.
–На лешего похоже.
– Придумаешь тоже, – добродушно усмехается тот.
Какое-то время они идут молча. Иван задумчиво сбивает тростью растущие на обочине высокие головки чертополоха, широкие лопухи.
–Пускай бы росли, – говорит ему Ольга Андреевна и умолкает, размышляя о том, какие задания назавтра давать девушкам по огороду и саду.
– Посоветуй, – отвлекает её Иван.
– Что же?– отвечает она.
– Хочу устроить торжественный прием в честь запуска моего металлического завода! – восклицает он, – конечно, придется сильно потратиться, но это же всё ради дела! Оформлю все по высшему разряду, пускай вся Москва узнает, что есть Ухтомцев, и не хуже там всяких Шепелевых и Рукавишниковых, железный инструмент изготавливает!  – С апломбом заключает он.  Тщеславие переполняет его: кажется – руку протяни,– и вот уже, солидный куш – в кармане.
–Как сам знаешь, так и делай. Я в этом деле тебе перечить не буду. В нём ты –всему голова, – соглашается  Ольга.
– Добьюсь в думе разрешение на выделение ещё земли возле завода. Возьму её в аренду. Построю жилые казармы, пусть будет рабочая слободка. Открою лавки и буду торговать всякой галантереей. Пускай рабочие только моё покупают. И муку со своей мельницы обозами буду возить, –  добавляет он.
–Правильно, – поддакивает Ольга. Подумав, говорит:
–Иван, почему ты в последнее время груб?
–Хочешь поговорить? - нахмурился тот.
– Помнишь, как мы с тобой по вечерам все время о чем-то беседовали? А вчера ты отчего-то отказался играть со мной в дурачка. Хмуришься, когда я к тебе подхожу. Или отмахиваешься, А то и прогоняешь. Все тебе не до меня…
–Не выдумывай, – равнодушно отвечает тот. Но пройдя ещё несколько шагов вперед, вдруг разворачивается и командует:
–Пошли домой.

И Ольге Андреевне ничего не остается, как вздохнув, понуро плестись за ним.

Пока она так идет, ей вспоминается, как в конце прошедшей зимы она неожиданно узнала, что у мужа есть молодая любовница, которую зовут Сытова Варвара.

А дело было так.
Ранним мартовским утром, когда Иван не ночевал дома, к ней в комнату постучался дворник и позвал за ворота. Когда она, поспешно накинув полушубок и платок, вышла, то увидела следующую картину.

 Рядом с незнакомой и молодой женщиной стоял, пошатываясь, сильно пьяный Иван в грязной мокрой шубе без своей бобровой шапки, которую, он по-видимому, где-то  потерял.

Вскипев от увиденного, Ольга Андреевна закричала на незнакомку, которую возненавидела в тот же миг: « Убирайся отсюда, чтобы духу не было. Не уберешься, пошлю за околоточным… ».

На что та ей нагло заявила:
« Зря вы мне, сударыня, угрожаете. Я ведь, доброе дело для вас сделала, мужа вашего домой в здравии доставила. Вам бы быть благодарной, а вы…..Да, и поговорить я давно с вами хотела.
–Не о чем мне говорить. Убирайся!
–Не хотите по-хорошему…., а я вам всё равно скажу. Вот вы меня гоните, потому, что вы здесь ему хозяйка. А за воротами уже нет. Да, и мне ли не сметь? А если не верите, спросите его. А если он не ответит,  то я и сама отвечу …. Иван Кузьмич уже как второй год ко мне,  по своей великой душевной щедрости и доброте покровительствует, а уж, будьте уверены, никак не могла остаться у него в долгу и привезла домой. А если бы не привезла, то ещё и неизвестно, где бы он бедный сейчас был и добрался бы до дома без шубы в метель-то….», – с вызывающей ухмылкой заключила она.

–Варя…., зачем? Не нужно… это. Не унижайся перед ней. Они привыкли нашим родом и званием гнушаться, благородных выставляют из себя. А поглядеть, так и смотреть не на что…, – сказал изменник, пытаясь успокоить любовницу.

