Серый, Рыжий и Шалава

                Владимир Коркин (Миронюк)
                Рассказ


                Серый, Рыжий и Шалава
               
   Обычный городской жилой массив: каре кирпичных пятиэтажек, внутри которого между огромными тополями, раскидистыми абрикосами, сливами, шелковицей наставлены, уютные и не очень скамейки, турникеты для чистки ковров, особняком–гаражи. Вдоль асфальтированного дворового проезда, как бы отделившего территорию «каре» от соседних девятиэтажек, плохо огороженная площадка с мусорными баками. Там вечно тусуются коты и собаки.
   Двор как двор. Под абрикосами за крепко сколоченным деревянным столом в погожее время жbльцы режутся в карты, стучат костяшки домино, властвуют нарды. Многие хорошо знают друг друга, осведомлены о жизни соседей. На скамеечках гнездятся бабушки и старые женщины-одиночки. Тут нередко перемывают косточки знакомым. Словом, своя дворовая жизнь. И в нее как-то умудряются вписываться ничейные бродячие собаки. И что любопытно, «свой» двор охраняют не больше двух, изредка трех четвероногих особей. Они, видимо, по своему разумению полагают- их вполне достаточно , чтобы и оберегать такую территорию, и кормиться, и разводить потомство. В течение ряда лет любимцем двора был пес Серый. Низкорослая дворняга, в серо - пепельном «костюме» из длинной шерсти. До него по году-два обретались разные сучонки, то одна, то другая. К каждой приваживалась свора кобельков и кобелей. Их гоняли, но когда приходило время, и начиналась у сучки течка, они были тут как тут. Под внушительных размеров железным гаражом у собачьей дамочки был вырыт роддом. Её щенки всегда куда-то пропадали. Со временем исчезали и роженицы. И вот в одно утро возле стола, где пенсионеры с утра долбились в домино, оказался Серый. Его так сразу и прозвали. Он умильно глядел на мужиков, повиливал хвостом, будто прося разрешения обосноваться именно в этом дворе. Пес никому не мешал. Но всегда занимал такую позицию, чтобы его видели, и чтобы в случае чего он мог быстренько улизнуть за огромные тополя. Где и как кормилась эта собака в первое время, мы могли лишь предполагать. До мусорных баков - всего ничего. Но его там никто не видел. С месяц он делал осторожные круги по двору, делая возле деревьев и кустов свои пометки. Спокойный пес всем пришелся по нраву. Он попусту никогда не лаял. Вскоре он знал почти всех обитателей «своей» территории: на жильцов близлежащих домов он никогда не брехал, играл, будто малый несмышленыш, с детворой двора. Сердобольные женщины и мужчины начали его подкармливать. Через полгода серая шерсть Серого уже лоснилась. Это явное свидетельство собачьего здоровья и довольства. Он, правда, изредка побрехивал на чужих людей, проходящих через двор, да и то, так - для порядку, дабы знали, он тут при деле и нечего зря шастать. Не любил только Серый выпивох. Вот тогда его звонкий голос колокольчиком надрывался на высокой ноте, пока опасный для территории человек не скрывался за ближайшим углом дома или за гаражами.
