Тетрадь по истории для третьего класса. Часть 1

Вторник и среда.

Мать кричит – возьми шапку!

Шапку я, конечно, возьму, но надевать ее особого смысла нет. Еще б невидимка была, тогда ладно. Но шапка у меня самая обычная, кусачая, мать из какой-то специальной шерсти вязала – чтоб изделие кусало меня, кусало, и кусало, будто мне других неприятностей мало.

Про неприятности я никому не говорю. В смысле, в школе-то про них все знают, кроме взрослых, а вот дома – нет. Дома я кремень. Ни за что не скажу. Стыдно.
Знаете, вот все было просто прекрасно, пока она не пришла в наш класс. Она – Ленка Малахова. У нее все женщины в семье – и мама, и бабушка, и тетка - работают «в торговле». Она сама так сказала – «ну, они в торговле», когда мы спросили. И еще так челкой тряхнула, у нас теперь так челкой все девочки в классе трясут. И у всех она есть, эта челка, и прическа эта называется «корт». Ничего особенного, между прочим, но у меня вот этой прически нет. Я тоже хотела, даже заикнулась, но мать ответила, что здрасьте-приехали, растили косу, растили, а теперь «корт». И даже челку не позволила отстричь, ну, это я сама. Потом как-нибудь.

Да я уже начну рассказывать сейчас,  просто думаю, как лучше начать. Вот до нее, до Ленки, у нас все просто было: наш класс разбили на звездочки (а я сказала, что я в третьем классе уже? А, ну вот, в третьем), по пять человек в каждой, как лучики на значке с Лениным, а в самой последней звездочке – четыре луча, недобор. Командиром нашей Димку выбрали, я тоже хотела, но папа говорит, что надо быть скромнее. А так я могла бы – учусь хорошо и вообще. Ну и пусть, что Димка, все равно в пионеры в этом году принимать будут, все еще поменяется. А пока, до Ленки, мы и домой ходили впятером, нам всем по дороге, а трое так и вовсе в одном доме живут, и на продленке всегда вместе, и на переменах тоже. И дружили всем классом… ну, подумаешь, над Вовкой Никитиным смеялись иногда, но у него же сопли! Вот прям сидит Вовка за партой, а сопля из носа аж до тетрадки свисает, фу. Но это же не считается? Или считается? Я теперь, когда все это со мной случилось, и не знаю, может, это мне за  сопливого Вовку?

Про Ленку же хотела рассказать. С ней все девочки дружить хотят. Я, наверное, тоже хочу. Хотела. И завидуют все – я теперь знаю, что когда кто-то из родственников  «в торговле», это значит, что у тебя все другое, не как у всех. И стрижка вот, и фартук школьный не как у всех, а с плиссированными крылышками, и воротник на платье не дурацкий рубашечный, а кружевная стоечка – так красиво! И у Ленки, у нее не ранец, как у нас всех, у нее сумка через плечо, как у взрослых девчонок. Сапожки модные, коротенькие, куртка как будто надувная изнутри, и колготки она уже взрослые носит, капроновые. Знаете, мне до Ленки вообще в голову не приходило, что на нас надето. Формы одинаковые, колготки разве что цветом разные, а так у всех в одинаковую сборку;  пока на уроках сидишь, еще и коленки вытянутся; форма спортивная тоже – футболка белая и черные трусы, а Ленка ходит в сиреневом спортивном костюме, и ей почему-то можно. Может, нам тоже можно, просто у нас костюмов таких нет?

Вот такая она, Ленка. Кого к себе придружит поближе, так те счастливые ходят, будто четверть на одни пятерки закончили. Правда, может и раздружить, тогда рыдают по углам. Я утешала сначала, а мне сказали, что я ничего не понимаю, ну я и перестала утешать. Не понимаю же, правда – Ленка меня ни разу к себе не придруживала.

Я тот день, когда мои неприятности начались, я его очень хорошо помню. Меня с пятого урока отпустили в столовую дежурить – столы вытирать, ложки раскладывать, стаканы расставлять – у нас обед после пятого. Столы вытирать не-на-ви-жу! У моечной стоит ведро, на нем написано «чистые тряпки», а они там совсем не чистые, и воняет от них так, что хоть святых выноси. Бабушка так говорит, я не очень понимаю кого куда зачем выносить, но звучит здорово и я повторяю. Подходишь к ведру, зажмуриваешься, потому что глаза от запаха режет, и вылавливаешь оттуда что-то склизкое, брррррр. Бери тряпочку-то, говорит тетя Зина, она посуду моет, а я думаю, что это не тряпочка, а клубок каких-то жутких змей, но беру, а как же, все берут. Берут и возят по липким столам – вытирают. Вытираю и я, а две первоклашки подходят ко мне и спрашивают: девочка, а девочка, а почему у тебя такое лицо длинное?  Как у лошади? А сапоги как у бабушки почему?.. Пока я соображаю, что им ответить, они хохочут и выбегают из столовой.

