Сирота

Никто так и не сказал ему, почему она умерла. Ещё позавчера он неловко целовал её в сладкие губы под оглушительное «Горько!» новой родни, мечтая о том, чтобы и его родители кричали то же самое, но те давно лежали в земле и порадоваться за сына, увы, не могли. А теперь и она укроется с головой сырым земляным одеялом, а он останется один, уже совсем сирота, один на целом свете.

На похороны он надел тот же самый костюм, в котором отплясывал на свадьбе, став мужем, — просто потому, что другого, настолько же приличного, у него не было, а на неё зачем-то напялили белые свадебные кружева — и даже фату, закрывавшую лицо до посиневшего подбородка. Сирота всю дорогу на кладбище смотрел на этот подбородок и хотел было наклониться и взять жену за руку, но постеснялся — автобус был под завязку набит её роднёй, и все они, сгрудившись вокруг короткого гроба непривычных плавных форм, глазели, тем не менее, на свежего родственника.

А он безуспешно пытался отыскать глазами крышку, под которой совсем скоро навсегда спрячут его любимую, но после мысленно махнул рукой — мол, мелочи, не могли же забыть дома, хотя, конечно, всякое бывает. Странный гроб стоял на полу автобуса и чуть покачивался из стороны в сторону, как чрезмерная люлька, порой задевая его ногу.

Ехали долго и куда-то всё не туда, чуть ли не через лес, может, другой дорогой, но, когда наконец остановились и он вышел, пошатываясь, то оказалось, что это даже не кладбище, а просто поляна рядом с просёлочной дорогой, и сирота подумал, пожав плечами, что это, наверное, сломался автобус или ещё чего, но родня вынесла наружу гроб с его женой и понесла к центру поляны. В центре была яма, слишком глубокая для могилы, а рядом с ямой — высокий красный конус мокрой земли.

Сирота заметил, что крышку всё-таки забыли в автобусе, и ринулся было за крышкой, но водитель остановил его, похлопал по плечу и сказал, что ничего страшного, он сам принесёт, а ты, мол, к ней иди, прощайся. Сирота не выдержал и зарыдал в очередной раз, выпуская клубы пара изо рта и вытирая лицо трясущимися руками. Кто-то обнял его за плечи и повёл к яме, рядом с которой криво стоял непонятный гроб с подложенными под него лентами.

Когда гроб начали опускать в яму, сирота удивлённо посмотрел на тестя, мол, а где же крышка, но тот только улыбнулся смущённо, вздохнул и с распростёртыми объятьями шагнул к сироте, стоявшему на самом краешке, напуганному и несчастному. И, когда сирота, отчаянно разыскивая глазами в толпе родни хоть кого-нибудь похожего на священника, неловко поднял руки, чтобы обнять тестя в ответ, тот быстрым движением сильно толкнул зятя в грудь.

Он очнулся через минуту, обнаружил, что лежит прямо на ней и, похоже, проломил ей, падая, локтем грудину. Фата сбилась набок, обнажив бессмысленное лицо с приоткрытым ртом. Сирота приподнялся, сел. Сверху на него что-то сыпалось раз в несколько секунд. Он посмотрел наверх и увидел родню своей жены, стоявшую кружком над ямой. Справа кто-то орудовал лопатой, ссыпая в яму красноватую землю, но сироте не было видно, кто именно. Земля била его по плечам и макушке, он попытался встать, но сильная боль в колене, от которой он даже вскрикнул, опустила его обратно — прямо на тело любимой.

— Будьте счастливы, дети, — услышал сирота сверху голос тёщи, весёлый и звонкий. — Совет да любовь! Совет да любовь...