Этого уже Ольга Андреевна никак не могла стерпеть. Налетела на мужа и со всего маху отвесила ему оплеуху. Не удержавшись, тот опрокинулся на снег.
А Ольга Андреевна с отчаянным воплем: « Сейчас я тебе задам, мерзавка этакая! Будешь знать, как в чужую семью разрушать….», – набросилась на Сытову. Ухватив ту за волосы,  она дернула ей голову вниз. Сытова извернулась и выскользнула из цепкой хватки, сорвала с головы  обманутой жены платок. После чего между женщинами завязалась яростная потасовка, в течение которой обе со злостью и выкриками таскали друг друга за волосы, стремясь повалить на землю.

Пока они так боролись, Иван с помощью дворника поднялся и, издав угрожающий рёв, как разъяренный бык бросился к ним. 
–А, ну, разойдись! – не своим голосом закричал он, хватая за руку жену и отталкивая от Сытовой. После чего схватил любовницу под руку и повёл к саням, на ходу что-то сердито ей выговаривая.

А Ольга Андреевна будто в беспамятстве смотрела им вслед. И так у неё в этот момент было на душе и гадко, и нехорошо, что и словами передать невозможно. Она была готова зарыдать от злости и бессилия, увидев, как муж, бессовестный изменник преспокойно усаживает в сани мерзавку и говорит кучеру: « Трогай!»
Сани тронулись. Иван повернулся к жене.

Увидев его разъярённое и красное лицо, Ольга Андреевна решила не мешкать. Сноровисто подхватила мокрый и грязный подол юбки и влетела в ворота. Не чуя под собой ног, прытко взбежала на крыльцо и, добежав до своей горницы, заперлась в ней на ключ. Прибежавший следом хозяин в бешенстве бился в дубовую дверь и плечом, и ногами, стремясь её вышибить.  Но  дверь оказалась прочной и выдержала его натиск. И Ольге Андреевне в тот день удалось избежать пьяных побоев.

На следующий день Иван успокоился.
С женой он не разговаривает, и по дому ходит темнее грозовой тучи, в упор не замечая её. Видно, что он изо всех сил сдерживается, чтобы проходя, не ударить её. Что же до Ольги Андреевны, хотя она и не чувствовала своей вины, все же старалась благоразумно не попадаться хозяину дома на глаза, решив дождаться, когда он успокоиться, чтобы потом взять реванш. Через неделю гнетущего молчания, в течение которой в доме все ходили на цыпочках, двери не стучали, половицы не скрипели, все сидели по своим углам, будто мыши, и казалось, что дом будто вымер, с базара приехал приказчик и пришел к хозяевам с отчетом.  Ивану понадобилось выяснить у жены, какие та давала приказчику поручения и сколько денег и через силу он с ней заговорил.  На следующий день уже и сама Ольга Андреевна зачем-то обратилась к нему. И он нехотя ответил.

Это был ещё не мир, но уже первые вынужденные шаги к перемирию.
 
А тут и апрель синеглазый месяц- кудесник пожаловал на порог. И всё в природе по-весеннему прихорошилось и оживилось, приготовляясь к наступлению летнего цветения и к новой жизни. Вот уже и синева небес стала как будто бы выше и глубже, и солнце светило всё ярче и дольше. А капель с крыш так звонко стучала, что сердце взволнованно откликалось на эти долгожданные звуки весны, и стремясь куда-то лететь вместе с журавлями. Шустрые разбойники воробьи чирикали под окном так оглушительно и взбалмошно, что сил никаких.
 
И вот пригожим ясным утром, супруги в спальне встретились взглядами. И Ольга Андреевна отчего-то сдавленно ойкнула. Иван Кузьмич тоже не дремал. Подскочил к жене и со  сдавленным жарким стоном крепко обнял её. И вот тут-то, в паузе между поцелуями Ольга Андреевна и дала себе волю. Насладившись объятиями, они завели бурный разговор, который начался у них с упреков и взаимных обвинений. Выплеснув на изменника накопившийся гнев и обиду, и вдосталь накричавшись, Ольга  Андреевна и вовсе почувствовала себя хозяйкой положения. Ну, а когда и сам, ласково целуя, клятвенно заверил её, что раскаивается и расстался с любовницей, она и вовсе вздохнула с облегчением. Поверила и успокоилась. И хотя после случившегося между ними восстановился мир и согласие, в душе обманутой жены все же остался нехороший осадок и недоверие.
 
