След на земле. Кн. 1, ч. 2, гл. 30 Чужая свадьба и

Глава 30   Чужая свадьба и… горькое похмелье.

1
    У старшины-сверхсрочника Ивана Сизова отпуск подходил к концу. 23 февраля он должен был прибыть к своему месту службы, в Хабаровск. Поэтому и торопил события с женитьбой. Именно по его просьбе, Ольга Кузьминична договаривалась с родителями Марины и представителями местной власти о совмещении сватовства и свадьбы в один день. Она же договорилась и с исполняющим обязанности председателя колхоза Костькой Акимочкиным о выделении транспорта, чтобы через два дня после свадьбы отвезти молодожёнов на станцию Ртищево к поезду.
    Решетниковы с таким вариантом были согласны. Прежде всего, потому  что боялись, как бы появление в деревне ухажёра дочери, Егора Никишина, не расстроило задуманных планов. Под влиянием своего Ёрки, как она ласково привыкла его называть, а это прозвище вошло в обиход и его друзей, невеста могла выкинуть неожиданный для них фортель и отказаться от выгодного предложения.
    И вот этот торжественный день наступил. Марина, под напором родителей дала согласие. Осталось оформить бракосочетание официально и сыграть свадьбу, как того требовали русские традиции и местные обычаи. В горнице были расставлены столы, по числу гостей, которых определили заранее, принесены и расставлены: для важных гостей -  стулья; для менее важных табуретки; и совсем незначительных и нежелательных, но куда уже было деваться, если сторона жениха их уже пригласила – скамейки.
    Предварительно столы накрыли различными закусками и выставили бутылки с самогоном для мужиков и насколько бутылок Портвейна и Кагора для женщин. Сватов и гостей ждали в доме с минуты на минуту.
    И вот, наконец, они ввалились в прихожую шумной компанией, с принятыми по этому случаю шутками-прибаутками. Принялись снимать с себя верхнюю одежду и поправлять свои праздничные наряды.
    - А где же невеста? – спросил жену Николай Николаевич. – Она, что ещё не одета?
    Он вышел в сенцы. И вовремя вышел. Опоздай он с выходом на десяток секунд и убежала бы невеста с бывшим ухажёром. Пришлось проявить колоссальную выдержку и настойчивость, чтобы вернуть её выбранному жениху, а бывшего уговорить не делать глупостей.
    «А что дальше? – спрашивал он себя, глядя на кислую физиономию своей любимой доченьки. – Дальше жизнь с нелюбимым Иваном, за тридевять земель без родных и близ-ких. Может, как говорится, стерпится-слюбится, а может, и нет? Но, во всяком случае, в достатке, и без давления свекрови». Нагнулся к уху жены и прошептал: «Ты бы сказала Маринке, чтобы улыбку-то на морду одела, а то сидит, как на похоронах. Стыдно же, ей Богу».
    Татьяне Васильевне и самой не нравилось настроение невесты. Кивнув дочери, она вышла на кухню, а через пару тройку минут к ней вышла и Марина.
    - Смотрю я на вас доченька и умиляюсь. Оба такие красивые, так подходите друг другу. Только он в отличие от тебя сидит радостный, а у тебя словно зубы больные. Вся сумрачная.  Мы же договорились, что тебе ещё надо? Разговоров хочешь на всю деревню, что Решетниковы такие-растакие, дочку насильно замуж, против воли выдали. Ты уедешь, а нам с отцом краснеть?
    - Ёрку жалко. Я же ему клялась…
    - Чего его жалеть? Что без пирожного остался? Ему жена попроще нужна. И потом, он парень молодой. Всё у него впереди. Другую найдёт. У молодых часто так: гуляет с одной, а женится на другой. Не он первый, не он последний. Вон и твоего Ивана, пока он в армии служил, невеста бросила. Так он себе вон, поди, ещё лучше нашёл. И доволен. Так и твой Егор потом счастлив будет, - Татьяна, приобняв дочь, говорила убежденно. – А ещё я слышала, что он хочет жениться на фельдшерице из Перевёсинки. Вот и пусть на ней женится. А у нас своя свадьба.