Я не знала, что у меня лицо длинное, честно. Некоторые мамы говорят своим дочкам, что они красивые, но мне мама такого никогда не говорила. И я с ужасом понимаю – так вот почему! Потому что у меня лицо длинное! То есть я на лошадь похожа! Лошади мне нравятся, я их даже рисовать могу, но вот так, чтоб на них похожей быть… Внутри становится как-то странно и жарко, и я смотрю вниз на свои сапоги (и почему я сегодня сменку забыла?) и понимаю, что они и правда, как у бабушки. В прямом смысле – у нас с бабушкой одинаковые сапоги, нам мама так купила. Квадратные носы, квадратные каблуки, молния до самого колена почти – но у других девочек тоже такие бывают! Редко, но правда бывают, я видела! В носу начинает щипать, от хлорки, наверное, в которых тряпки для стола полоскают.

А потом все, конец урокам, наш класс сбегается на обед, я обхожу столы с подносом, на котором лежит какой-то странный хлеб – у нас дома такого никогда не бывает –  не белый и не черный даже, а серый какой-то, будто грязный. Обхожу столы и думаю про свое длинное лицо, про лошадей, а сапоги хоть сейчас снимай, но просто в колготках я же не могу. За нашими столами шепчутся. Сапоги, слышится мне. Сапоги, лошадь. Я прислушиваюсь и приглядываюсь – нет, мне точно не показалось. Ленка Малахова мне улыбается, и все, кто рядом с ней тоже улыбаются, но улыбки эти какие-то странные и глаза у всех злые и колючие.

Знаете, я в тот день еле дождалась, пока домой можно будет. На прогулке будто все на мои сапоги только и смотрели, а еще мне очень хотелось шапку натянуть пониже. Ну, чтоб лицо таким длинным не было. Потом, когда в классе домашку делали, я столько наошибалась, что Таисия Львовна мне даже замечание сделала. Сказала – Маша, я тебя просто не узнаю сегодня. Ага, я сама себя сегодня не очень узнавала, столько о себе нового узнала. В классе шептались. Хихикали. Или мне казалось,  я уже не понимала, я просто очень домой хотела. И когда отпустили, неслась на всей скорости, а еще никто из нашей звездочки со мной не пошел. А мы всегда вместе ходили, помните?

Матери вечером сказала – не буду больше носить сапоги эти. Мать пожала плечами – ходи босая. Я прекрасно знаю, что сапоги у меня одни и новых мне не купят, пока с этими что-нибудь не случится. Я бы сказала, что я из них выросла, только кто же мне поверит – в этом сезоне купили только. Перед сном даже не умываюсь, смотрю в зеркало, вдруг лошадь? Вроде нет, там я, Маша Сивакова, такая же, как всегда, только… Только. Только у этой Маши лицо длиннее, ну и фамилия, оказывается, тоже подходящая. Я Чехова читала уже, хотя «Лошадиную фамилию» только в шестом классе проходят. Я вообще читать в три года начала, и много взрослых книг прочла уже, только, оказывается, не это важно, не важнее сапог. Ложусь спать. Не плачу, хотя отчего-то очень хочется. Пока не плачу. Еще.

Утром думаю – ну почему только среда-то? Мать опять кричит про шапку, я послушно ее надеваю, беру ранец и иду. Специально по всем мартовским лужам иду, может сапоги расклеятся, а ранец весит столько, сколько все книжки в нашем доме не весят, вот как тяжело мне сегодня идти. Я даже прогулять думала, просто я не знаю, как это делается. Понимаете, я правильная. Взрослые так говорят, я сама слышала. Я не опаздываю, не вру, домашку всегда делаю, ем что дают, книжки в библиотеку ни разу не задержала сдать – но разве как-то иначе может быть? Я даже челку отрезать себе не смею без спросу, видите, какая я. Вот и в школу опоздать я не могу, хоть и все лужи считаю, и все ворон. Сменку раз в жизни забыла вчера и вон что вышло.

