Я всегда хотел жить. Глава 25

- Они знают, что такое огонь! – отметил про себя Гиреев, когда рогатый, а вслед за ним и уродливые бойцы своры, начали раздувать синеватое пороховое пламя на траве и обломках досок, сложенных горой у подножия дверей колокольни.

Как только упали сумерки и снайперу на крыше стало трудно различать фигуры внизу, звери потащили клешнятыми лапами доски, ветви деревьев, валили у дверей. Монгол понимал, что замысел его ясен незнакомцу с белым лицом, который где-то рядом, видит все, и сам направляет орду.

Спустя минуты дверь затлела, раздуваемое десятком нечеловеческих глоток пламя рванулось по темным плахам, загудело, набирая силу. Дым повалил и внутрь башни через щели дверей, втягивался в узкие окошки, взлетал внутри колокольни до самого верха, как в печной трубе.

Слишком уж быстро и весело запылала дверь, слишком скоро горели доски, радостно коптило белую стену багровое пламя, поддерживаемое неземным поощрением.

 Стрелок с крыши палил вниз наугад, из окошка второго уровня грянула вслепую автоматная очередь, но звери не отступили. Когда, под клеткой обгоревших полос металла, из красных - в серый пепел начали рассыпаться дверные плахи, взревел охотничьим воем рогатый,  орда кишащей массой навалилась на ворота и потекла внутрь колокольни. Гиреев отошел назад, присел на траву под стеной, жадно закурил.

Иерей Павел Лебедев сражался, потому что хотел дать время убежать наверх женщине с измученной душой – Маше. По своей воле не поднял бы рук – как победить все грехи человеческие в рукопашной схватке?

Только молитва и надежда на Спасителя могли бы выручить в эту последнюю ночь. Молотил багром по мордам врагов, удержать пытался, пока спасется она наверх колокольни, но, видно, жить Марии не хотелось. Палила раз за разом из двустволки, пока не растерзали ее адские звери.

По законному праву палача неторопливо ступил внутрь башни рогатый, стремительным движением обезоружил священника и вышвырнул переломанное тело во двор через обугленный дверной проем.

Хотел было мчаться наверх, к куполу колокольни, где еще оставались живые, да вдруг свалился демону на плечи яростный человек, остервенело вонзил каленый клинок в желтый глаз на каменной твердости свином безносом рыле.


- Подыхай, сука, - Петров с удовольствием провернул в глазнице врага нож, повис на нем, второй нож вогнал в красное горло, дернул, перерезая узловатые мышцы. Рогатый рухнул на колени, погружаясь в небытие, разорвал предсмертным усилием человеку грудь почти до самого сердца.

Руслан Гиреев подошел, отпихнул ногой тушу последнего из воинов бездны, опустился на корточки рядом с умирающим человеком.

- Ну, Саня, вот и свиделись, - Гиреев приподнял его за плечи, прислонил к стене, вздохнул, - Этот крайний был, точно говорю. Остались только уроды.
Петров ухмыльнулся, покряхтел, прижал ладонью пульсирующую струйку крови на переломанных разодранных ребрах.

Смотрел вверх куда-то, потом на Гиреева, улыбался.

- Сделай дело доброе, Руслан, - попросил, сплевывая черную кровь, Александр, - Уходи отсюда. Иди, куда глаза глядят, братишка …
- Я и так, - пожал плечами Гиреев, - Помочь не надо? – похлопал по цевью автомата.
- Не-е, поживу еще чуток, - Петров улыбнулся, - Сигаретку прикури мне и вали давай…

Монгол оглядел колокольню, переполненную недоуменно толпящимися зверями, пристроил сигарету между запекшимися, черными от крови, губами Саши Червонца и вышел в ночь.

- Вот, все и погибли, - Таня обняла Андреева, прижалась головой к плечу, не плакала.
- Мы почти победили, - Андреев с горечью вглядывался в светлеющий горизонт, смотрел на площадь, где недоуменно переминалась лишенная командиров орда.

Патроны для карабина закончились, да и палить по кишащим внизу зверям не имело смысла – их были тысячи. Поджигать лестницу в башне он не стал, боялся за своих, а когда понял, что пали последние живые, выскочить за бутылкой смеси уже не успел – перерожденные заполнили все галереи и лестничные марши, вползали на верхнюю площадку.

Затворил дверь, застопорил, просунув ломик в железное кольцо ручки и остались они с Таней вдвоем – на высоте сорока метров над мертвым городом, под куполом с горделивым кудрявым золотым крестом.

- Ты знаешь, как же мне жалко всех наших! – шептала чуть слышно Татьяна, - Так не должно было случиться, совсем не правильно… Мне все время кажется, что я сплю и вижу этот ужасный сон, не могу проснуться. Но ведь есть в нем и прекрасное – ты, девочки наши, Петров и отец Павел, а еще твой друг Борис… Если бы не было этого горя, мы бы никогда не встретились!