    - Враньё всё это. Этот слух, наверное, специально распространила по деревне тётка Ольга, чтобы я да вы в него поверили, да в сватовстве не отказали и согласились за её племянника меня выдать.
    - Ну, чего уж теперь об этом говорить? Я, на твоём месте, только радовалась бы, что за меня такой парень посватался. И красивый, и статный, а главное обеспеченный и одинокий. Сразу же станешь сама себе и ему хозяйкой. Возьми себя в руки, доченька, и покажи всем, что замуж выходишь не по принуждению, а по собственной воле. Я уверена, что ты потом ещё будешь нас с отцом благодарить за наши уговоры и настойчивость.
    - Ладно, маменька. Я постараюсь улыбаться, как вы меня просите. Хотя… не поёт моя душа, как мне раньше представлялось, будет на моей свадьбе.
Свадьба продолжалась. Теперь Марина сидела рядом с женихом улыбчивая и оттого ещё более красивая. Народ пил и закусывал, за обе щёки, не стесняясь. Пустые бутылки, заменялись полными. Появлялись и новые закуски. Поднимались тосты за молодых с пожеланиями и криками «горько».
    В самый разгар торжества из-за занавески вышли дружки с подносом в руках, на котором стояли стакан и рюмка. Стакан наполнялся самогоном для мужчин, а рюмка сладким вином для женщин. Их появление с подносом насторожило некоторых гостей, особенно неимущих.  Так и Семён с Прасковьей, не ожидавшие, что на теперешней свадьбе будут соблюдаться старинные обычаи с дарением молодым подарков или денег на обзаведение хозяйством, сильно заволновались. Ведь стыдно будет перед всеми, а ведь к каждому дарящему направлено внимание остальных, сказать: «Вы нас извините, мы люди бедные, поэтому молодым подарить нечего не можем».
    - Как же быть, Сёма? – шёпотом спросила мужа забеспокоившаяся Прасковья.
    - Не знаю, - в растерянности ответил он.
    - Ну, придумай что-нибудь. Ты ведь на выдумки горазд.
    - Да, что я могу придумать?
    - Ну, я не знаю. Или ты что-нибудь придумываешь, или мы должны немедленно уходить. Иначе я сгорю от стыда, - занервничала Прасковья.
    - Какой же русский человек уйдёт от такого щедрого стола? Лучше уж переморгать потом, чем уйти, не напившись самогонки и не закусив такими лакомыми блюдами этих буржуев, – ухмыльнулся захмелевший Семён. - Сиди ровно. Глянем, что, да как другие дарить будут, а там и мы сподобимся.
    Дружки первым делом направились к родителям ново-брачных и, конечно начали с Решетниковых. Родители Марины были несказанно щедры, положив на поднос пухлый конверт с деньгами. В конверте было пятьсот рублей червонцами, о чём тут же объявили гостям носители подноса. Прасковья ахнула, оставаясь некоторое время с открытым ртом. Знала бы, что за Мариной такое богатое приданное, приложила бы все усилия, чтобы Егор взял её в жёны. Пожалел об упущенной выгоде и Семён: «Выходит, девка не только мила и красива, так ещё и очень богата. Потому-то они с мамашей и не хотели работать в колхозе за хилые трудодни, которые в переводе на деньги стоят двенадцать копеек. Сам-то главный бухгалтер сидит на ставке и получает деньгами. Похоже, не меньше полсотни в месяц. А вкалывать даром за копеечные трудодни удел бедных людей». Укоряюще посмотрел на жену, дескать, смотри, что ты наделала, чего лишилась.
    Тетка жениха, Ольга Кузьминична, была следующей к кому подошли дружки с подносом.  Она взяла с подноса не рюмку с вином, предназначенную женщинам, а стакан с самогоном. Пообещав молодоженам в дар свою стельную тёлку Симментальской породы, она залпом осушила стакан, чем произвела сильное впечатление на окружающих. Эффект от подарка был впечатляющим. Ей аплодировали. Ею восхищались. «Вот это да!» «Вот это подарок!» - слышалось за столом. Хотя сама Ольга была убеждена, что ничего она молодым не подарит.