Иван будто забыл о той ссоре. Однако, уже вел он себя с ней не так, как прежде. И всё чаще бывал на неё сердит, не в духе, мог и не ответить на какой-нибудь вопрос, – и раздражительно отмахнуться. А если им случалось разговариваться, то порой он говорил с ней неохотно. А если бывало, она к нему подойдет и рядом присядет, чтобы приласкаться или поговорить, то он раздраженно отодвигался и говорил, чтобы шла к себе. И замечая его отчуждение, она все больше подозревала, что муж солгал ей, а сам продолжает свою связь с любовницей. А от того, что не пойман за руку, чувствует над ней свое превосходство и вседозволенность.

Что ей оставалось делать, как себя с ним вести? Она сделала вид, что ничего не происходит и старалась не замечать его отчуждения, деловито хлопотала в своем семейном гнезде, была с ним приветливой, а при случае и строга, лишний раз не досаждала ему расспросами о делах.

Но если она только догадывалась, – а точно не знала. То это и к счастью для неё же самой. Не знала она, что ровно через три дня после их примирения, во вторник, Иван уже снова встретился со своей любовницей в клубе, и также, как ей, клялся в любви, а в подтверждение слов подарил Варваре жемчужное колечко.


–Ах, Варенька. А ведь, это из-за тебя у меня с супругой такой  сыр- бор тогда разгорелся. Ох, и шалунья же ты…., – ласково укорял фабрикант любовницу, сидя в расслабленной позе в глубоком и мягком кресле в полутемной и запертой изнутри уютной клубной комнатке.
 
Варвара сидела возле него, на подлокотнике кресла. Склонившись над фабрикантом, она прижимала его голову к своей вздымающейся груди. Широкие рукава её голубого шелкового платья с кружевами свисали вниз, обволакивая рваной дымкой покрасневшее и потное мужское лицо и верхнюю половину его туловища.

–Что ты! Да, разве же я хотела вашей ссоры? Нет, мой миленький. Я так и не думала, а видишь, как нехорошо-то всё получилось.
–Не думала, а поехала….. А зачем же, Варенька? – придушенно бормотал Иван, погрузившись лицом в её мягкую пышную грудь.
– Но как же я могла не довезти вас домой, миленький мой? Столько доброты, как от вас, я и ни от кого больше не видывала. А вы меня упрекаете…, – с  обидой воскликнула кокетка. После этих слов послышались томные вздохи и горячие поцелуи, которыми хористка от души осыпала побагровевшее от выпитой водки и расплывшееся в довольной улыбке лицо фабриканта.
 
–Ах, ты! Что же это ты делаешь-то со мной, – стонет тот возбужденно, – шалунья ты моя…..Ох, какая же ты шалунья….. Ну, прошу же тебя. Встань,моя милая. Поедем сейчас в номера! Ох, до чего же ты у меня сладкая…., – и он жгуче впивается в женские губы.

Спустя несколько мгновений, Сытова отстраняет свое лицо и, кокетливо покачав белокурой головой, соблазнительно округляет припухшие губы.
–Ах, ты бестия моя…., подвинься же ко мне, неудобно, – ласково потребовал Иван и, обхватив любовницу за талию, стащил к себе на колени. И снова оба забылись в жарких  объятиях, сладких и долгих поцелуях.

–Поеду, если пообещаете больше не упрекать меня, – томно проворковала Варвара, нехотя оторвавшись от него, – да вы и сами посудите. Не могла же я тебя, сокол мой, оставить одного на снегу, да ещё и без теплой шубы? Вы на меня тогда сильно рассердились, и пошли из гостиницы без одежды. А метель-то, какая была, помните? А если, не дай бог, замело бы вас где-нибудь в поле? Страшно представить, что со мной тогда было бы …. А с супругой вашей? Разве пережила бы она и детки ваши кончину главы семейства…. Нет, хороший вы мой, не могла я взять грех на душу и позволить свершиться беде. Бог с ней, с женой вашей. Знаю, что у неё обида на меня осталась. Да только тут уж ничего и не поделаешь. А только я бы вас ни в жизни ни бросила, – он помолчала и спросила, – а что же сама-то? Успокоилась или нет? – она с любопытством вгляделась в лицо склонившегося над ней фабриканта.
– Не напоминай мне о ней…..