Во двор то и дело заглядывали «подружки», радостно повиливая приопущенным хвостом. Но все они, увы, рослые. Подверженные уличному разгулу, они были не прочь «породниться» с псом, у которого такая гладкая шерсть, такой милый двор, где не надо было, как на улицах, искать пропитание, его в мисках приносили женщины. В разных укромных местах они откликались на призыв Серого, покорно подставляя ему свой хвост. Этот пес, чем-то неуловимо напоминающий чиновника-сребролюбца и чревоугодника, благосклонно принимал желание «дамочек» подчиниться ему. Но как он ни старался, у него ничего не получалось. Никак не мог достать до заветного входа, столь сладко зовущего к себе. Ну, не выдался ростом, и все тут. Он отбегал в сторонку, глотал слюну, через какое-то время подавал голос, приближался к подружке. Та вновь давала понять, что готова подчиниться его, дворового собачьего чиновника, воле. Все начиналось сначала, и все безрезультатно. И, неведомо каким ветром наддуваемым, возникали во дворе приблудные своры. Их гнали прочь, они, окружив очередную подругу полукольцом, вышмыгивали прочь. Умный Серый оставался во дворе. Старики сочувственно обсуждали его очередную неудачу. Бабы несли ему миски с остатками обеда. Серый кейфовал, чавкал от удовольствия, грызя косточки. И с полным брюхом заваливался на солнечный круг, возле шелковицы. Недалеко на турникетах возилась пацаны, визжали девчонки, о чем-то шушукаясь. Но Серый не спускал глаз с тропки, пересекавшей двор: он был готов колокольным звоном облаять невежу-пьяницу, или любого незнакомца, пытавшегося сорвать абрикос, сливу либо шелковицу. Дескать, нечего тут всяким шастать, а ягоды своим ребятишкам пригодятся. Но многие люди из соседних дворов уже знали и его кличку, и миролюбивый характер, он ведь ни разу ни к кому из них и не приближался. Не говоря о том, чтобы цапнуть там за штанину, или за обувь. Все понимали, пес дает знать, что он на месте, при деле и зря еду хозяек не ест, а вполне даже заслужил ее. Тем более, и ночью он был отменным сторожем. Кто ложился поздно, тот догадывался, если Серый подает свой голос-колокольчик, значит, гонит с территории непрошеных гостей.
   И все же Серому повезло встретить «дамочку» по росту. Девочка, как и все прочие, приблудилась. Этакого жгуче-рыжего окраса. Маленькая, аккуратненькая, вся прилизанная. Недостаток один – старенькая, уже не плодилась.  Двору от этого хуже не стало. Меньше чужой собачьей колготни. Правда, здоровенный кобель непонятно какой породы изредка к ней наведывался, подхватывал ее лапами, она не сопротивлялась. Но проку не было. Не мог ничего поделать гладиатор черной масти. Сучка выскальзывала из его лап, и ваших нету. Ну, невесома она для задиры охломона. В такие минуты осторожный чиновник нашего двора Серый делал вид, будто ничего особенного не происходит, и ретировался поближе к старухам. Те его жалели, он подскуливал, виновато вилял хвостом, дескать, а что я могу с таким атлетом поделать, он одной лапой хребет перешибет. И правильно, если в эдакую пору пришмыгивала сюда залетная свора,где вожак Черный Гусь, как его прозвали мы, быстренько давал понять, кому там и какого места надо придерживаться. Один гуляка-байстрюк пытался погрызться с ним, дескать, девку эту мы знаем давно, и не тебе одному ухлестывать за ней. Улепетнул байстрюк кое-как с прокусанной лапой и окровавленной мордой. Намаявшись с Шалавой, а я ее так окрестил, безродный Черный Гусь, ворча с досады, скрывался надолго в неизвестном направлении. Но даже Шалава, ненамного выше ростом Серого, была тому не по зубам. Быть может, в некое очень позднее время нашему дворовому собачьему чиновнику – охраннику и удавалось произвести некие сладкие действия, но в дневные или вечерние часы все его попытки овладеть Шалавой оставались безрезультатны. Шалавка подходила сама к нему, даже приседала, однако Серый никак не демонстрировал свое кобелье достоинство. Он слюнявился, повизгивал, впустую терся туда-сюда о рыжую шкуру. И отступал. Когда эта сучонка прибежала в наш двор, Серый хозяйничал тут уже лет пять. Пристроился он в наше общество, судя по всему его облику, уже не молодым дворнягой бегунком.