«Что они мою кормилицу на Дальний Восток в вагоне повезут, что ли? А там, куда он её денет? В городе, на балконе съёмной квартиры держать, что ли будут? – думала она. - Он же военный. Зачем ему тёлка. Она, что ли, безрукая, ею заниматься будет?»  А уж, сказала так для красного словца, чтобы произвести впечатление. И попала в точку. Дарить то ей нечего, а вот в грязь лицом не ударила. Другие пусть теперь раскошеливаются.
    Следующими были супруги Васяевы. По статусу председатель сельсовета был самой крупной фигурой торжества. Он с женой перед началом застолья торжественно и официально зарегистрировал брак Ивана Сизова с гражданкой Решетниковой, с записью в книге гражданских актов, чем уже сделал подарок молодой семье. Его жена, когда к ним подошли с подносом, тоже положила на него конверт. Загадочно улыбаясь и кокетничая, произнесла:
    - Детишкам на молочишко.
    Всех разбирало любопытство, что же в конверте. Нет, многие понимали, что там деньги, но важно было узнать, какова сумма. Один из дружков тут же заглянул внутрь и огласил для всех: две купюры по пять рублей. Конечно, не густо для председателя сельсовета, но и объявлено было скромно: «Детишкам на молочишко». Если исходить из сказанного, то на такую сумму можно было целый год поить молоком детишек, не имея собственной коровы. Ведь оно стоило довольно дёшево. Пять копеек за двухлитровый горшок молока.
    Секретарь сельсовета с супругой подарили молодожёнам амбарную книгу. Они как-то умудрились в райкоме умыкнуть её при получении других книг и бланков учёта, а потом долго гадали, как применить и куда её приспособить. Молодым же предложили один из вариантов, который приходил им в голову: использовать, как альбом для сбора семейных фотографий.
    Помощник бригадира полеводческой бригады Федор Дубровский, приходящийся жениху дальним родственником, сильно захмелев, потому что был на торжестве без жены, громко обещал в подарок овцу Асканийской породы. То, что он выполнит своё обещание было настолько неправдоподобно, что собравшиеся не удостоили его одобрением, как других. Все знали, что у них в хозяйстве кроме кур и  шелудивого пса, никакой живности не было. Он же умудрился выпить и стакан с самогоном и рюмку вина следом, как бы за свою жену, которая не смогла присутствовать.
    Следующими, к кому направились дружки с подносом, была чета Никишиных, Семён и Прасковья. Семен уверено поднялся, одёрнул полы своего пиджака и поднял наполненный до краёв стакан, а Прасковья, последовав его примеру, встала покрасневшей от смущения, и теребила оборку своей кофточки. Она уже готова была провалиться от стыда за отсутствие подарка. Если Семён соврёт, как предшественник, обещая то, чего у них нет, то реакция окружающих будет уже осуждающей. Кроме того к ним было особое внимание, как к родителям соперника сидящего жениха, и это могло иметь удручающие последствия в глазах односельчан.
    Семён внимательным взором обвёл присутствующих, держа паузу, что ещё больше интриговало всех гостей свадьбы и, остановив его на молодых, без тени смущения сказал:
    - Ну, а мы с женой дарим молодожёнам Гривский лес и Прихопёрную пойму от Макарова до Перевёсинки.
    За столом повисла гробовая тишина. И новобрачные, и их родственники, и все гости пытались понять шутит ли Семён или говорит серьёзно. По всем меркам, земля всегда была самым дорогим подарком. Только князья Гагарины, когда-то могли позволить себе делать подобные подарки. Они их и делали, когда женили или выдавали замуж своих детей. А откуда у бедного колхозника может быть такое богатство? Может, у него есть какая-то  дарственная на землю, выданная до революции? Может, в родственниках у него  были помещики? А, может, в гражданскую, завладел архивными бумагами на землю?
