Глава 2. Кулацкая родня

В ходе подготовки публикации у меня возник, конечно, не самый главный, но весьма любопытный вопрос. В своё время был создан миф о том, что кулаки сосредоточили у себя большие богатства, нажитые за счёт эксплуатации бедняков и ростовщичества. Мне захотелось узнать из первоисточников, как в действительности обстояло дело? Какими такими несметными богатствами владели кулаки, проживая в деревнях бедной страны? А если они ими владели, то почему продолжали жить в российской глубинке, создавали многодетные семьи, обустраивали жильё, а не уезжали, как делают сегодняшние российские бизнесмены, в Лондон, Париж или на экзотические острова, омываемые тёплыми океаническими водами?
Мой выбор пал на братьев Рудаковых, что жили в Пермской области. Братья считались зажиточными людьми. Кроме обработки земли и производства растительного масла, в зимнее время вели торговлю. Ездили на санях в Нижний Новгород, закупали товары  и продавали их пермякам.
В отдельных исследовательских публикациях можно встретить утверждения о том, что братья Рудаковы были, ни много, ни мало, купцами первой гильдии. Правда, в дошедших до нас списках дореволюционного купечества, они, как купцы первой гильдии не значатся. Поэтому, были они ими, или не были, теперь уже не важно. Меня интересовал вопрос практический – их истинное материальное благосостояние. Ведь в феврале 1930 года братьев Рудаковых объявили кулаками, подлежащими раскулачиванию и выселению по второй категории, то тесть семьями за пределы области. В селе, где проживали Рудаковы, от них остались дома и постройки, в которых вплоть до восьмидесятых годов прошлого века размещались различные районные учреждения и организации.
Если бы сохранились акты с описанием конфискованного у братьев Рудаковых имущества при раскулачивании, рассуждал я, то на примере этих семей, можно было бы составить представление о богатстве и сокровищах других многочисленных кулаков – мироедов. Ведь в феврале 1930 года лишь одной партией и из одного села вместе с Рудаковыми в северную тайгу было выслано двести кулацких семей, около тысячи человек.
Как ни удивительно, такие акты сохранились. По доверенности племянника репрессированных братьев я получил в Краевом УВД разрешение на их просмотр.
В последние годы мне приходилось работать с различными документами многих российских архивов. В зависимости от того, о чём они свидетельствовали, и кто их составлял, складывалось к ним моё личное отношение. Открывая папки, в которых подшиты  подлинные акты  с описанием  конфискованного у Рудаковых имущества, я обратил внимание на то, что мне почему-то не хочется листать материалы. Мне показалось, что тронутые временем, пожелтевшие бумаги несут на себе тяжёлую, магическую отрицательную ауру. Я отложил документы в сторону, долго решал, как поступить? Только осознавая, что получить доступ к этим документам было не просто, и, смотреть их всё равно, нужно, я стал изучать описание изъятого в пользу государства имущества.
На первом месте в актах значатся дома с надворными постройками. Маслозавод отдельно не фигурирует. Очевидно, он отнесён к надворным постройкам.
Если судить по дальнейшему содержанию актов, то, на домах, корове, двух овечках и семи курицах, всё «несметное» богатство купцов первой гильдии Рудаковых начиналось и заканчивалось. Никакой роскошью, судя по документам, раскулачиваемые братья не владели. Не было у них ни дорогой одежды, ни столового серебра, ни хрусталя, ни картин, ни украшений. За домами и живностью в актах шло перечисление самых обыденных крестьянских вещей и предметов. Не понятно, зачем они понадобились пролетарскому государству?
Вот лишь некоторые из конфискованных вещей, значащиеся в тех неприятных даже на вид актах:
Сани – 1 шт.; тёрка картофельная – 1шт.; койка железная – 1 шт.; скатертей – 5 шт.; петель для дверей – 6 шт.; железо старое – 1 куча,; бак пересыпной – 1 шт.; фонарь «летучая мышь» - 1 шт.; подойница – 1 шт.; вилы проволочные – 1 шт.; гвоздей – 1 кг.; замок – 1 шт.; дуга конская – 1 шт., и  так далее, и тому подобное с изложением столбиком на пяти листах.
Да, подумал я, закрывая папки с делами на Рудаковых, понятие «богатство» бывает слишком относительным. С таким «богатством», которое значится в документах, братьям было не до Лондона, или Парижа. Весёленькой получилась бы картина, если бы они появились там с тёркой для картофеля, кучей старого железа, керосиновым фонарём в руках и с конской дугой на шее…
Скорее всего, братья Рудаковы, как и сотни тысяч других кулаков были отнесены к категории политических врагов и репрессированы за то, что умели и хотели работать самостоятельно. Тяга к труду и зарабатыванию денег у них была заложена в генах, многими поколениями рода. Поэтому их нельзя было перевоспитать, поставить в рамки пролетарских законов, регулирующих новую жизнь на селе. Их можно было только изолировать от общества.