   Ну, так вот. В один весенний день вместе с собачьей гулящей сворой забрел к нам Рыжый, как мы его после прозвали. Шалава, не будь дурой, юркнула под железный гараж, где размещался собачий роддом. На фига ей старой собачья круговерть? На шиша ей портить отношения с Серым? Побузовав вокруг огромного железного ящика, потыкав мордами в узкий лаз, призывно лая, обругав напоследок Шалаву, видимо, нехорошими рычащими  звуками, собачья ватага испарилась. У лаза под гараж остался Рыжий. Масть его была не столь благородной пепельной окраски, как у нашего чиновника, а такая рыженькая с буроватым легким отливом. Серый подлетел к нему, грозно оскалясь. Рыжий шмыгнул за шелковицу и жалобно потявкал, давая, очевидно, понять, что он признает полное превосходство Серого как хозяина всей территории. Наш дворовый пес своим колокольцем издал самые низкие звуки. Рыжий потявкал, повизжал и пополз навстречу Серому. Так приблизившись к старику-собрату по нелегкой собачьей бездомной жизни, он упал на бок, слегка задрав вверх лапы. Мол, делай со мной что пожелаешь, хоть глотку мне погрызи, а я мечтаю стать твоим другом.
- О, гад ползучий, сдался без боя,- изрек, по-южному мягко выговаривая букву «г», один из пенсов – пенсионеров, лицезревших эту картину.- От же народ пошел,- сокрушался он,- и тут нет правды, за свою слободу девствий не желат постоять, а!
  Словно понимая эти слова, Серый милостиво приблизился к Рыжему,     нюхнул его. Потом нарочито зевнул, дескать, так-то, помни кто тут главный, ты тут так себе, ноль без палочки. Еще что-то пролаял. Из лаза высунулась мордочка Шалавы. Вынырнув на белый свет и отряхнувшись, она приветливо махнула Рыжему хвостом. Может быть, когда-то уже и снюхивалась с ним. А почему бы и нет? Он намного моложе Серого, и ростом того превосходит, в аккурат под стать нашей Шалавке. Словом, Рыжий прижился во дворе. Теперь они втроем облаивали «не своих людей», прогоняя их со двора, что было мочи лаяли на выпивох, устраивали концерт, если во двор пыталась пробиться свора бродяжек, не говоря об одиночных скитальцах, с которыми цапались немилосердно.
   Драки серьезные бывали поздними вечерами. Доставалось не только залетным псам, но и нашей троице. То один из наших охранников, то другой, то третий утром возникали у мисок с принесенной им едой  прихрамывающими, или скачущими на трех лапах. А раз некие гости-псы столь люто покусали Шалаву, что она едва крутила головой. Содружество это длилось года два. Самой непоседливой была Шалава. Она не раз за день смывалась со двора, где-то рыскала, с кем-то, видимо, зналась. Довелось однажды наблюдать, как она пересекала дорогу. Прямо скажу, весьма неосторожно. Если Серый и Рыжий не бежали на красный огонь светофора, ожидая зеленый, то Шалава стремглав летела вперед. Говорят соседи, что ее раз едва не сшиб автомобиль. Вроде бы, стала осторожней. И все же ей не повезло. Именно на перекрестке, после прошедшего летнего ливня, она и осталась лежать на асфальте, окровавленная и размятая в лепешку. Убрали это убогое нечто, оставшееся после Шалавы, аж под вечер. Через месяц после этого прискорбного случая в жуткой собачьей драке был порван Рыжий.
   Наш Серый заскучал. В нем произошли некие необратимые процессы: шкура перестала лосниться, он стал путать «своих» с нашего  двора с чужими людьми, бегал, понуро опустив голову. Как-то поздней осенью, когда после субботника по уборке территории мы запалили во дворе большой костер, одна девочка выхватила горящую ветку и, смеясь, начала размахивать ею над головой Серого. Тот, злобно урча,  отпрыгнул в сторону, дождался, пока девчонка выбросит тлеющую ветвь, и покусал ребенка. На беду Серого, отцом девочки был завзятый охотник. Когда поздно вечером двор пустовал, он пристрелил пса у шелковицы, возле которой тот прежде любил лежать рядом с Шалавой, откуда был всего один прыжок до лаза под гараж. Так завершилась еще одна собачья «биография», так умчалась в некие свои райские кущи еще одна собачья душа.