    А Семён продолжал играть богатея. Выражение его лица было самым, что ни есть, серьёзным, даже благородным. «Взялся за гуж… делай вид, что дюж», - говорил он себе мысленно. Он продолжал тянуть паузу, наблюдая за реакцией. Самые удивлённые лица были у хозяев, сидевших с открытыми ртами, ну ещё у половины гостей. А председателя сельсовета и его жену, аж скрючило от такого известия. Другие просто не знали, как им реагировать, но озабоченности и удивления не выдавали. Даже Прасковья смотрела на мужа широко раскрытыми глазами. Она тоже, не знала, верить ли в искренность его слов или нет. Только не могла взять в толк, почему от неё-то скрывал, что владеет такими богатствами. Наверное, боялся, что если узнают, то власти немедленно всё отберут? Тогда зачем же сейчас, при всех проболтался, да ещё дарит с широкого плеча?
    Пока молодые и гости кумекали, что к чему, Никишин, отпив полстакана, гаркнул:
    - Горько!
    Молодые поднялись и в очередной раз поцеловались. А Семён, сделав ещё глоток, снова закричал «Горько!», вынудив молодых снова вставать и целоваться. Так повторяя свой трюк несколько раз, он вынудил всех кричать «Горько!» вместе с ним, отвлекая тем самым от обдумывания и обсуждения своего подарка.
    Целуясь с Иваном, Марина вспоминала любимого Егора, с которым рассталась уже около двух часов назад. И вот теперь она впервые целуется с другим, и честно говоря, совсем другие ощущения. Поцелуи Егора обжигали и кружили голову, уносили на небо. Поцелуи Ивана были безвкусными и бесчувственными. Как хотелось ей снова ощутить страстный поцелуй Ёрки.  Он ушёл с тяжёлым сердцем, а вот у его отца на душе радостно и легко, коли делает такие царские подарки. «Вопрос только в том, как этим подарком можно воспользоваться? Ведь Советская власть конфисковала земли и леса у помещиков, и пока она будет существовать и Гривский лес, и Прихопёрная пойма, -  с сожалением подумала Марина, - будут принадлежать всем. Этой власти уже давно предрекали конец, а она всё держится и держится. Мало того, она набирает силу и усиливает давление, арестовывая и арестовывая всех, кто пытается поднять против неё голову. В одной только нашей деревне за политику арестовали уже троих, а за воровство итого больше».
    Но больше других подарку Никишиных радовалась Татьяна Васильевна, мать невесты. Мысли о богатстве захлёстывали её разум. Как только эту власть всё-таки свалят, они станут настоящими богатеями. «Только нужно, чтобы завтра же, пока он не передумал, оформить на Гривский лес и Прихопёрную пойму официальную дарственную.  Вот, когда эта бумага будет подписана и ляжет в сундук, вот тогда она будет счастлива окончательно. Выходит, мы с Никишиными промахнулись. Поторопились выдать дочку за одинокого старшину-сверхсрочника. Польстились на его квартиру в Хабаровске. Но, что такое квартира по сравнению с землёй и лесом. Тьфу. Жаль, что нельзя всё повернуть обратно. И почему мы раньше не узнали, что эти тихони Никишины обладают такими богатствами. Хотя и верно. Если бы все знали, то, пожалуй, давно отобрали».
    А вот больше других недоволен был председатель сельсовета Васяев. Он ругал себя, что не разглядел в этом мнимом маломощном середняке такую крупную акулу капитализма. «Завтра же утром поставлю об этом факте в известность Первого секретаря райкома товарища Коршунова и начальника НКВД Пузанова, пусть вплотную займутся этим замаскировавшимся буржуем», - сказал сам себе Васяев.