Один из братьев провёл на лесозаготовках в северной тайге 24 года. Умер, не дождавшись освобождения. Судьба второго брата до конца не известна. Никто из двухсот высланных вместе с Рудаковыми семей, назад в село, так же не вернулся.   

***

Когда-то, очень давно, мне довелось работать в крупном пермском колхозе. Председательствовал в нём Кротов. Было ему тогда немногим более сорока.  Крайне не многословный, основательный и требовательный человек.
До того, как прийти в колхоз и близко познакомиться с Вениамином Александровичем, я более десяти лет жил в селе, представлявшем собою обычную русскую деревню, где каждый знает обо всех и каждом в отдельности, всё и вся. Как в той песне из кинофильма «Дело было в Пенькове»:
– От людей на деревне не спрятаться,
Нет в деревне секретов у нас…
Кротов тогда особо не интересовал меня. Однако он был не рядовым работником, руководил большим хозяйством, а потому часто бывал на слуху.
Из разговоров колхозников, отзывов районного начальства, от коллег по работе - журналистов, я знал о Кротове, как о незаурядном, но замкнутом человеке со сложным характером. В ту пору я мог сказать о Кротове лишь то, что он принародно не крестится, но в душе глубоко не атеист, политикам не аплодирует, начальству не кланяется и заискивающе не улыбается, крамольных слов не говорит, но работает самозабвенно, не щадя живота своего. Такого же отношения к работе требует от подчинённых.
После того, как мы познакомились, мне было непонятно, почему он такой «характерный» и «зашторенный»? Не имеет друзей, не любит новых знакомств. На всё происходящее вокруг выстраивает собственное мнение, хотя вслух никогда его не высказывает. Как оказалось, Кротов был племянником репрессированных в тридцатые годы братьев Рудаковых и не помнить семейную трагедию он не мог. Хотя не вспоминал  её не то, что принародно, даже в доверительных разговорах. А если речь и заходила о судьбе его близких родственников, то предусмотрительно уводил разговор в сторону.  Только при более близком знакомстве, он поделился со мною своими мыслями: «Обиды, мол, никогда не таил. К тому времени, когда подрос и стал что-то понимать в жизни, годы уже сгладили остроту восприятия воспоминаний старших поколений. Думать о трагической судьбе родни было ни к чему. Однако, обыватели постоянно ворошили историю рода Рудаковых, довольно часто судачили о ней в разговорах и в печати. При этом некоторые «праведники» выделяли нас из общей массы людей, похоже, корили. Я уверен в том, что все мои родственники были порядочными людьми. Стоять с ними на одной половице считал не зазорным, поэтому воспринимал пересуды спокойно.
Обидно было за мать. Она часто наказывала мне: «Веня, когда вырастешь, будь лояльным к любой власти».  У неё были основания давать мне такие наставления. В её семье чтили Бога, много работали и умели считать и беречь каждую трудовую копейку. Семьи не стало. Мама была в то время ребёнком, но пролетарское презрение к родственникам кулаков преследовало её десятилетия.
Мне кажется, предвзятое и насторожённое отношение даже относительно просвещённых людей к родственникам репрессированных шло тогда не от их убеждений и, даже не от их «квасного» патриотизма, а, в большей мере – от страха за себя родимого и элементарного невежества.
После окончания педагогического училища маму открыто не подпускали к средней школе, расположенной в райцентре, где мы проживали. Пришлось учительствовать в соседней деревне. Каждый день, с тяжеленной сумкой с тетрадями она ходила пять километров по бездорожью до школы, а поздно вечером, уставшая и голодная проделывала обратный путь.
Спустя годы её направили работать в другую деревню, нисколько не ближе прежней. Разница заключалась лишь в том, что  путь  к новой школе пролегал уже не по колхозным полям, как прежде, а по глухим логам и лесным дебрям.
Мама безропотно несла по жизни свой тяжкий крест. Она была для меня примером стойкости и жизненных правил. В конечном счёте, человеческая справедливость восторжествовала. Её самопожертвование  во имя воспитания достойных людей  было отмечено. Вначале орденом «Знак Почёта», а затем ей вручили орден Трудового Красного Знамени. Такие высокие правительственные награды учителям начальных классов  давали тогда исключительно редко. «Поштучно», за особые заслуги».
