Петька

  Вагон ритмично покачивался в такт колесному перестуку. Петька лежал под самым потолком на третьей полке, сжавшись в жалкий комок. Его трясло: то ли от страха – ехал из Красноярска без билета, то ли от холода – в вагоне еще не топили, то ли от подступавших к горлу еле сдерживаемых слез. Еще ни разу за свои неполные тринадцать лет Петька не чувствовал себя таким несчастным и одиноким. Как всегда, когда ему было плохо, вспомнилась бабка. Хотелось, как когда-то, прижаться к ее сухонькому телу, уткнуться носом ей под мышку, услышать ее ласковое ворчание. Но бабки давно уже нет в живых. Тихо и незаметно сгорела она, устав бороться с непутевым сыном и невесткой. Вслед за бабкой не стало и отца…
  Петька снова, словно наяву, увидел неловко скорчившегося на лавке мужика в грязной фуфайке и испуганное лицо старшего брата, подошедшего разбудить отца и понявшего, что тот мертв. «А мамка и в тот день с утра пьяная была», - вспомнилось Петьке, и он вздохнул, зябко передернув плечами.
  После смерти отца в доме стало еще хуже, а мать напивалась все чаще и чаще. Не стало денег, порой не на что было купить даже хлеба, исчезали вещи… Приходили соседи, ругали мать, жалели его и Кольку. После таких посещений мать ненадолго приходила в себя, плакала, каялась, начинала мыть полы, стирать. В доме становилось хорошо и уютно. Но потом все начиналось сначала…
  Поезд остановился. Какая-то женщина торопливо прошла по вагону к выходу. Лицо ее показалось Петьке знакомым. Наморщив лоб, он попытался вспомнить, где мог ее видеть. «А, она похожа на тут тетку, что приходила к Кольке в прошлом году, в августе. Это она увезла его потом в Красноярск, в училище…»
Уезжая, брат попросил: «Ты, это, следи за мамкой…» «Следи! – горько усмехнулся про себя Петька. – Легко сказать…»
  Через несколько дней после Колькиного отъезда мать пришла вечером с незнакомым мужиком. Тот по-хозяйски хлопнул бутылку на стол, сел, широко расставив ноги, и уставился на Петьку. Мать смущенно засуетилась: «Ты бы погулял, сынок!» - «Мне уроки учить надо!» – «Потом выучишь! Иди погуляй», – а сама все прятала глаза.
  Не помня себя от обиды и стыда за мать, Петька выскочил из дома и, задыхаясь от слез, побрел по улице. Ночевать он домой не пришел и в школу на следующий день тоже не пошел…
  Петька смахнул слезу, шмыгнул носом. Пытаясь избавиться от горьких воспоминаний, потряс головой. Потом слез с полки, пошел в тамбур. Там вытащил из кармана заношенных, давно ставших короткими штанов окурок и коробок спичек и, воровато оглянувшись, закурил, торопливо и жадно затягиваясь. Докурив один окурок, принялся за другой. Эти окурки он подобрал дома, когда был там в последний раз. Их было много – на полу, на подоконниках, на столе. Их оставляли мать и мужики, которых она приводила, никого уже не стыдясь. И глаз, выставляя сына за дверь, больше не прятала…
  «Стыдно? А чего стыдно? – мать стояла перед соседками, пошатываясь, но гордо подбоченившись. – Стыд не дым… Ха! – Она вскинула давно нечесаную растрепанную голову. – И чего вы все ходите?! А ну давай отсюда!» Она с угрожающим видом пошла на столпившихся у порога женщин, выставив вперед большой живот, туго обтянутый засаленным халатом. Соседки испуганно попятились, пошли вон. Петька слышал, как, проходя мимо окна, одна из них сказала: «Вот и еще дите будет, опять придется в Дом малютки определять. Да и Петька…»
  Слов о себе самом Петька не расслышал. Да и что могла сказать соседка? Что он ходит грязный и голодный, ночует, где попало, курит, плохо учится? Что все чаще пропускает уроки в школе, потому что ему стыдно перед своими чисто одетыми, сияющими благополучием одноклассниками, и грубит учителям, стараясь скрыть за грубостью свое не по-детски большое горе?! Что еще могла сказать соседка? Что маленькую Петькину сестренку забрали от них после того, как пьяная мать зимой обронила ее с санок и пришла домой, даже не заметив этого? Хорошо, что Колька сразу спохватился, а то малышка так и замерзла бы в снегу…
  Докурив второй «бычок», Петька сплюнул его под ноги, растер стоптанным каблуком и открыл дверь. Вагон безмятежно спал. «Соснуть и мне, что ли?» – Петька снова забрался на свою третью полку, поерзал, устраиваясь поудобнее, и закрыл глаза. «А какие белые простыни в интернате!» – подумал он, засыпая.
В школу-интернат его устроили этой осенью, но он не прожил там и недели. Сначала все было хорошо: и вкусные обеды, и чистая одежда, и теплая постель, с которой никто не гнал, на ночь глядя. А еще не было поджатых губ и неприятно сочувствующих взглядов: «Это сын той, знаете… Бедный ребенок!» Но потом… Петька вошел в класс и услышал: «А у новенького мать…» – и грязное ругательство. Петька вздрогнул, как от удара: «Что ты сказал?!» – «Что слышал! А сам ты…» – и снова ругательство. Не помня себя от ярости, Петька кинулся на обидчика и бил, бил его по чему попало, словно в этом мальчишке была причина всех его зол и несчастий.
  Очнулся Петька в кабинете директора. «Безобразие! – возмущался тот. – Да мы тебя за это завтра же выгоним!» «Я и сам уйду!» – выкрикнул Петька и бросился вон. Он и сам не знал, почему не рассказал директору, который с первой встречи показался ему хорошим и добрым, как все произошло. Видно, очень уж больно была ранена его душа, чтобы он мог устоять перед этой несправедливостью…
  В тот же день он был дома. Мать спала после очередной попойки и даже не услышала, как он вошел. В комнатах было еще грязнее, чем до его отъезда в интернат. Вспомнив, что с утра ничего не ел, Петька пошарил на столе, на полках, но ничего, кроме пустой консервной банки, водочных бутылок да черствой горбушки хлеба, не нашел. Сунув горбушку в карман, хотел разбудить мать. Тронул ее за плечо: «Мамка!», но она ответила ему таким заливистым храпом, что он отступился. Что делать? Остаться здесь? А вечером заявится очередной мужик с бутылкой и мать снова выпроводит его «погулять»? Нет! Только не это! «Поеду я лучше к Кольке в Красноярск! Он старше, он что-нибудь придумает…»
  Но к брату он съездил зря. Да и чем мог семнадцатилетний Колька помочь ему, двенадцатилетнему? Правда, в столовую к себе Колька его сводил. А потом сказал: «Ты уж потерпи год, пока я училище закончу. Потом работать начну, деньги будут. Тогда я тебя к себе возьму. А мамку на лечение определим». А когда шли на вокзал, посоветовал: «Ты давай лучше в интернат, там хоть кормят. А что дразнятся, так помнишь, наша бабка говорила: на дураков не обижайтесь, они и так Богом обижены».
  Петька проснулся, когда поезд подходил к его родному поселку. По привычке бросился было к выходу, но на полпути остановился. Нет! Сюда он не вернется!
Мимо окна проносились последние знакомые домики. Петька, прижавшись лицом к стеклу, провожал их взглядом и думал, что он все-все расскажет директору интерната. «Он поймет! Должен понять!..»