    Исполняющий обязанности председателя колхоза Костька Акимочкин знал Семёна с детских лет. Как-никак, в одной деревне выросли, за одну девку сватались, да и сейчас в одной деревне лямку тянут. На разных полюсах, конечно, в разном статусе, но деревня-то и колхоз одни и те же. Он сразу раскусил шутку Никишина и даже позавидовал, что сам не додумался до такого же фортеля. Но говорить об этом никому не стал. «Зачем народ разочаровывать. Это даже лучше, что он сам на себя наговорил такое. Теперь его точно арестуют и загонят «туда, где Макар телят не пас». Уж Васяев постарается, вон какая морда кислая у него, значит забеспокоился. Он на такие штучки мастер - обосновать вражеское нутро и антисоветскую сущность человека. Не зря партийный билет носит, -  с ехидством думал Костька. – А я вот, на этой свадьбе не блеснул, только пятёрку потерял. Чёрт меня дёрнул подражать Васяеву и  подарить им пять рублей, лучше тоже пообещал им свою кобылу в подарок, всё равно бы хрен они её забрали. А Семён таки не дурак. Всегда был горазд на выдумки, но сегодня особенно отличился. После его шутки и криков «Горько» свадьбу будто подменили. Ожила свадьба. То сидели, как на поминках мордами в стол, а то вон шутить стали, песни запели, а хозяйка-толстуха даже в пляс пошла. Ещё бы не радоваться, коли такой куш приплыл». 
    Свадьба подходила к концу. Это было видно и потому, что на столы уже перестали проносить свежие закуски и выпивку. А многие гости уже основательно набравшись, пели невпопад, да падали при попытках плясать. Жёны председателя и секретаря  сельсовета тащили своих благоверных на свежий воздух, пытаясь привести их в чувство. Прасковья поняла: не такие люди эти Решетниковы, чтобы дать с собой гостинцев для ребятишек. Поэтому при любом удобном случае стала прихватывать со стола, то конфеты, то пряники и печенье, то бублик, а то и кусочки сахара, поданные к чаепитию, до которого впрочем, никто не добрался, и рассовывала Семёну по карманам. Будет чем порадовать ребятишек, когда домой доберутся.

2
    Всему приходит конец, и свадьба закончилась тоже. Сильно захмелевшие гости расходились, желая новобрачным долгого семейного счастья, а их родителям побольше внуков. Решетниковым, да и Ольге Кузьминичне, тётке жениха, сие пожелание было не в радость. Не те нынче времена, не та стала жизнь, чтобы плодить много ребятишек.
    Когда гости, наконец, разошлись, а молодожёны уединились в комнате Марины, Николай Николаевич и Татьяна Васильевна облегченно вздохнули.
    - Кажется, все остались довольны, - сказала Татьяна Васильевна. - И выпивки и еды хватило на всех.
    - Да, уж. Что верно, то верно. Праздник удался, - согласился с женой главбух. – Вот только с подарками не густо. А Никишин отличился. Зря только при всех это сделал. Было бы неплохо иметь то, что он подарил. Владеть этим в полную силу, распоряжаться по своему усмотрению.
    - Неплохо, мягко сказано, - отозвалась Татьяна Васильевна, - замечательно! Только вот при нынешней-то власти, боязно. Смотри, скольких уже расстреляли. Чуть ли не в каждой газете эти процессы над врагами народа освещаются. И многие из тех, кто раньше сам при власти был. А сколько ещё не описывается в газетах? Не попадём ли и мы, с этим подарком, в Сталинские лагеря?
    - А причём здесь мы? Подарок предназначен не нам.
    - Вообще-то, оно так, но ведь вывернуть могут и эдак. У кого, как фантазия на это разыграется. Ну, ладно, поживём, увидим. Не будем себя раньше времени хоронить. А вот дарственную справить не мешало бы. Нужно завтра к Семёну заглянуть, пусть бумагу составит, а мы её припрячем до лучших времён.
    - Ладно. Пойдём отдыхать. Завтра будет завтра.
    - Пойдём, пойдём, - вздохнула Татьяна Васильевна. - Чего-то я притомилась. Вот всё прошло хорошо, а ощущение какое-то не до конца приятное. На душе как-то не очень спокойно.  И ведь не знаю, отчего так.
    - Значит, что-то беспокоит. И что это?
    - Сама не знаю. Может, тяжесть  от того, что доченька скоро уедет от нас насовсем. В самом деле, уедет на край света, когда ещё свидимся? Я ведь скучать очень буду.
    - Ну, раньше об этом нужно было думать. Теперь уже поздно. А могло быть и иначе, - Николай Николаевич решился рассказать жене, как могло всё сорваться. – А ты знаешь, когда сваты вошли в избу, я нос к носу столкнулся с Егором. Он собирался увести Маринку с собой. Большого труда мне стоило оторвать её от него. Задержись я в комнате на минуту, и они точно сбежали бы. Вот тогда бы тебе точно не сладко пришлось бы.