Сам я хорошо помню, как работая председателем колхоза, расположенного на тех землях, которые когда-то обрабатывали его репрессированные родственники, Кротов старался делать всё основательно, на перспективу, на радость потомкам. Видимо, сказывался его необычный, целеустремлённый характер. А ещё, наверно и то, что была у него в ту пору заветная мечта, создать образцовое сельскохозяйственное предприятие. Такое, чтобы посмотрев на него, каждый мог убедиться: замечательные люди живут на уральской земле и работают они не хуже тех, что живут на благодатном юге России.
Мечта эта, скорее всего, зародилась у него ещё в детстве. В суровые военные и послевоенные годы, когда люди повсеместно голодали и откровенно радовались каждому куску хлеба.
Не исключено и то, что работая в молодости как «ломовая лошадь», Кротов хотел негласно доказать всем, кто его окружал, что деловая хватка и хозяйственная жилка, которыми славился его род, унаследованы им и, даже в невероятно сложных жизненных условиях могут в полной мере проявить себя.
Много воды утекло с тех пор. Дороги наши с Кротовым разошлись. Я уехал из колхоза, Кротов же с неимоверным упорством, более тридцати лет изо дня в день продолжал председательское дело, ставшее делом всей его жизни. Растил колхозный хлеб и скотину, возводил новые производственные постройки, строил дороги и жильё, совершенствовал, как мог, застаревшие по всей стране примитивно-дедовские технологии колхозного сельскохозяйственного производства. Убедительным словом и личным примером увлекал за собой людей на выполнение неподъёмных годовых и пятилетних государственных сельскохозяйственных планов. В непростые девяностые перестроечные годы до последней возможности удерживал созданное им хозяйство от развала. Затем передал бразды правления молодёжи, ушёл на пенсию, стал пасечником.
При одной из недавних встреч с Вениамином Александровичем у нас зашёл разговор об итогах его работы в колхозе. Как их измерить и оценить? Я склоняюсь к тому, что в данном случае  необычайно важен его пример для потомков, для тех, кто хотел бы работать на земле.  Была бы моя воля, сказал я тогда Кротову, я бы увековечил память о том, что на землях, теперь в большинстве заброшенных и заросших  бурьяном, некогда существовал прекрасный колхоз. Руководил им Кротов Вениамин Александрович, кавалер орденов «Знак Почёта» и Трудового Красного Знамени (как и его мама), Заслуженный работник сельского хозяйства Российской Федерации, Почётный гражданин района. Под руководством Кротова в колхозе трудилось более тысячи двухсот человек. Хозяйство обрабатывало более десяти тысяч гектаров пашни, имело свыше пяти тысяч голов скота и столько же свиней. За годы работы Кротова председателем хозяйство поставило государству более полумиллиона тонн зерна, около двадцати тысяч тонн мяса и более ста тысяч тонн молока!
– Что я могу сказать по этому поводу? – задумчиво произнёс Кротов, – как поёт Михаил Шифутинский:
«Когда-то по крутым ухабам дней
Бывало, гнал и я своих коней
Те дни умчались вдаль как рысаки
Их не вернуть из прошлого назад»…
А вообще-то я исполнил мечту моего детства, создал колхоз, который производил реки молока и горы хлеба. Мне приятно за итоги работы былого коллектива. К сказанному я бы без ложной скромности добавил ещё несколько цифр и фактов. Их не отнимешь, и как слова из песни – не выбросишь.
За годы моего председательствования, колхоз ни разу не брал у государства кредит. Даже при явно заниженных закупочных ценах на нашу продукцию, мы обходились только собственной выручкой. На счёте в Госбанке остаток денежных средств у колхоза всегда превышал миллион тех, советских рублей, когда доллар стоил пятьдесят копеек.
Хозяйство только за свой счёт вело капитальное строительство. Ежегодно вводило в строй животноводческие корпуса, объекты кормопроизводства, десятки жилых домов. Строило детсады, капитально ремонтировало помещения учреждений культуры  и школ.
Все эти факты я привожу для убедительности вывода, который готов отстаивать где угодно и перед кем угодно: все досужие обывательские разговоры о том, что на Урале невозможно вести сельское хозяйство успешно, что невозможно добиваться стабильно высокой рентабельности всех отраслей – пустая брехня. Опыт наших предков, да и наш – в прошлом, наглядно свидетельствует: работай на земле с кулацким упорством, не ленясь и не лукавя, и земля сполна вознаградит твой труд.