   Но свято место, как говорится, пусто не бывает. Вскоре в нашем дворе объявилась другая собачья парочка, они были будто брат и сестра. Не породистые. Тонколапые. Нечто среднее между несостоявшейся низкорослой кавказской овчаркой и обделенной статью лайкой. Черной масти, с изжелта-серыми лапами, со светло-желтыми отметинами на мордах. Они пришли сюда, как будто тут жили прежде. Видно было – это неоперившаяся собачья молодежь. Они носились по периметру двора, весело взлаивали, крутились возле детворы, сопровождали людей, несущих ведра в мусорные баки, отчаянно вертели хвостом, выпрашивая хоть что-нибудь на пропитание. Однако в контейнеры не лазили. И все решили – это приличные, не грязные песики. Гнать их не гнали, но приглядывались. Характер у новых дворовых охранников оказался вполне миролюбивый. Со «своими» хозяевами двора они быстро освоились, понапрасну ни на кого из нас не тявкали. Но первые полгода были все же робкого характера. Под высокой железной площадкой с ажурными перилами на лестнице, ведущей в чрево нотариальной конторы, обосновался хамовитый пес- отродье от буль-терьера и таксы. Он лаял на кого ему вздумается, признавая только кормящих его деятелей от юриспруденции. Мог вплотную подбежать к чьей- то штанине. Его мы остерегались, старались обходить контору стороной. Мало ли что взбредет в эту морду. Он видно чувствовал, что жильцы нашего «каре» его недолюбливают, и ему от нас никакое съестное не перепадет. Так он дальше торца дома, где гнездились юристы, и не высовывался. Эта собачья харя возникла незадолго до полного распада семьи Серого. Однако буль как жил под площадкой, так там и ютился, когда наш двор остался без охранников. Никто ему, даже дети, не бросали и куска хлеба. Облает гаденыш, а то рычит, гнида этакая. Мы же не просто так шляемся, идем по делам или домой возвращаемся. Нет, он дает понять, что ему на всех, кроме нотариальщиков, ровным счетом начхать. Пробовал пес вначале рыкать и на посетителей конторы, да уборщица врезала ему веником по шее и выплеснула еду из миски в застоявшуюся лужу под абрикосом. Усек ведь, с клиентами конторы вел потом себя вполне миролюбиво. Но вот нашу новенькую парочку собачек возненавидел. Гнал их за пределы «своей», как полагал, территории, даже несколько раз вломился во двор, преследуя их.
   Я посчитал наших очередных охранников голимыми трусам, и прозвал его Бздыхом, а ее Бздыней. И, правда, они поначалу всех будто опасались. А драться с сородичами вообще не умели. Залетные псы их крепко драли. Но они постепенно все смелее вступали в схватки. И, где-то через полгода, мы увидели, как Бздых схватился с огромным псом-увальнем. Грудь в грудь, нюх в нюх. Мать честная, покусанный, с окровавленной мордой, наш Бздых отстоял и свою Бздыню, и свою территорию. И я стал величать наших охранников так, как и ребятня со двора и большинство мужиков и баб: он – Роня, она – Жуля. Правда, это случилось уже после того, как наглое поведение нахального пса, представителя нотариальной конторы на нижнем, земном этаже, многим из нас порядком надоело. После его очередного злобного рыканья на самую мирную старушку нашего двора, которая с хлебушком и молочком утром возвращалась в квартиру, и щелканья зубами возле подола ее платья, многие старухи заносчивому псу такое поведение не простили. Несколько пенсионерок подошли кто с палками, кто со шваброй к высокому железному крыльцу с ажурными перилами, и одна из них, самая бойкая, вызвала на разговор начальницу.
- Та не выйде вона! Больно надо ей,- известила уборщица.