    - О, господи! Неужто, он был здесь? Это плохо, Коля, - засуетилась супруга.
    - Плохо было б, если сбежали бы. А так-то, что плохо? – не понял волнения жены Решетников.
    - Плохо то, Коля, что парень в Маринку сильно влюблён и теперь, кто знает, на что с горя способен? Обиженные всегда готовы какую-нибудь подлость устроить. Конечно, он не такой как его дружки, Змей и Сладенький, но раз дружит с ними, то и его опасаться нужно.  Давно голову ломаю, как такой уравновешенный, грамотный, душевный парень может дружить с такими отпетыми хулиганами. Да что хулиганами, бандитами, которых давно в тюрьму посадить требовалось,  - Татьяна Васильевна прочитала про себя молитву и несколько раз перекрестилась.
    - А, что тут непонятно? Они с пелёнок вместе. И, кстати, то, что он с ними дружит, ещё больше вызывает уважение к нему Красавчан. Наверняка он их удерживает от диких поступков и преступлений. То, что они ещё не в тюрьме, вероятно, его заслуга.
    - Признаться, когда свадьба началась, у меня мелькнула мысль, что эти хулиганы могут устроить какую-то гадость. Слава Богу, обошлось, - она снова перекрестилась.
    - Ну, они же не круглые идиоты, чтобы лезть на рожон. Вполне понимали, что у нас в гостях оба председателя и любая выходка им выйдет боком.
    - Ой! Да слышала я, что никого они не бояться. А уж Акимочкина и вовсе, убить собирались. Теперь вот высмеивают его принародно.  Васяев разве управу на них нашёл? Нет, эти охламоны, на всё горазды.
    - Ну, сейчас они повзрослели. Умнее стали. Толик Сладенький стал учётчиком  в тракторной бригаде, а должность эта номенклатурная. Потерять её, значит, дураком быть. По учёту и отчетности он непосредственно мне подчиняется. Может, ещё и поэтому не рискнули навредить, - главному бухгалтеру всегда  нравилось чувствовать себя фигурой значительной.
    - Хорошо, если так. Но верховодит у них всё-таки Змей, а он тебе не подчиняется и плюёт на всех, кроме Никишина.  Ох, пускай бы молодые быстрее уже ехали. Спокойнее всё-таки будет, - опять прошептала под нос молитву и перекрестилась супруга.
    - Пожалуй ты права, - согласился Николай. – Вот уж не думал, что буду желать своей дочери побыстрее уехать к чёрту на рога, бросив родительский дом и нас с тобой. Наверное, мы всё же поторопились выдать её замуж. Восемнадцать лет не такой уж опасный возраст для девушки. Вполне бы могла погулять ещё пару годиков.
    - Поздно говорить об этом, Николаша. Что сделано, то сделано. А то мы сейчас договоримся до того, что к утру разведём их. Да только девственность уже не вернёшь. Всё, давай спать.

3
     Захмелевшие Семён и Прасковья возвращались домой далеко за полночь.  Свадьба им понравилась: было много выпивки и еды. Да и настроение после сбора подарков у всех заметно улучшилось. Вспоминали и обсуждали находчивость Семёна, как он здорово выкрутился из затруднительного положения и сделал молодожёнам необычный подарок. Посмеялись.
     - Ты прямо, как царь. Был весь такой важный, серьёзный. Держал стакан в вытянутой руке, словно скипетр и повелевал, - смеялась Прасковья, повисая на руке мужа. – Дарю вам Гривский лес и Прихоперную пойму от Макарова до Перевёсенки. Я сама чуть не поверила, что мы такие богатые. А потом ещё раз десять заставил их стать и целоваться. Вот умора.
     - Да. Вот я пошутил, а кто-то принял мою шутку всерьёз. Я смотрел на лица и видел, как у бухгалтерши глаза на лоб полезли от удивления, а потом словно заискрились радостью. Небось, представила себя помещицей, имея такой лес и пойму, этакой барыней, которой все в ножки кланяются. А, дурёха, видно в толк взять не может, что «подарком» моим всё равно воспользоваться не сможет, если бы даже он не был выдумкой.
