Бумажное детство

В "Одиссее" незнакомцу всегда
задается вопрос: "Где твой город
и где твои родители? "

Моя родина была под столом, там и бумажка, оторванная от тетради, хорошо складывается. Не то, чтобы я увлекался оригами, но творить, создавать что-то из чего-то мне всегда нравилось. А еще мне очень нравилось сопротивляться законам гравитации - мне постоянно хотелось “падать вверх”.
Самолетик неуклюже завертелся и предательски рухнул возле ног отца. Тревожный голос телевизионной дикторши затих. Отец отложил в сторону пульт от телевизора, поднял самолетик и улыбнулся, словно бы с высоты годов своего детства. Глаза и руки отца как будто - бы сговорились, дыхание участилось, пальцы торопливо, с какой - то ответственностью складывали бумажку во что-то новое. С каждой складкой отец удалялся, он вернулся в свой город, к своим родителям. На экране телевизора крестьянин пахал землю. Из под плуга отваливалась рыхлая земля, оставляя за собой глубокую борозду.
Птичка у отца получилась, словно живая. Бумажная. Я открыл окно и выпустил ее в небо. Это было что-то беспредметное, бессюжетное, волшебное, белое на белом. Белая бумажная птичка парила в небе, неподвижно разбросав крылья. Было безгранично и свободно. С высоты бумажного птичьего полета виднелся безлюдный, весь покрытый девственно белым снегом двор.
Я смотрел на белую птичку, парящую над снегом, и мысленно отдалялся от себя. Точнее, я не смотрел, я созерцал. Голова совершенно опустела. Не было никаких мыслей или диалогов. Одновременно как бы закладывало уши, хуже слышали звуки внешнего мира. В то же время у меня по всему телу ощущалось парение, раздавался какой-то внутренний звук, даже мелодия. Я лечу, и одновременно я и там, в небесах, и тут, на полу, в доме. Птица продолжает полет. На экране показывают трупы убитых людей, и дикторша, похожая на актрису из немого кино, продолжает напряженно комментировать что-то без звука.
За время, пока летела птичка, много людей погибло на белом свете. Я из окна второго этажа смотрел на белую бумажную птичку, которая лежала на белом снегу и тихо качалась от слабого ветерка. Белое на белом. Натюрморт, символизирующий страх над бессмысленностью жизни. Надо бы с еще более высокой точки запустить, подумал я и, взяв птичку, поднялся по лестничной площадке вверх, на пятый этаж.
Мой друг умел отлично считать, и его побаивались продавщицы. Он сказал, что окна у них дома заклеены, можно раскрыть лишь форточку. Птичка вылетела из форточки математика. Время словно исчезло, его не было ни видно, не слышно. Время текло незаметно, движение не прекращалось. Оно уже не зависло от действий и воли людей. Я пристально следил за птичкой, чтобы ни на секунду не выпускать ее из поля зрения. Это не элементарное зрительное ощущение, подобно тому, когда мелодия не является простой суммой звуков. Это был реквием бумажной птички. Такое я ощущал лишь тогда, когда летал во сне. Хорошо, что у нас дома окна не заклеены. Я был наедине с собой и я перестал дышать. От дыхания друга окно помутнело. Оно не мешало ему смотреть на мир, даже как бы выступало средством сокрытия собственной субъективности. Отец не разрешал мне носить темные очки.
Белое на белом. Птичка лежала на снегу, но полет продолжался, и столько внутреннего движения было в этой холодной статике. Птичка оставила за собой на снегу тающий след, став завершением некоего предыдущего действия. Глядя на это сверху, я чувствовал себя отвергнутым от всей земной жизни. Все вокруг воспринималось, как нечто единое, ни чем не разделенное, пребывавшее в состоянии покоя.
Друг что-то сказал, что то другое, и вечный покой был нарушен. Ступеньки неслись подо мной, перила мелькали, как в лихорадочной бессоннице, слились и летели мне навстречу. Я спускался в бездну лестничной клетки, и наконец-таки вырвался из спирали круговорота тоннеля, на свет. Белый свет. Поднял птичку и не смог устоять перед желанием ощутить величие открывающейся картины. От возможности еще раз посмотреть на нее сверху. Я снова поднялся, как обычно поднимаются в гору. И чем выше я поднимался, тем больше растворялся в свете. Терялся. Покраснел. Пот заливал глаза, тем самым словно придавая полету птички некую проекцию из сна.
И снова спускался, снова подбирал птичку, и заново запускал ее сверху. Это продолжалось бы бесконечно, несмотря на смущенный удивленно-обескураженный вид друга с пятого этажа, если бы птичка не воткнулась бы в снег лежащей на крыше высокой бетонной конструкции перед нашим домом. Каждый раз проходя мимо, я смотрел на торчащую из снега бумажную птичку и улыбался. Это была моя птичка, которую сделал мой отец. Пришла весна, снег растаял и ушел. Не было и бумажной птички, она как то исчезла. Это потом я понял, вернее сейчас, что тогда вместе с птичкой ушло детство. Из будущего доносился вой виолончели...
автор Артур Варданян