Варвара понимающе кивнула и вновь прильнула к нему. И фабрикант, поглаживая разомлевшую от его ласк женщину по волосам, ласково бормотал:
– Это ты моя шалунья, виновата. И не спорь со мной, Варенька. Я ведь, никакой бабе, не поддамся, ни жене, и уж, тем более тебе. Сказал же, что доберусь пешком, и добрался бы. И никакой черт мне не страшен, – уверенно заключил он.

–Ещё как бы дошли….непременно дошли. Это я неразумная помешала: помчалась за вами, чтобы, не дай бог, метель вас в пути не застала…., – кивала головой Варвара и, виновата гладила фабриканта то по плечу, то подставляя под его ненасытные и жаркие поцелуи свое пылающее лицо.

Но это случилось между ними зимой…. А сейчас уже и снег давно сошел, и в зеленом саду на даче, далеко от Москвы – цветут душистые черемухи и сирень, и по ночам выводят свои волшебные трели соловьи. Да, и Ольга Андреевна к счастью ничего не знает- не ведает про тот давний разговор между любовниками….


В начале июля погода установилась по-летнему жаркая.

Тихим ранним утром воскресенья сидит Ольга Андреевна вместе с мужем и детьми за столом, на веранде дедова флигеля. Из парка до них с порывами теплого и душистого ветра долетают звонкие птичьи перепевки и пересвисты, или вдруг возьмется старательно выводить песню соловушка, и у сидящих за столом людей сердце так и замирает от сладких и дивных звуков.

 На белой и вышитой скатерти перед Ольгой Андреевной красуется блестящий и пузатый самовар, с забавной тряпичной куклой в красном сарафане, прозванной дочерьми Агафьей Никитичной, а на подносе в центре стола – высокая горка румяных бубликов, рядом на блюдах россыпью лежат пряники, булки, ватрушки и коврижки. По кругу выстроились чайнички с различными заварками, чашки, блюдца, два изящных молочника и кувшин с топленым молоком, сахарница с наколотым сахаром, в вазочках янтарное абрикосовое варенье, повидла и пастила, яблочная и грушевая, смородиновая и вишнёвая

Напротив Ольги Андреевны – Наташа и Таня, а по правую руку – хозяин.
Сама же Ольга Андреевна деловито хлопочет возле них:
–Тебе кирпичного чаю налить или мятный? – спрашивает она у мужа.
– Кирпичного,– важно отвечает тот и пододвигает любимую чашку.
–И нам, и нам, как папе,  – дружно восклицают Наташа и Таня и тоже тянут к матери чашки.
–Поставьте на стол, – улыбается Ольга.

В её душе царят тишина и покой. У Ивана с утра благодушное настроение, он шутит с детьми, ласково разговаривает с ней.

На горизонте появляется гувернантка. Она встает в отдалении и начинает топтаться на месте, делая вид, что проходила мимо. M-l терпеливо ждет, когда на неё обратят внимание.
–Мама, а можно мы купаться пойдем? – восклицает Наташа.
–Идите. Не вздумайте брызгаться на m-l. Она на вас уже жаловалась.
–Мама, а почему она с нами не купается? Вода – теплая, – влезает в разговор Таня. Она смотрит на сестру и весело ей подмигивает.
–Да, мама. Мы видели, что ей жарко, и просто изобразили дождик.
–Дождик… Вы коварно подкрались к ней сзади и неожиданно облили. Это был нехороший поступок. Не обижайте её больше.
Девочки кивают. Они на всё согласны, лишь бы скорей уйти на речку.