    - Так, наверное, надеется ещё на крах Советской власти. Сейчас, некоторые, всё ещё полагают, что развалится всё, - посерьёзнела Прасковья. – Я слышала в верхах борьба сильная идёт. Уж, какими были правильными и уважаемыми в народе Рыков и Бухарин, а даже их с должностей поснимали. Врагами объявили, потому что и их такая власть, видимо, перестала устраивать.
    - Ты слушай больше бабских сплетен. Запомни, переворота, а тем более поворота назад, к прежней жизни не будет, - твердо заявил Семён. – Если его не устроили в те, тридцатые годы, когда абсолютное большинство крестьян было против колхозов, то теперь уже сильно поздно. Колхозы, можно сказать, устоялись. Многие крестьяне к ним приспособились. А что? Забот никаких. Если раньше приходилось самому кумекать, да спину гнуть от восхода до заката, то теперь пришёл на хоздвор, тебя озадачили, и пошёл, ни шатко, ни валко «трудиться», трудодень отрабатывать. Вечером, солнце ещё чёрте где, а народ уже с работы ковыляет, наработался. Вполовину легче, чем раньше, работать стало. И к заработку никто не стремится, всё равно примерно одинаково получается. А по тому, что знают, что на заработок на этот один хрен не проживёшь. Вот все и воруют. Научились.
    - А я бы рада была, если бы эти колхозы развалились. Страшно не люблю работать в подчинении, особенно на таких бестолковых, как Акимочкин, Желанков, Тимонечка.
    На повороте улицы к дому Прасковья увидела в окнах свет, и довольно яркий.
    - Вот мерзавка, сколько раз я ей говорила, чтобы вязание своё днем делала, а ночью спала. Никак понять не хочет, что керосин нужно экономить.  И всё делает по-своему.
    - А, может, это Валька только что с улицы пришла и запалила лампу на полный фитиль? – решил вступиться за Галку отец.
    - А, вдруг, Егорка из Макарово явился? – испуганно предположила Прасковья. – Он же нам никогда не простит, что мы участвовали в сватовстве его невесты за другого.
    - Может, и не простит. Скорее всего, не простит, - согласился с предположением жены Семён. – Только я думаю, вряд ли он рискнёт в такую пургу в дорогу пускаться. И потом…. Если бы он собрался придти, то пришёл бы в субботу. Нет, это не Егорка. Может, вообще никто не пришёл, просто дети уснули, забыв прикрутить фитиль.
     - Хоть бы это было так, - вздохнув, понадеялась супруга, хотя неприятное предчувствие закралось куда-то под ложечку. – Но если это всё-таки Егорка, скажем, что были у Варгиных, играли в лото.
    - Так он тебе и поверил. В лото играли, а пришли домой пьяными.
    - А ты крепись, делай вид, что трезвый.
    - Я бы рад, да вот ноги не слушаются. К тому же петь, чертовски хочется.
    - Ну, тогда я скажу, что были на поминках у Сафонкиных и маленько задержались.
    - Сегодня исполнилось два месяца, как похоронили Сафониху. Какие могут быть поминки?
    - Ну, скажу,  что на  сорок дней ходили.  Откуда  он  помнит,  когда  мы  Сафониху хоронили? И зачем ему это помнить?
    - Хорошо. Ври, что хочешь. Только меня в своё враньё не вмешивай, - махнул рукой Семён и запел:
                «Укрой меня тайга густая…
                Бродяга хочет отдохнуть».
    - Хватит тебе горланить этого «Бродягу». Там всем надоел своим «Бродягой», здесь опять завёл. Ты других песен, что ли не знаешь?
                «Во ку…, во ку…, во кузнице
                молодые кузнецы,
                Они, они, они куют, приговаривают».
Сильный порыв ветра ударил снегом в лицо, залепив Семёну рот. Песнь прервалась так же неожиданно, как он её начал.
     - Ну и погодка, мать её так…, - стал отплёвываться Семён. – Сколько эти метели свирепствуют, и всё конца не видно.