Сегодня я умнее, со сменкой пришла. В раздевалке как всегда все – смеются, возятся, возле Ленки трутся, она сегодня в часиках. В электронных. Вообще-то у меня тоже есть, просто мать говорит, что в школу в них неприлично. Ну и что, вот возьму завтра и тоже в часиках приду, у меня даже лучше, у меня красные, не то, что у Ленки – коричневые, как у мальчишки.

А может, мне показалось про вчера? Вон, здороваются же, болтают, как всегда. Наверное, показалось, радостно думаю я, и настроение сразу исправляется, тем более, что русский язык первым уроком, а его я люблю, это мне математика не очень дается. И вот день идет себе и идет, и уроки проходят, и наступает время обеда – вот хорошо, что сегодня мне дежурить не надо, и мы обедаем, и смеемся, и потом уходим гулять, а там Таисия Львовна придумала прыгать через канат, как через скакалку, канат длинный, можно хоть втроем прыгать, это она, наверное, у физкультурника взяла. И мы прыгаем, и я думаю, что все у меня, у Маши Сиваковой хорошо. А потом мы возвращаемся в класс, а ранца моего нет.

Таисия Львовна поднимает брови и говорит – ну, поищи. У меня внутри все сжимается, вот как если бы воздушный шарик сдулся, сморщивается со свистом, и я сразу вспоминаю про вчера. Про лошадь. Про длинное лицо. Ищу сначала в классе. Что там искать – четыре угла, да под партами, а шкафы закрыты всегда, можно и не пробовать. Я ищу, а они смотрят на меня. Ленка улыбается, и еще некоторые, а я краснею, пока под партами лазаю, и губу скоро до крови прокушу – что-то ведь не так здесь, да? Правда же, не так, раз никогда не было? Таисия Львовна говорит, чтоб я поискала по школе, но жмет плечами – ерунда какая-то.

 Выхожу из класса, щеки пылают и уши пылают, мне сейчас если градусник дать, так там все сорок градусов покажет, и вообще не понимаю, как такое могло со мной случиться. Я же правильная, с правильными такого не бывает. Обхожу огромные намастиченные холлы, у нас от этой мастики вся обувь вечно желтая, спортзал, раздевалки, столовую, туалеты, даже в учительский заглядываю – вдруг? Но никакого ранца там, конечно, нет. Мне бы в мальчишечий еще туалет попасть, но это уже слишком. Это я не могу – девочки в туалет к мальчикам не ходят, это все знают. Школа пустая – кто на продленке, тот домашку делает, а старшие все уже ушли. Одна я, как дура, и ранца нигде нет. Кто его, интересно, спрятал, и как я теперь уроки сделаю. Зачем спрятали? А вот это я знаю – сапоги потому что. И лошади, а как же. А я-то думала, что показалось.

Уборщица моет полы – никого нет ведь. И я решаюсь; я вообще очень стесняюсь первая со взрослыми заговаривать, даже со знакомыми, но выбора у меня ведь все равно нет. П-простите, п-пожалуйста, заикаюсь я, еще секунда и соплю пущу зеленую, вот как Никитин, вы не посмотрите у мальчиков в туалете нет ранца? Хосссподи, трет пол седая уборщица – у нее даже волосы от мастики желтые, а не белые, хосссподи, ранец-фиганец, а ну, чего еще напридумывали, иди давай, не топчи!

И я понимаю, что не будет мне помощи. Ни от кого не будет, и ранца не будет, и ничего хорошего теперь, наверное, тоже не будет. А уборщица видит, кажется, мое отчаяние, и говорит – а ну подожди-ка. И заходит к мальчишкам. И выносит мусорный бак – глянь-ка, спрашивает, твой? В баке, полном бумажек, яблочных огрызков и даже окурков! вот это да! лежит мой несчастный красно-синий ранец, который мне еще в первом классе мама купила, он таким красивым тогда казался, я даже его с собой спать укладывала, но это я тогда еще в школу не пошла, откуда мне тогда было знать, что лучше б его вообще не было, ранца этого. Я молча тащу его из бака, расстегнутый, грязный, набитый мусором – ну почему, почему, почему? Почему это мне, зачем? Уборщица обмахивает его тряпкой, говорит что-то про негодников, но я уже не слышу – в голове стучит, еще немножко, и меня вырвет от ужаса и беспомощности. Мне ведь еще в класс надо вернуться, понимаете? В эти улыбки, переглядывания, шепот.

Я вытряхиваю мусор, мою ранец под краном уже в нашем, девчачьем туалете, мочу тетрадки и учебники, и плачу, плачу – первый раз с начала этой истории плачу и даже не представляю себе, сколько мне придется поплакать еще.