- Пусть попробует не выйти! – грозно крикнула бойкая бабуля.- Так вот с палками и швабрами сейчас же едем троллейбусом в мерию. – Ишь, законники выискались. Пока окорока свои провониваете в кабинетах, мы от вашей псины страдаем. Убирайте отсюда пса! И весь сказ!
- Не ирепеньтесь. Гля, каки митинговки знайшлись. Счас я, к ней сбегаю.
  Пес понимал, что речь идет о нем. Он нырнул под железное сооружение, присел возле забитого подвального окна. Бабы постукивали палками и швабрами по асфальту. Он молча и неотрывно наблюдал за ненавистными палками и швабрами, может быть, сожалея, что не проучил ни одну из старух этого двора. В глазах его читалось: «Порвал бы хоть одной подол, так знали бы впредь, как жаловаться». Спустя минут десять на переговоры вышла та же уборщица:
- Разбегайтесь, бабы, по домам. Я пса в свое хозяйство сию пору забираю.
  И увела дурковатого пса. Что сталось с той собакой и с ее хозяйкой, мы не знаем. Вскоре та уборщица из конторы уволилась. А наши Роня и Жуля стали любимцами двора. Только, если Роня домосед, большую часть суток проводил внутри «каре», то Жулька – настоящая гулёна. Она частенько обследовала соседние улицы и дворы, хороводилась с псами. Однако все ж приплод ее по большей части был от Роньки. Почти все щенки- в папу. Знать, кровь его хранила гены породистых собак. Выхаживала Жуля свое потомство под днищем гаража. Первые разы она не отпускала от себя щенят недели две кряду. Разрешала гладить их только ребятне и подкармливающим ее старушкам. Потом, спустя какое-то время, едва покормив щенят, отталкивала их от сосцов и убегала. Щенята превращались в живые игрушки  ребятни. Пацанва  раздаривала Жулькино потомство друзьям. Некоторые мохнатые повизгивающие существа уносили взрослые. Наступала пора, когда рядом с ней оставался опять только Роня. И спираль собачьего бытия начинала раскручиваться по новой.
   Роню дважды воровали. Впервые его умыкнули от нас года через два с гаком после его «приземления» в нашем дворе. Мальчишки рассказывали, что возле гаражей тормознула незнакомая «шестерка». Из ВАЗа выполз брюхастый дядька, чернущий, как дно помойного ведра. Подъехал он сюда, видимо, по чьей-то наводке. Мужиков - пенсов за столом не было. Водила достал из салона машины колбасу и подманил Роню. Тот с удовольствием пообщался с незнакомцем. И никто не заметил, как «ВАЗон» скрылся с нашим верным охранником. На другой день Жульку угнала со двора внушительная свора бродяг-псов. Вернулась она, вся измятая к вечеру. На следующий день ее взяла в полукольцо другая шайка собак. На третий день после исчезновения Рони, она предпочла отсиживаться под гаражом-роддомом. Выползала оттуда только после того, как во дворе не осталось ни одного пса. Благодарно принимала пищу из рук старушки, явно благоволившей к ней и ее исчезнувшему другу, жалобно прискуливала, когда ее спрашивали: «А где ж твой Роня?» А тот объявился через неделю с прогрызенной веревкой возле шеи. Дворник Слава срезал остатки песьего ярма. И тот, ошалев от свободы, рванул навстречу Жуле. И совершил принародно любовный акт. За это его никто не осудил. Жуля продолжала время от времени пропадать на долгие часы со двора, иногда за ней увязывался и Роня. Но песья колготня вокруг Жульки ему быстро надоедала, он пригонял ее к травянистой поляне, что возле детской песочницы. И они там нежились под лучами южного солнца, перемещаясь в тень от плодовых деревьев. Они верно охраняли ночной двор от посторонних. Просыпаясь ночью по нужде или попить водицы, нередко слышался звонкий голосок Жульки и чуть басовитей – Роньки. Значит, кого-то предупреждают: нечего ночами шляться не по своему двору, убирайтесь по добру по здорову. Были сюда и ночные паломничества бездомных псов. Драки, видно, случались нешуточные: утром наши собачки прихрамывали, слизывали с морд друг друга кровь.