А Ольга Андреевна пользуется моментом и решает обсудить с Иваном накопившиеся за неделю дела. Хозяина не было дома трое суток, – гостевал в семи верстах от дома у купца Коровина. С которым сходил на охоту, стрелять уток и зайцев. Правда, трофей до дома Иван Кузьмич не довез: съел вместе с приятелем за обедом тушенных в сметанном соусе с черносливом зайцев. Но Ольга Андреевна не сердится: бог с ними, с этими зайцами! Важней рассказать о визите старосты. Она знает, что своим рассказом испортит мужу настроение.

И спрашивает, будто невзначай: 
– А ты Бармасова-то давно видал?
– Перед отъездом. А что?
–Заходил он к тебе. Тебя не было. А он думал, что ты уже приехал….
–Знал же, что меня три дня не будет. Чего хотел-то?
 – С просьбой пришел. Говорит, что заходили крестьяне и просили добавить денег за сенокос.
  -М-м..., - неопределенно мычит Иван, уткнувшись носом в чашку.
– Не мог ждать, ему надо в город. У него, ведь, четыре дня назад родной брат помер. Я его отпустила на похороны. Он сказал, что в других хозяйствах людям на два рубля больше платят…
–Вранье…, я не слышал, – с апломбом заявляет тот и вытирает губы.
– А если и правда? Ты не доплатишь, и люди уйдут к другим наниматься.
– Вон, и Коровин платит также, как я. Не буду доплачивать, – заявляет Иван. 
Помолчав, Ольга Андреевна предпринимает ещё одну робкую попытку уговорить хозяина, руководствуясь соображением, что нет ничего хуже, чем остаться с незасеянным полем из-за скупости главы семьи:
- Доплатил бы ты им. Чай, не убудет…. И посеют нам в срок, ещё и спасибо за это скажут, ,  – говорит она и умолкает, наблюдая, как струя кипятка уже в пятый раз за утро весело и возмущенно низвергается из самоварной глубины в чашку мужа с красным и золотым узором.

Ивану – жарко. Он сидит, развалившись в белеем плетеном кресле, обливаясь потом и разомлев от обильного пития горячего чая. «Соснуть бы сейчас где-нибудь на травке под кусточком в теньке….», – мечтает он.
– Не лезла бы ты не в свое дело, – бросает он и снова широко зевает.
– Что же мне и посоветовать нельзя? Чай, не чужой ты мне, – муж родной…., – певуче поясняет она.

 Она уже давно, как и её муж делец, смотрит на ведение хозяйства, людей и окружающий её быт только через призму увеличение достатка в доме, но ей хочется, чтобы было всё же по совести и по-людски. Но уж если в таких, как сейчас вот случаях дело доходит до возможности мужу посоветовать, не забыв при этом прочитать какое-нибудь нравоучение, то уж тут она точно не остановится и обязательно посоветует, как и что лучше сделать и поступить. И при этом хорошо бы ещё не забывать и заботиться о бедных и убогих. И невозможно при этом её обвинить в лицемерии, неискренности и показушности, потому что она искренне не видит различий между заботой о собственном достатке и заботой об обиженных. Ибо для неё с юных лет « печься о сирых и убогих» – не пустой звук, а искреннее душевное блаженство. Иван же, будучи прагматиком и дельцом, считает её лицемеркой и занудой, не видя, что она уже давно так прочно и основательно вросла  в их совместный купеческий быт, как будто колесо от телеги, покорно следующее за сноровистой хозяйской лошадью.


Уже давно слетела с Ольги Андреевны, урожденной дворянки, излишней луковой шелухой вся привитая ей в детстве манерность и изнеженность, оставив в ней только особенную утонченность и образованность, которая выражается в её неспешных разговорах с людьми, обдуманности в поступках, умении элегантно одеваться, и в том, как она ходит, неся себя окружающим людям. Она разговаривает с любой купчихой или крестьянкой без чванства и высокомерия, языком, который присущ собеседнику. Всем своим сердцем понимает она их человеческую суть. И в этой душевной чуткости, в умении  сопереживать другому человеку, мгновенно откликаясь, – также таится особенная прелесть и многообразие её самобытной натуры.