- Таня, Танечка, - Андреев поднял ее голову, гладил по растрепанной русой голове, - Нам осталось продержаться – до рассвета, я уверен – утром они уйдут!
Татьяна закрыла глаза, целовала его снова и снова в заросшее черной щетиной растерянное лицо.

- Я тебя прошу, - говорила тихонечко, - Ты обо мне помни, пожалуйста. Тогда я не сгину совсем, без следа. Тогда я буду надеяться, что мы с тобой когда-нибудь встретимся, в другое время, в другом месте и я тебя обязательно узнаю! И, может быть, тогда - ты меня полюбишь…

- Танюша, я и сейчас тебя люблю, девчонка глупая, - Андреев прижал ее к себе крепко, не отпускал, чтобы не увидела его предательски намокших глаз.


Алексей Петрович Воробьев шел, очень трудно переставляя чужие, изуродованные, скрытые одеждой ноги.

Почему-то именно в эту заполночь, сознание человека вернулось, открыло реальную картину нового бытия, показывало немного размытую, окрашенную в багровые тона, но самую настоящую действительность. Угнездившийся в груди, вместо сердца, черный оникс порчи вел его по площади на колокольню, как на лобное место.

Там лазурными огоньками трепетали во мраке, под самым куполом, две человеческих души, еще две последних свечи, которые должны погаснуть до наступления рассвета. Потом, наконец-то, и он сможет умереть. Покинет его измученное тело падший, и закончатся страдания, которым, кажется, нет конца.

Зашевелился мясистый, урчащий в темноте, живой ковер орды, растекся в стороны, давая дорогу. Ведь из этого, почти неживого, тела, на площадь глядел единственным сияющим оком тот, которому нет пока места в мире зеленых трав и деревьев, синего неба и дневного света, в мире людей. 

Утренняя заря истаяла на посветлевшем небосклоне, прощально мигнула и погасла Венера, планета утренней зари, Денница, Чигирь-звезда...
 
С кожаным сухим шелестом, отбросив одежды, расправились за спиной нечеловека  перепончатые черные крылья. Мощным рывком он взмыл над площадью, выше куполов собора, стремительно рухнул из поднебесья на золотую луковицу колокольни.

 Люди не бежали от него, бросились вперед, сражаться за свой погибший мир.

Мужчину, вооруженного ножом, крылатый демон сбил с ног, прижал когтистой лапой, наступил на грудь, раздавливая ребра.

Девочка с мужеством отчаяния вцепилась врагу в перепончатое крыло, хотела добраться, наверное, до черного камня, что у него вместо сердца. Неизвестный, чернокрылая птица скверны, убил ее взмахом руки, сломал хрупкое человеческое тело.

Монгол короткой очередью разнес деревянные доски двери, куда было вделано запорное кованое кольцо, ногой вышиб низкую калитку и выбрался на утренний свежий воздух, на самую верхнюю площадку башни.

 Крылатый давешний повелитель, одноглазый бледнолицый начальник чертей, повернулся, смотрел на него. Успел, видать, разделаться с последними защитниками, ждал восхода солнца.

Гиреев вздохнул трудно, поднял автомат.

Очередь перечеркнула дьявольское крылатое тело, черными брызгами разлетелся камень, заполнявший грудь. Не доверяя все же одним пулям, Руслан рывком добрался до врага, обхватил его, вместе с ним перевалился через кованое ограждение, утащил вниз, на булыжник площади.

Воробьев не позволил заполонившему разум чужому существу расправить в падении крылья. Благодарно принял объятия полного решимости человека и с наслаждением получил вместе с ним в награду смерть, разбившись о камень у подножия белой башни.

Владимир Иванович Андреев встретил рассвет субботнего дня в одиночестве. Харкая кровью, дополз до изломанного тела Татьяны, замирал, надеясь услышать дыхание или стук сердца.

Солнце встало в абсолютно безмолвном мире. С первыми лучами уныло тронулись в путь никому не нужные теперь красные уродливые звери. Они спускались к руслу обмелевшей испорченной реки, брели, пока не скрывались из виду под толщей багровых вод. 

Андреев сидел, прислонившись к стене, на руках качал погибшую девушку. Вспоминал, сам едва живой, как встретил ее. Как нашлись все остальные, как жили эти страшные дни, не расставаясь с надеждой.
Думал, что в той, старой жизни, не встречал никогда таких людей – ярких, словно прояснившееся после грозы небо. Может, потому что суждено было им, коротко вспыхнув, - сгореть за эти недолгие деньки, развеяться пеплом бесследно, улететь в небытие?! 

Что же делать теперь? Брести ли бесконечно, влача жалкое существование, разменивая дни и месяцы в оскверненном жестокостью мире? Нет, лучше не так. Перешагнуть перила, броситься вниз, на булыжник площади, покончив разом с болью, которая терзает душу.

И, может там, где-то далеко, повстречать снова своих товарищей. И увидеть живой эту девочку, говорить с ней, целовать ее??


             Уснуть... и видеть сны? Вот и ответ.
                Какие сны в том смертном сне приснятся,
                Когда покров земного чувства снят? (с)