    Наконец, вошли в сени, обмахнули валенки веничком и зашли в прихожую. Там над столом висела яркая керосиновая лампа, а у печки на соломе, свернувшись калачиком, всхлипывала Галка.
    - Ты чего до сих пор не спишь? – строго спросила её мать. – И почему плачешь?
    - Ну, чего ты, дочка, - склонился на Галинкой отец. – Кто тебя обидел? Вытри слёзки и…, а я тебе гостинец принёс, - Семён начал вынимать из карманов конфеты, пряники, печенье, всё, что запихивала ему туда Прасковья, воруя со стола и тарелок. Всё это он протягивал дочери, пытаясь её успокоить.
    Но Галка рывком отшвырнула протянутую руку отца, так что гостинцы полетели на пол. С ней подобных номеров никогда не бывало. Зато заплакала она пуще прежнего, в голос, и через рёв пыталась говорить дерзкие, обидные слова.
    - Сами ешьте эти проклятые гостинцы. Вы за самогон и угощения Егорку жизни лишили.
    Слова дочери ударили в голову, как недавний снежный напор. Только в душе всё похолодело.
    - Ну-ка, повтори, что ты сказала, - мигом трезвея, потребовал отец, боясь услышать их вновь.
    - А вы, что уже оглохли? Егорка видел вас на свадьбе у Решетниковых. Плакал от обиды и сказал, что больше никогда не будет жить с вами под одной крышей. А потом побежал в поле, специально, чтобы замёрзнуть. Мы за ним бежали до Сафонкиной риги, просили, умоляли вернуться, но он даже не обернулся. Мы все раздетые были, поэтому пришлось вернуться. А он так и скрылся в поле.
    Прасковья и Семён ошеломлённые новостью, смотрели на дочь, ожидая, что она скажет ещё, чтобы добить их окончательно.
    - Он с собой что-нибудь взял? – спросил отец после затянувшейся паузы, отыскивая в словах дочери хоть какую соломинку, за которую можно было бы зацепиться в надежде, что это неправда, что это только блеф, чтобы проучить их. – «Если взял, - думал Семён, - значит, рассчитывал на жизнь. Еже ли ничего не взял, то….»
    - Ничего он не взял, даже есть отказался, - ответила дочь, - Выскочил, как угорелый из избы и кинулся в степь.
    - А когда он пришёл из Макарова? – сквозь слёзы спросила Прасковья.
    - Ещё засветло. Мы, как раз ужинать собирались. Поговорил немного с нами о Маринке, переоделся и побежал к ней.
    - О, Боже! Прости меня, дуру грешную. Я виновата перед тобой и сыном. Накажи меня, как угодно, только не дай ему замерзнуть в степи. Облагоразумь его, Господи. Возьми лучше мою жизнь. А его сохрани. Умоляю тебя, Господи, – произнеся эти слова, мать рухнула на пол и зарыдала.
    Семён ходил по избе, как затравленный зверь по клетке. «Он же у нас умный парень, - убеждал он себя. - Неужели, из-за того, что мы побывали на свадьбе его соперника, нужно лишать себя жизни? Я не могу и не хочу в это верить».
     Прасковья умолкла. Потом поднялась с пола.
    - Чего мы его хороним? Может он ещё не замерз, и мы успеем его спасти, если немедленно пойдём его искать.
    - Где ты его будешь искать в такое время и в такую метель? Сейчас перед носом ничего не видно.
    - Ну, не сидеть же, сложа руки? Я сама во всем виновата, я и пойду. Пусть лучше и я тогда замёрзну. Если он из-за меня погибнет, то и я  жить не буду, - отрешенно сказала Прасковья.
    - Ещё чего удумала? А младших на кого оставишь? На меня, что ли? Им пока ещё нужна мать, - со злостью заговорил Семён. – Конечно, ты во всём виновата, раз встала между ним и Мариной. Это их жизни и пусть бы сами и разбирались. Но теперь об этом говорить поздно. Время вспять не повернёшь. Пошли его искать. А найдём,  прощение молить будем.
.....
(продолжение главы можно прочитать в книге)