   Вообще очень любопытно наблюдать за жизнью дворовых псов. Как их порой доводили блохи! Они вертелись волчком, обкусывая то хвост, то бока. Обессиленная от этих упражнений Жуля валилась на бок. Тогда Роня нагинался и зубами терзал ту гадость, что заползла в шерсть своей дорогой подруги. А как они радовались первому снегу, прятавшему под собой палую листву и все то, что не могло радовать глаз. Носились по двору, как детвора. Валялись по снежку, весело отряхивались, радостно щеря свои пасти. Это была настоящая собачья улыбка счастья. Наконец-то они избавились хоть на парочку месяцев, а если повезет, то и на три, от чешущихся тварей. Но все равно, любили тепло. Что ни говори, южане.
   Второй раз Роню украли, когда он был уже старожилом двора. Как произошло это, никто не видел. И вот тут опять началась свистопляска вокруг Жульки. Ее хороводила такая свора, что никто из мужиков не то что пенсы, а даже еще относительно молодые, крепкие и драчливые по натуре не решался вступиться за «хозяйку» двора. Черный Гусь - громила байстрюк, старый непрошеный знакомец двора, разработал тактику: гнал пару хилых псов сидеть возле лаза под гараж, чтобы сучонка Жулька не юркнула туда, дескать, вам потом, ваше время придет, а сам, покрутившись вокруг нее, грозно оскалив морду кобелькам-смельчакам, отбивал «даму» от цепной своры, волок ее за шею в кусты. Потом след Жульки исчезал. Она возникала через пару дней. Грустная морда, свалявшаяся шерсть. Она предпочитала не вылазить из-под гаража. Своре надоедало ее сторожить, и «хозяйка» двора могли чем-нибудь подкрепиться, поиграть с детворой. Девчонки ее жалели, пацаны смеялись, обзывали шлюшкой. Жулька на все это приветливо скалила зубки, крутила хвостом. Через месяц после пропажи объявился Роня. Он опять вихрем ворвался во двор, погнал с лаем, набежавшую было с утра свору собак, ожидавших, когда им улыбнется удача близости с сучкой. До крови подрался с белолобым, мохнатым, здоровенным и дерзким псом. Тот вместе со сворой ретировался. Роня подлетел к вынырнувшей из лаза Жульке, и возле шелковицы справил свою кобелиную потребность. Стали они опять жить-поживать. Последний раз в помете Жульки было всего пять или шесть щенков. Те быстро растворились во времени и в пространстве. Только Жулька становилась все агрессивнее. Даже на своих людей  взлаивала. Глаза у нее начали как бы покрываться пленкой. И как-то она, вроде бы, ни с того ни с сего, как говорили старушки, набросилась днем на жильца одного из домов нашего «каре», когда тот возвращался с работы. Даже покусала. Дело было ранней осенью. Было довольно тепло и светло. Мужик обиды не простил и позвонил, куда следует. Приехали в спецмашине спецлюди. Один из них, кажется, из винчестера убил Жульку. Бабы рассказывали:
- Нет теперь у нас «хозяйки» двора. Вчера ее прихлопнули люди по вызову. Будто кого – то покусала. Так Роня ей кровь с морды слизывал. Бабы с того вон дома не дали его в обиду, не позволили схватить. Теперь один.
   Да, наш Роня поскучнел. Сиднем сидит или лежит во дворе на любимой зеленой полянке возле детской песочницы, где он любил нежиться на солнышке рядом с Жулькой. Положит голову на лапы и все смотрит, не мигая, вперед, будто ожидает свою подружку. А ее нет. Ее собачья душа где-то там, высоко, в собачьем мире духов. А Роня живет. Надо ведь кому-то охранять подведомственную территорию, где еще так много знакомых запахов дорогой ему подруги. Ничего, Роня, даст бог, ты еще нам послужишь.