Выйдя замуж и попав в купеческую семью неискушенной в житейских вопросах дворянской барышней, Ольга Андреевна быстро впитала в себя все премудрости быта, безропотно ему подчинилась, и отныне жила согласно установленным купеческому сословию правилам.

Будто иссушенная губка, прильнула она к мужу, как к роднику, впитывая живую влагу. И хотя видела в муже дельце неистребимую и чужеродную для себя жажду наживы, с которой безуспешно боролась и ничего не могла поделать, – стремилась, чтобы всё у него было «по совести да по-божески, да по-людски…», ну, а если дальше таких разговоров дело не шло, ограничивалась пустыми разговорами. Иначе и быть не могло. Она и сама понимала, что характер мужа ей не переделать…

Но она так прочно срослась с его душой, что достаточно им было только взглянуть в глаза,  как всё сразу же становилось на свои места. И разногласия быстро затухали под строгим взором хозяина дома и его твердо сказанным: « Нет! Я так решил!»

 Ольгина натура – подобна своенравной и полноводной реке. Сверху – постороннему видится обычная вода, под которой скрывалось глубоководное и упорное течение, со своей сложной и загадочной жизнью, недоступной поверхностному взгляду.
 
Вот и сейчас её упрямая натура берет свое. И чувствуя знакомый «зуд в печенке», не желая ни в чём мужу уступать, она настырно спрашивает у него:
–Чего же ты решил?
Тот недовольно морщится и пожимает плечами.
– Ведь, от щедрот твоих, тебе же сторицей и воздастся. Да, и не в тягость оказать человеку милосердие, – убеждает она.
– Ведь, от щедрот твоих, тебе же сторицей и воздастся. Да, и не в тягость милосердие, – уговаривает она.

У Ивана дремоту, как рукой снимает. И он в изумлении уставился на жену.
– Был бы толк…. Ленивому заплатить больше чем надо, – только испортить. Сядет на шею и ножки свесит, – убежденно говорит он.

– Так ты за работу заплатишь. Не просто так. И нам же от этого выгода. И поле вовремя вспашут, и благодетелем будешь, – зачастила Ольга Андреевна. Однако, Иван оборвал её речь:
– Милости оказывать и деньгами швырять направо налево – до разоренья недолго. Вспомни-ка Трубина. Все благодетельствовал своим крепостным. А что заимел в итоге? – И сам разорился, и хозяйство привёл в запустенье. Сын уехал в Петербург в университет учиться, так люди говорят, что без гроша в кармане…. 
–Это всё сплетни. Что их слушать? – отмахнулась Ольга Андреевна. Посмотрела на мужа и укоризненно прибавила:
–Эх, Иван…., во всём ты прежде всего выгоду ищешь…., даже в милосердии…, – вздохнула Ольга Андреевна.
–Перестань! Вон, Павлу Андреевичу его же крестьяне за щедрость и милость как отплатили? Хлев вместе со скотиной ночью сожгли…., – язвительно заметил Иван.
– А я слышала, что его подожгли цыгане, которые в это время возле его поместья табором встали, – возразила Ольга.
– И зачем же это кочевым людям чужой помещичий дом поджигать? – воскликнул Иван.
– Да, кто же сейчас разберет….. Не пойму я тебя. Сосед разорился, а ты почему-то радуешься? – грустно сказала Ольга.
– Пустое говоришь. Сейчас время такое, – не успеешь приноровиться, – достатка не жди. Кто это понял, – тот прежде другого кусок норовит ухватить. Руку ему протянешь с добром, – так он и руку проглотит. Для тебя, глупой бабы, наука...., – он подумал. Вспомнил и с усмешкой продолжил, – а как он ко мне тогда прибежал? Уж, вы сделайте милость, одолжите мне денег…., век буду благодарен…. Ну, а я-то ведь, не промах! Подсуетился, и лес почти задаром у него и купил. Эх! Грехи….А всё детям на приданое в поте лица собираю, – он вздохнул и умолк. Поглядел на жену, добавил:
–Вот, так-то! Купец , – и с фамильной землей и лесом….., а помещик – остался с носом! –он не скрывал торжества и  ехидства.   
–  Чему радуешься? Не велика же заслуга, коли соседа разорил….  Грех-то какой. Человек в беду попал, а ты и рад наживе.…. Что обманом в карманы пришло, то и быстро уйдет. Вот, помяни мое слово, – заметила Ольга Андреевна и недовольно поджала губы.
–Это как же понимать? По- твоему выходит, что это я его разорил? – вспылил Иван, опешив от столь несправедливого обвинения.
 Но Ольга Андреевна уже и сама поняла, что сморозила глупость и поспешила поправиться:
– Не ты. Это я сказала, не подумав…. Ведь, пекусь о твоей душе…. Тебе-то, всё недосуг….., – упрекнула она.
– Душа – моя. Вот и забота тоже моя…., – раздраженно отозвался Иван. Он был не согласен с женой. Но спорить не хотелось. Он вышел из-за стола и, подойдя к окну, остановился.
–А ты не сердись. Кто ещё тебе правду скажет? Ведь, кроме себя ты и не слушаешь никого. А так, хотя бы, я подскажу. Вот знаешь ли ты, что у тебя на фабрике рабочие жалуются на мастеров, что те им жалование задерживают, и не доплачивают.
– Кто тебе это сказал?– повернулся Иван к жене.
–Сказали. Жалования, которое ты рабочим платишь, хватает только на хлеб и на соль. Как жить на такие копейки?
– Тебе, что? Своих забот не хватает, о чужих всё печешься? Есть свои огороды, кто-то скотину и птицу содержит. Не лезь ты в мои дела, – сказал Иван.
–Сделал бы по-людски и по-доброму…., – сказала она . Но не успела продолжить свое очередное нравственное поучение. Услышав в её голосе набившую оскомину повелительную интонацию, Иван Кузьмич аж, вскипел:
– Кто ты такая, что меня поучаешь? Да, если бы не я, ты бы кислые щи деревянной ложкой в избе хлебала….
Ольга побледнела.
–Забыла, в чьем доме живешь? И от кого кусок получила! –  спросил он.
–Вот оно что…..Куском меня попрекаешь….. Ну, спасибо тебе на добром слове….., – сказала Ольга, чувствуя, как сжимается горло.

–Что! Съела? – с издевкой спрашивает Иван, – не все тебе бабе  хозяина поучать. А то прицепишься, как репейник в собачий хвост и колешь, и колешь…..И ведь, не скинешь, как ни крутись! Я и терплю…., зубами скриплю, а терплю…. Так и ты терпи. И мужнины наставления слушай…. А то ишь, как! Привыкла умную и благородную передо мной себя выставлять…. Знаю, я тебя. как облупленную, лицемерка! А я хоть и простой, весь, как на ладони, а супротив тебя, – тоже не промах! С утра до ночи за прилавком: копеечка к копеечке складываю…...Для тебя, дуры и детей радею…. А ты нос воротишь....А на что сама-то годишься? –  Да, ни на что! – он ухмыляется, довольный тем, что больно поддел её, и презрительно оттопыривает нижнюю губу.
 
Слушать такие несправедливые и обидные обвинения в свой адрес Ольге Андреевне и противно, и гадко. Но в то же время при взгляде на мужнину оттопыренную губу, ей вдруг ни с того, ни с сего припоминается, до чего же приятно целовать именно эту нижнюю губу, которая  сейчас так презрительно и высокомерно перед ней оттопырена и видимо, поэтому кажется ей особенно гадкой и нехорошей. Вслед за этим в её памяти всплывает и другая  картина возможных и страстных поцелуев мужа с ненавистной « и подлой» певичкой хора, Варькой Сытовой. В  голове у неё шумит от нахлынувшей ревности, а в душе поднимается праведный гнев: « Попрекает…. А глаза-то… Какие у него ужасные издевательские глаза и презрительный голос…..», – и тут всякая сдержанность покидает её, а в груди становится тесно и душно. Ей кажется унизительным сидеть, в то время, как он стоя, грозно нависает над ней, уверенный в своей правоте, и ей приходится покорно выслушивать его сердитую отповедь и попреки: « Смотрит на меня, будто гадкую муху в лупу увидел… », – в сердцах думает она.